Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2

• Название: Мир без лица. Книга 2
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

---

— Это как если бы я выкинула компьютер из окна.

— Да. Вируса нет, потому что и компьютера тоже больше нет.

Воображение мое ищет выхода в виртуальных аналогиях: а если переустановить систему? Пересоздать реальность набело? Ага, а после переустановки недосчитаться самых лучших своих творений… Нет у меня второго диска, чтоб сохранить на нем окружающий мир. Я даже на несколько шагов назад вернуться не могу, чтобы оживить норн и спросить смешную готическую Скульд: каков прогноз для мира, лишенного Видара? Благоприятен или… Фригг знает, но не скажет. Так уж она создана — нечитаемый файл…

— Остается одно! — хлопает себя по коленям Нудд. — Устроить пожар.

— Ты не перегрелся, часом? — вяло спрашиваю я. — Тебе прошлого раза не хватило?

— Хватило, — улыбается он шальной улыбкой. — Хватило, чтобы понять одну вещь: в огне мы — боги.

— Думаешь, Видар тоже обретет в огне свою сущность? — вскидываюсь я.

— Не знаю, — пожимает плечами жестокое дитятко Дану. — Но я смогу взять его за руку — и…

Конечно. Конечно. Именно так Нудд передает частицу своей силы мне — могучему, но ни черта не умеющему демиургу. Если бы не Нудд, я бы и половины полезных трюков не освоила. Чтобы выстроить Бильрёст или превратиться в птицу, мне требуется консультация здешних божеств. Пусть даже в форме простого прикосновения.

— А с Видаром сработает? — недоверчиво интересуюсь я. — Он же совершенно отроллел.

Наш поверженный бог лежит, как колода, а его отрубленная кисть, бережно уложенная в изголовье, воняет, как сорок тысяч трупов. Если она на что и годится, то только на корм артроплеврам[63], слепо копошащимся в загоне за стеной. При всем желании невозможно угадать исход нашей авантюры.

И за Нудда я тоже боюсь. Здешние законы природы похожи на подвесной мост с прогнившими досками и обветшавшими канатами. Под ногой ли доска проломится, под рукой ли веревка расползется — неведомо.

Сын Дану поднимается с «кровати» и идет в соседнюю комнату — будить хозяйку. Правильно, чего до утра тянуть? За ночь от дурных предчувствий так намаешься, что утром ни на что уже не решишься. Чем быстрее мы приступим к рискованной процедуре, тем меньше нервов потратим впустую. Я и в реальном мире никогда не откладывала риск в долгий ящик. За что, впрочем, не раз судьбой бита.

— Неподалеку есть место для костра, на каменном утесе посреди пустоши, — сообщает Нудд. — Возьмем многоножку и довезем его туда за пару часов.

До чего же омерзительны эти панцирные твари! Дыхальцами посвистывают, пластинами скрипят, переднюю половину туловища задирают, лапами шевелят — ишь, скакунами себя вообразили! Дать бы тебе прутом между жвал, чтоб искры из глаз… А старуха с ними сюсюкает, ласково напевает, по бокам гладит… Боится, как бы мы ее живность не обидели. Ладно, бабка, не трясись. Вернется твоя скотина живой и невредимой.

Чтобы увезти каменно-тяжелое тело Видара, понадобилось целых три артроплевры, запряженных цугом в низенькую повозку. Нам пришлось идти пешком и со всей мочи лупить головную многоножку по панцирю, чтобы шла по прямой, не отвлекаясь на соблазнительные запахи гнили и мертвечины со всех сторон. Причем самый мощный источник запаха помещался как раз на тележке.

Путешествие через черную чащу, испятнанную лунным серебром, через голое поле без единой травинки прошло без приключений. На мили и мили вокруг лежали поля, перелески и мирные деревни хвощеводов-насекомоводов. Похоже, тролли с внутренних территорий вполне лояльны к чужакам. Если уж прошел земли охотников-охранников и остался невредим, то в самом Ётунхейме становишься невидимкой. Ни зевак, ни расспросов, ни попыток сдать пришельца властям — за вознаграждение или развлечения ради… Ётуны — народ тормозной, умом и чувствами небогатый, живет себе в гармонии со скудной природой и в ус не дует. Хорошо!

У камня мы выпрягли многоножек, дали каждой по кумполу и нехорошими словами погнали прочь. Артроплевры пошипели для порядку — вроде как пообзывались в ответ — и бодро потрусили к дому. Можно волочь Видара наверх и разводить костер.

— Там… есть… топливо? — на выдохе спрашиваю я, поднимаясь к вершине утеса по выдолбленным в камне ступеням — каждая выше колена.

— Я взял топливо, — почти не задыхаясь, отвечает Нудд.

Что он мог взять? Ни вязанок хвороста на плечах, ни бревен под мышками у этого… сына воздуха не наблюдается. Если нам придется возвращаться в лес, я его… я его…

Мысли обрываются. Пусть мне досталась меньшая часть тяжести, но переть вдвоем чуть живого тролля к костру на утесе, по крутым ступеням, скользким от росы, — самое худшее испытание на свете. Если бы мне довелось фехтовать двуручным мечом, изнемогая под тяжестью доспехов, я, может, и переменила бы мнение, но мне не довелось. Мне не с чем сравнивать. Никакой велотренажер, пилатес и кардиохруст не подарит вам этого дивного ощущения дрожащих потных рук… и разъезжающихся ног… и аромата тухлятины прямо перед носом… и главное, никакого допинга в виде любви и дружбы к каменной туше, мешающей мне жить… Если он сгорит заживо, я и глазом не моргну.

Всё. Дошли. Я падаю на черное пятно гари, рядом с полудохлым богом-предателем. Не трогайте меня, я не хочу шевелиться, я хочу только лежать! Хоть часок… хоть полчасика… ну пожалуйста…

— Поджигаю! — раздается предупреждающий голос Нудда.

Что он там поджигает? Скашиваю глаза и из последних сил начинаю хихикать. Поверх наших одинаково вялых тел рассыпана жалкая горстка щепок и обрывков бумаги — растопка. А где сучья, ветви, сушеные кактусы и прочая древесина? Чему тут гореть?

БАБАХ-Х-Х!!! Над нами поднимается ядерный гриб, расплывается огненным облаком в поднебесье и ударная волна прокатывается по долине, нагибая деревья вдали. Пепел на пустоши вскипает, словно морской прибой. Изнутри огонь кажется ярко-розовым, в нем прорастают снежно-белые деревья, они раскрывают над нами пышные алые кроны, чтобы через секунду осыпаться темнеющими угольками…

— Ну что, ублюдок, полегчало тебе? — скучающим голосом интересуется Нудд.

— Сам ты ублюдок! — огрызается Видар. Тем не менее, злости в его голосе нет. Он сидит на камне и изумленно созерцает абсолютно неповрежденную правую руку. — Йох-хо, сильф, как ты это сделал? Я опять могу драться!

— Кажется, мы еще не раз пожалеем, что спасли тебя, — устало подводит итоги сын Дану.

Да уж. Из огня да в полымя. Буквально.

* * *

— Ничего-то вы не понимаете, — устало роняет Помба Жира.

Нет в ней ни ожидаемой ярости, ни истерического возбуждения. И вообще ни одного из тех чувств, что привиделись мне за секунду до ответа. Синьора Уия обстоятельно устраивается на подушках, словно кошка, вытаптывающая себе лежбище. Словно бродячий менестрель, располагающийся у огня. Словно усталый канатоходец, отдыхающий после представления. И вот, умостившись, она обводит нас осуждающим взглядом:

— Зачем вы на меня нападаете? Разве вы не видите, как я в одиночку бьюсь против всего человечества, безоружная и беспомощная? Помогли бы лучше!

Нет, какова наглость, а? Это она-то безоружная и беспомощная?

Видимо, эта мысль написана на лице у каждого из присутствующих. Поэтому Помба Жира и хохочет, глядя на нас:

— Что, не ожидали? А вы подумайте головами, подумайте: ну какое у меня оружие? Кроме возможности удовлетворить жажду ВАШИХ тел, я не владею ни драконьими хвостами, ни каменными мышцами, ни властью над реальностью — ничем! Узы, которыми я связываю тела, разум мечтает изорвать в клочья. Ему, видите ли, не нравится быть рабом похоти! Он о свободе грезит! О полете в поднебесье, где не то что страсти — и обыкновенные-то чувства начисто вымораживает! Черный стратосферный холод, для которого еще придет время, когда смертное человеческое тело ляжет в землю и навеки перестанет будоражить чистый разум своими нечистыми страстишками…

Синьора трагически вздыхает, чуть переигрывая. Но не затягивает паузу, чтобы никто не вклинился с неудобным вопросом. Актриса.

— Говорите: служи жизни! — а что она, жизнь, со мной делает? Что она делает с моими золотыми нитями? Едва у женщины рождается ребенок, мужчина начинает воспринимать ее как мать своего отпрыска — и забывает, забывает, что она женщина! Она и сама об этом забывает. Тогда он поревнует ее к младенцу, поревнует — и глядь, желание его иссякло, словно лужица под солнцем. Осталась лишь растрескавшаяся соленая корка. Да, он, может, найдет себе других женщин, и она со временем найдет себе других мужчин — но оба уже не так молоды, не так уязвимы, чтобы их тянуло к этим другим с той же необоримой силой, чтобы новые узы были бы так же крепки и так же сладостны. Изменяя своим законным, брошенным, отвергнутым, они винят себя, винят меня, винят свою страсть, они хотят быть свободными и чистыми. А я их, согласно людской морали, пачкаю! Жизнь идет, унося красоту тел — и красоту уз, сковавших эти тела. Такова жизнь, говорят люди! Зачем же мне служить моему врагу? Зато если служить смерти… — и она усмехается, мечтательно и таинственно.