Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

• Название: Всего лишь скрипач
• Автор: Ганс Андерсен
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-7516-0207-2

Ханс Кристиан Андерсен, прославившийся во всем мире как гениальный сказочник, гораздо менее известен произведениями в других жанрах, а между тем его перу принадлежат романы, пьесы, стихи, путевые заметки. Роман «Всего лишь скрипач» во многом автобиографичен, в Кристиане, одаренном юноше из бедной семьи, нетрудно узнать черты самого Андерсена, хотя герою повезло меньше, чем его создателю: ему не удалось прославиться, и он умер сельским скрипачом. На русском языке роман издавался лишь в пересказе и почти 100 лет назад.

---

Дверь отворилась, и вошла арендаторская вдова. Она принесла кружку воды, поставила рядом с больным и сказала жалобно и вместе с тем ворчливо:

— О Господи! Не хватало только, чтобы он умер здесь у меня. Вот награда за то, что я пустила его переночевать. Да ведь вчера, когда старый коробейник попросился ко мне, смерть уже смотрела из его глаз. Боже, спаси меня и помилуй!

Умирающий приподнял голову и словно бы улыбнулся, потом снова закрыл глаза.

— Барышня не придет, — сказала женщина. — Я так и знала, к тому же пастор рассердился. Мне за это еще достанется.

Умирающий глубоко вздохнул. Вдруг он приподнялся и показал на свой перевязанный короб.

— Ты хочешь, чтобы я открыла его? — спросила женщина.

— Да, — прошептал он.

Внезапно взгляд его прояснился, он протянул вперед руки: в дверях стояла Наоми.

— Я видела тебя прежде, — сказала она. — Ты всегда так почтительно здоровался со мной. И так странно смотрел на меня. Ты даешь ему воду? — обернулась она к женщине. — Принеси чего-нибудь получше!

— Да, ему бы не помешал глоток вина, но вот уже две недели, как в моем доме нет ни капли.

Наоми дала женщине денег и велела купить вина. Та повиновалась не сразу, сбитая с толку.

Воробьи влетали в пристройку, чирикали на каменном полу. Холодный ветер задувал в щели. Умирающий, казалось, ожил; он заговорил:

— Дай поглядеть на тебя, Наоми!

— Тебе известно мое имя?

— Я узнал его раньше, чем ты сама, — сказал он с горькой усмешкой. — Я носил тебя на руках, но ты не можешь помнить старого Юля.

— Я видела тебя прежде. Но ты никогда не приходил к нам в усадьбу.

— Мне запретили. Да я и не хотел.

— Что ты собирался мне сказать?

Он указал на раскрытый короб. Что прятал он там? О чем поведал? Если бы ты понимал чириканье ничтожных воробьев, они передали бы тебе его слова, обращенные к Наоми. Будь тебе внятны звуки, которые холодный ветер ранней весны извлекал из своей эоловой арфы — ветхой плетеной стены, ты бы знал, почему на обратном пути Наоми была задумчива и ехала шагом.

«Не породил ли иудаизм христианство, а теперь сам, подобно Эдипу, принужден скитаться по свету и терпеть издевательства со стороны своего же детища?» Возможно, она размышляла об этом, а не то — так о милосердном самаритянине, о котором рассказывал сегодня пастор. Ее тонкие пальцы перелистывали какую-то книгу, а глаза смотрели в нее с таким же жадным интересом, с каким алхимик заглядывает в тигель, где плавится смесь различных веществ. Что это была за книга — учебник епископа Балле или повое, исправленное издание сборника псалмов, откуда прозаичный издатель вырвал самые поэтичные, подобные ароматным лепесткам страницы? Нет, для этого формат был слишком велик, переплет слишком стар, а вместо лепестков были всего лишь листы бумаги с поблекшими от времени буквами. Это было наследство, полученное высокородной барышней от матери. В книге были записаны стихи и мысли, а между страниц вложены отдельные листки.

«Разве это позор — принадлежать к народу, известному во всем мире? — спрашивала себя Наоми. — Отец моей матери был богат. Юль всю жизнь служил ему верой и правдой. Когда я осталась одна, когда все погибло в огне и превратилось в пепел, он нашел для меня дом, тот, где я живу и должна жить. Старый преданный друг!»

Слезы навернулись ей на глаза, но она сдержала их, сомкнув черные ресницы.

Вдова арендатора в одних подшитых кожей чулках бежала за ней.

— Барышня, он умер! — кричала она.

Наоми остановила лошадь.

— Вот как, стало быть, он умер! Кстати, что он сказал вам, когда просил позвать меня?

— Он сказал только, чтобы я привела вас, мол, он не может умереть, не поговоривши с вами. Я знала, что сегодня вы будете у пастора…

— Вы его неправильно поняли, — холодно перебила Наоми. — Потому-то и сделали такую глупость. Поедали за мной, а ведь он мне совсем посторонний человек. Я его знать не знаю. В усадьбе не поблагодарят вас, если услышат об этом. Я-то буду молчать, обещаю вам, только сами не проговоритесь. Сообщите о его смерти фогту.

— Как, вы его не знали?

Наоми смерила женщину ледяным взглядом:

— Что у меня общего со старым евреем?

И она ускакала прочь, но сердце у нее отчаянно колотилось.

«Бедный Юль! Если сам Бог отвернулся от твоего народа, так могу и я отречься от тебя!» Она снова вынула книгу, спрятанную на время разговора с женщиной, немного почитала, потом пришпорила коня и галопом вернулась домой.

Самого бедного крестьянина хоронят в освященной земле кладбища; если его неимущая родня не в состоянии поставить крест на его могиле, натягивают кусок холста между двумя ивовыми прутьями и пишут на нем черным его имя и дату его смерти. А честный Юль, который некогда совершил далекое путешествие, чтобы похоронить золу, оставшуюся от его господина, в освященной земле, сам упокоился за каменной оградой кладбища, там, где арендаторская вдова пасла у дороги свою корову. Четыре дня еще был виден белый песок, которым женщина посыпала могилу, но потом мальчишки с присущей им жестокостью забросали его камнями: они ведь знали, что здесь лежит еврей. И всеми презираемые воробьи садились на камни и чирикали, и холодный ветер ранней весны играл на своей эоловой арфе — ветхой изгороди…

В самом процессе чтения заключена некая магия: мы смотрим на черные буковки, а видим живые образы, которые проникают к нам в душу и захватывают нас с не меньшей силой, чем сама действительность. Наоми читала книгу и письма, и дом, который сгинул, превратившись в пепел и золу, вставал перед нею: старинные резные шкафы, надписи на дверных косяках: «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя»[32]. Прелестные левкои благоухали, а солнце светило сквозь пурпурное стекло в беседку, где под потолком висело страусиное яйцо.

Значит, старая графиня все-таки сказала правду о матери Наоми, но она не поведала о том, как норвежец, узнав о ее тайных встречах с прежним возлюбленным, темной ночью прокрался к Саре вместо графа; он поджидал его, затаившись, подобно тому, как червь беззвучно источает стебель, на котором висит перезревший плод. Потом явился граф, и сплетни подтвердились для обоих. Любовь дарит великое счастье, но тем больнее наносимые ею удары.

Прекрасная Сара плакала, как Сусанна, дочь Хелкии, но Даниил не закричал: «Чист я от крови ее». По этому поводу в книге было сказано много важного и интересного, но, в сущности, это было неподходящим чтением для отроковицы, которая еще только готовилась к конфирмации.

Еще там была приписка, сделанная дрожащей рукой старого Юля: «Норвежец — отец Наоми. Несчастная Сара, рождение ребенка стало несмываемым пятном на твоей безупречной репутации. Отверженная, ты возненавидела отца своего ребенка, но у тебя не было никого, кроме него. С проклятьями ты все же пришла к нему, и он запечатал печатью смерти твои уста: твои жалобы пробудили в нем духа зла и он убил тебя. Суров Бог Израилев, карающий детей за грехи родителей до четвертого колена!»

«Итак, мой отец норвежец! — сказала себе Наоми. — В этом, пожалуй, теперь нет сомнения. А моя мать? Через нее я принадлежу к отверженному народу. Уж в этом-то точно сомневаться не приходится. — Она подошла к зеркалу. — Я не голубоглазая блондинка, я ничем не похожа на людей, рожденных под северным сиянием, среди туманов. Волосы у меня черные, как у детей Азии, мои глаза и моя горячая кровь говорят, что я из народа, жившего под южным солнцем!»

Теперь она читала Ветхий Завет с жадным интересом, как аристократ — свое родословное древо. Сердце ее начинало биться сильнее, когда она доходила до глав о смелых женщинах, о которых повествует Священное писание: храброй Юдифи, разумной Эсфири.

«Народ моей матери был просвещенным, победоносным народом, когда на севере бродили орды дикарей. Колесо истории повернулось!»

— Глубокоуважаемая барышня, вы настоящий искуситель, — говорил господин Патерманн на уроках.

И действительно, Наоми иной раз задавала вопросы, которые привели бы в смущение и более мудрого священника, чем он. Ее мысли развивались, лишенные чьего-либо руководства, и порой давали дерзкие, чересчур дерзкие побеги. Никто ей был не указ, и она любила вступать в дискуссию со своим наставником и побеждать его, что случалось довольно часто. Ее интересовало, чему учил свой народ Магомет и в чем заключается мудрость браминов, живущих на берегах Ганга. «Надо знать все, чтобы выбрать лучшее, — говорила она. — Больных и расслабленных держат на диете, но я здорова и сильна и хочу перепробовать все кушанья».

На такие речи господин Патерманн отвечал поклоном, а про себя думал: «Если кому-нибудь и суждено гореть в геенне огненной, так это ей». И обо всех недостатках Наоми докладывал старой графине, а та, в свою очередь, передавала это сыну. Гувернантка, которая совсем не подходила для того, чтобы руководить развитием Наоми, перешла на службу к графине в качестве лектрисы, сиделки и собеседницы. То, что ангел Господень предрек Агари о сыне, которого она родит, казалось, относилось к Наоми в точности так же, как к Измаилу: «Он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него»[33]. К последним относились графиня, пастор и гувернантка. «Я знаю, — говорила Наоми, — что, когда пар поднимается с болот, могут собраться темные тучи. Но мне нравится гроза, особенно если я сама ее вызвала. Мне смешно, что эти люди хотят распоряжаться мною. Только графа я признаю своим господином и повелителем. Ну а если эти людишки захотят сыграть роль злого Амана, у меня хватит смелости преподнести им сюрприз, как у Эсфири, причем тогда, когда они меньше всего будут этого ожидать. Я знаю, что рука более могущественная, чем рука белокурого Людвига, водила пером, когда в паспорт этого нытика из Оденсе было внесено описание моей внешности». И она читала и перечитывала страницы о богатых стадах Авраама, о победах Давида и великолепии Соломона.