Борис Тихомолов - Романтика неба

• Название: Романтика неба
• Автор: Борис Тихомолов
• Издательство: Издательство литературы и искусства
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

В повестях, объединенных общим названием «Романтика неба» и во многом автобиографичных, летчик Герой Советского Союза Борис Ермилович Тихомолов рассказывает о том, как он шел от детской мечты к покорению неба. Написанная пером опытного и непосредственного участника событий, трилогия впервые в нашей литературе освещает боевой путь прославленной авиации дальнего действия.

Книга с сайта «Военная литература», также известного как Милитера.

---

Я разочарован — задача решилась сама-собой, и ощущение такое, будто меня, как котенка, ткнули носом в блюдце с молоком…

Пытаюсь разобраться, почему аэродром оказался у меня справа, а не слева? Но так и не разобрался, потому что мне надо было с непривычно малой высоты рассчитывать на посадку.

Сел, подрулил. Инструктор Ермолаев светился, как именинник. Впрыгнул на ходу на крыло, забрался в кабину, буркнув мимолетом:

— Молодец! Рули домой! — и положил руки на борта кабины.

Это была первая его похвала и первое доверие — руки на бортах.

Все на меня потом смотрели квадратными глазами, но это мне уже не льстило, потому что в этом полете я кое-что понял, а они — нет.

Конечно, гордиться собой я имел право, хотя бы потому, что доставалось мне все это нелегко, но я понял самое главное: летное дело — это не просто специальность и профессия, а большое, тонкое искусство, в котором надо делать бесконечные открытия, которое надо каждодневно познавать и развивать. И чем больше ты будешь летать, и не просто летать, а летать творчески, с любовью, с жесточайшими придирками к самому себе, тем больше у тебя шансов выйти целым и невредимым из самой трудной ситуации, а это кое-что да значит.

Жаворонки

Мне показалось, что я только-только сомкнул глаза стал по-настоящему крепко засыпать, как вдруг чьи-то безжалостные руки затормошили меня:

— Вставай, вставай! На полеты опоздаешь.

Не открывая глаз, я нащупал рукой подушку, поднял ее и положил себе на голову, стараясь закрыть лицо и уши. Но подушка тотчас же отлетела в сторону, и Петр Агеев громким шепотом проговорил:

— Борька, вставай! Довольно дурака валять! Ты же в стартовой команде. Забыл?

Я откинул одеяло и, поднявшись, сел, спустив с койки ноги.

— Ну, чего расшумелся? Ведь ночь же. Темно совсем…

— Ладно, хватит! — нетерпеливо прошептал Петр. — «Темно»! Разлепи глаза-то! Проспал. Второй раз бужу.

Я открыл глаза и поспешно вскочил на ноги. Действительно, уже светало и нужно было торопиться.

Быстро и бесшумно убрал постель, оделся, снял с вешалки шлем с очками и вышел из палатки, в которой, досыпая, сладко похрапывали двое моих товарищей по летной группе.

Завтракать было уже поздно, я проспал. Да и не хотелось. Сон еще сковывал все тело. Потягиваясь, дошел до дороги, ведущей на летное поле, и остановился, поджидая товарищей.

Наступило утро. Гася звезды и оставляя за собой высокие перистые облака, розовые и прозрачные, быстро уходила на запад короткая летняя ночь. Над узкой, извилистой речкой, приподнявшись, повис туман, влажный и теплый. Растворяясь в сумерках, сливались с неясным еще горизонтом выстроенные в ряд учебные самолеты. Светилось окошко в столовой. Было тихо кругом. Лагерь спал, белея палатками.

Похрустывая гравием, четверо курсантов подвезли тележку со стартовым имуществом.

— Все забрали? — спросил я и, не дожидаясь ответа, взялся за ручку. — Поехали!

Шли долго, оставляя на влажной, еще не скошенной траве длинные извилистые следы от ног и две широкие полосы от резиновых шин тележки. Словно боясь разбудить кого-то, разговаривали тихо, короткими отрывистыми фразами.

И вдруг, расколов предрассветную тишину, над спящим лагерем разнеслись певучие звуки трубы. Мы остановились, замерли, с наслаждением прислушиваясь, как горнист старательно и умело выводит утреннюю зорю.

— Це тоби не до-ома, це тоби не до-ома! Вста-вай! Вста-вай! — подражая трубе, пропел Агеев и крикнул громко: — Встава-ай!

И в лагере тоже, вплетаясь в мелодию горна, во всех концах палаточного городка закричали дневальные:

— Подъе-о-ом!.. Встава-ай!..

И сразу загудело, как в улье. Лагерь проснулся, рабочий день начался.

Распорядившись выкладывать посадочный знак, я взял флажок, полотнище ограничителя и зашагал, отмеряя расстояние. Отмерив, остановился, чтобы посмотреть. Все так, как и сказал командир. Место старое, что и вчера и месяц назад. От многочисленных посадок и взлетов летное поле здесь полысело. По оголенной земле, перекрещиваясь, разбегались в разные стороны тугие поблёскивающие бороздки — следы от металлических пяток хвостовых костылей. Лишь кое-где торчали истерзанные кустики травы. Жалкая картина! Но место удобное. В другой же части аэродрома хуже: встречаются неровности. Машины прыгают там, как козлы. Только знай смотри в оба!

Выложив ограничитель, я пошел было назад, чтобы свизировать прямую линию, и вдруг увидел: в перекрестке трех бороздок сидят, качая желторотыми головками, три голых птенчика.

Я остановился.

Птенчики были совсем маленькие. Они сидели в ямке ни голой земле, среди еще не просохших скорлупок, время от времени поднимая на тонких, старчески сморщенных шейках сплюснутые большеротые головки. Птенчики дрожали от утренней свежести. На их посиневших пульсирующих тельцах мелко-мелко трепетали голые отростки — будущие крылья.

«А ведь где-то рядом, наверное, мать сидит, — подумалось мне. — Дожидается с нетерпением, когда я уйду, чтобы согреть их».

Подошел Агеев.

— Ты что?

— Да вот, погляди, — ответил я. Агеев взглянул и замер, пораженный.

— Смотри-ка, жаворонки! — прошептал он. — Вот тебе раз! — Он нагнулся, присел на корточки, посмотрел изумленно, растерянно. — Это что же такое, а? Высиживала и не боялась? А над ней самолеты грохали, костылями землю чертили! Рядом совсем. Вон смотри — свежий след. Вчера только. А вон еще! И еще! Знаешь что?..

Петр вскочил, нетерпеливым жестом сбил на затылок шлем, поскреб пальцами лоб.

— Да-да, знаю! — сказал я. — Мы переложим старт. Передвинем немного. А здесь воткнем флажок, чтобы знать.

И старт был передвинут на новое место.

Загудели, вылетев прямо от стоянки, самолеты. Набрав высоту, расползлись по небу выполнять учебные полеты. Пришли курсанты в строю, разноголосые, шумливые.

— Борька! — кричали они. — Ты что старт по-чудному разбил? Вот будет тебе сейчас на орехи!

Прилетел Носков, вылез из самолета, постоял, недоуменно покрутил головой и зашагал к стартовым знакам.

— Старшину стартовой команды с помощником ко мне! — прогремел его рассерженный голос.

Мы с Агеевым переглянулись.

— Трое суток обеспечено, — сказал я. — Пошли.

И мы побежали.

— Вы что, не выспались сегодня? — строго спросил командир и покраснел от гнева.

Мы молчали.

— Я вас спрашиваю!

— Т-товарищ командир, — запинаясь, проговорил Агеев, — там… птенчики! — и показал рукой на флажок.

— Какие еще птенчики?! — загремел командир.

— Ж-жаворонки, — сказал Петр.

— Где жаворонки? — уже тише спросил командир. — Что вы мне чепуху мелете! На выбитом, голом месте?

— Да, на выбитом.

Командир моментально остыл:

— А ну, пойдем!

Мы не шли, а прыгали, вились вьюнами вокруг командира.

Вот и флажок. Почти из-под ног вспорхнула и села невдалеке птичка с хохолком.

Командир подошел, посмотрел. Кустистые брови его дрогнули, и в углах губ разгладилась морщинка.

— Вот глупая! — проговорил Агеев. — Где птенцов высидела.

— Нет, не глупость это, пожалуй, а мудрость, — тихо сказал командир. — Мудрость и мужество, и материнская любовь. В поле выводки гибнут от хищников: лис, хорьков, змей. Здесь же их нет. Здесь — человек… Так-то вот. Ну ладно, — добавил он и, повернувшись, зашагал прочь. — Старт оставьте, как есть. И флажок оставьте. Пока не вырастут.

И ребята узнали про эту историю, и никто из них вовсе и не думал смеяться над нами, а наоборот, смотрели на нас теплыми глазами, потому что мы, наверное, открыли в их сердцах то, о чем они сами и не подозревали.

Седьмой километр

Лето пролетело быстро. Наступившие дожди и холод прогоняли нас на зимние квартиры. Мы прощались с лагерем, с тихой речкой Елань, на берегу которой своими руками поставили и широкий дощатый помост с пружинящим трамплином и лесенками. Здесь мы купались в знойные летние дни, ловили на удочку окуней и собирались поглазеть на самого высокого нашего курсанта, Григория Ромина, любителя нырять головой вниз с пятнадцатиметровой высоты. («Вышка с вышки прыгать хочет»). Ромин, катаясь на рейнском колесе, неудачно упал и сломал себе руку. Ему наложили гипс и скоро сняли, оставив легкую шину. И Гриша прыгал с вышки с шиной. Приложит поврежденную руку к бедру и так ныряет. Здорово у него получалось!

Ну, а осенью какое же купание? Прибежим только, посмотрим, и Петр Фролов обязательно скажет что-нибудь смешное. Вот и сейчас, взглянув на воду, он задрожал, будто от озноба, даже зубами застучал:

— В-в-в!.. А с-с-ег-г-годня в-в-вроде бы т-т-тепп-лее… и в-в-в ш-шинелях м-ммож-жно к-купаться…

И. так это у него натурально получилось, что мы все покатились со смеху.

Попрощались с лагерем до будущего года и переехали жить в большое шикарное общежитие на центральном аэродроме. Нас много, и все мы — одно целое, потому что живем одними страстями, одними интересами. Мы рвемся в небо, оперяемся, обрастая опытом и знаниями, и крылья наши обретают силу.