Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Нетерпимость печати, клевета печати — вне этики. Крайне неэтичным считает Достоевский, когда какие-то органы печати выдают себя за единственных выразителей воли народа, за един­ственных людей, любящих родину, и отлучают других от народа и родины. В этом плане Достоевский замечает: «Неужели любить родину и быть честным дано в виде привилегии только одним сла­вянофилам? Кто мог сказать это, кто бы решился написать это, кроме человека в последней степени фанатического исступле­ния!.. Да тут почти пахнет кострами и пытками...» ([1895, 9, 154 — 155].

Достоевский считает крайне неэтичными и высказывания пе­чати о мыслящих иначе как о людях непатриотичных, несамо­стоятельных, подражающих чему-то иноземному. Вот он говорит против К. Аксакова: «У него вся литература наша — сплошь под­ражание и стремление к иноземному идеалу. Он отрицает всякое проявление сознания общественного в нашей литературе, не верит анализу, в ней проявившемуся, самоосуждению, мукам, смеху, в ней отражавшимся. Нет, господа, вы с нами не жили, вы в наших радостях и скорбях не участвовали; вы приехали из-за моря!» [1895, 9, 158]. Правда, увлекшись, Достоевский, ви­димо, сам того не замечая, платит им той же монетой — считает славянофилов заморскими. Но это, видимо, полемическая оговор­ка, ибо вся-то статья направлена против таких методов.

А вот еще одна очень важная мысль Достоевского: «Есть у вас и еще тирады; но о них как-то не приходится нам судить (чтобы не распространять статью, разумеется). И тем более странно для нас, что вы ведь сами,знали, что об этих тирадах не будут судить и на них не будут вам возражать. Но несмотря на то, вы увлеклись и — судили до конца. И ведь как судили-то, каким судом! Сами же признавались, начиная суд, что будете говорить только об одной стороне, выслушаете только одного подсу­димого. В каком же суде выслушивают только одну сторону? А вы выслушали, да еще положили решение, т. е. судили одну сторону. Хорошо вы это сделали? Оставляем это на вашу совесть. Дело, конечно, шло о русской литературе. Это еще не так важно. Ну, а если бы шло о чем поважнее? Поверьте, что это нехороший прием. Дурные «Дни» вы сулите нам впереди» [1895, 9, 162]. Здесь Достоевский говорит намеками. Но суть его выступления ясна. Он говорит о недопустимости вести в печати полемику с человеком или печатным органом, зная, что критикуемый в дан­ных условиях лишен возможности открыто ответить на выступ­ление. Диалог при этом превращается в монолог. Газета «День» в данном случае может высказывать свои мысли прямо, так как они официозны. Оппонент же сделать этого не может. Так как за ним не только нет защищающей его государственной силы, но еще есть и сила, прямо против него направленная. И не случайно такое поведение печатного органа Достоевский сравнивает с судом, где выслушивается лишь одна сторона. Печать, выступающая на стороне сильного и знающая, что слабый, против которого она выступает, не имеет возможности для защиты, — неэтичная пе­чать. Вот она-то и прибегает к клевете, которую оклеветанный не сможет опровергнуть.

Клевета в печати, как правило, используется теми, кто слу­жит сильным. Правда, бывает клевета и бескорыстная. Такая описана в «Братьях Карамазовых». Вспомните, что после прес­тупления в Скотопрогоньевске газеты примешали к преступлению и Алешу Карамазова, а одна из них даже писала, «что он вместе со старцем своим Зосимой взломали монастырский ящик и «утекли из монастыря» [10, 10, 83]. Это бескорыстная клевета. От скуки.

Но чаще всего клевета бывает сознательная, преследующая свою цель. Смысл и механизм этого рода клеветы хорошо пока­зал Достоевский в одной из статей 60-х годов, направленной против «Русского вестника», который он упрекал в клевете на «Время» и «Современник». Достоевский писал: «Во всяком об­ществе с начала мира ,всегда есть огромное большинство лю­дей, стоящих за то, что по их понятиям незыблемо и неподвиж­но. Эту незыблемость и неподвижность они любят преимуществен­но за то, что она совпадает с их материальными текущими ин­тересами, часто в ущерб остальным и многочисленным их соб­ратьям, и для них хоть весь свет гори, было бы им хорошо. В интересах своих они составляют себе и нравственность и дру­гие правила, обыкновенно взяв первоначальную, праведную идею и для собственных выгод извратив ее до того, что от первона­чальной сущности ее не остается даже тени. Разумеется, это боль­шинство с ненавистью смотрит на всякий намек о прогрессе, на всякое нововведение, откуда бы оно ни шло; явление, впрочем, нормальное и происходящее от потребности самосохранения» [1930, 13, 204 — 205].

Кроме этого большинства, по Достоевскому, есть меньшин­ство, которое понимает суть дела, суть большинства и с трево­гой смотрит «на извратителей, угодников и обольстителей тол­пы, действующей почти всегда из собственной личной выгоды» [1930, 1.3, 205].

Большинство, опасающееся меньшинства, пытается отыскать хоть какой-нибудь его промах. И если человек честный, поняв, что это лишь промах, соответственно к нему и отнесся бы, то для других это удобный повод. «Но те, которые льстят большинству из выгоды, немедленно подхватывают смешную сторону крику­нов, указывают и растолковывают ее всем желающим слушать их: ума тут много не нужно; надо только глумиться, а иногда и поклеветать и дело в шляпе. Поклеветать же необходимо. Вы­думали, например, громоотвод: все в городе приходят в смяте­ние: как? идти против судеб божьих, прятаться от его гнева, усми­рить молнию, управлять громами — да ведь это новая вавилонская башня, да ведь это безнравственно, нерелигиозно, это значит прямо идти против всевышнего, навлечь на себя гнев господень. В тюрьму изобретателя, судить его, казнить! Тут тотчас являются и услужливые: молнию хочет поймать за хвост, ха, ха, ха! и все смеются. И вот изобретателю проходу нет в городе. Клеветать, извращать идею и грубо насмехаться над нею, — это главное средство всех льстецов большинства. Жорж Занд, например; пи­шет романы и защищает женщин, чего медлить? Надо тотчас же провозгласить, что она требует уничтожения брака и позволе­ния женщинам всенародно развратничать. Да побольше, да по­лучше поглумиться над ней, карикатурить ее, чем грубее — тем лучше; тем больше будут смеяться. ... Это глумление чрезвычайно ловко и выгодно для всех «умеющих разрешать загадку жизни». Они имеют влияние даже на честнейших людей, незнакомых с делом, отбивая у них своими клеветами и смехом даже и охоту с ними знакомиться. К этому способу обыкновенно прибегал Фаддей Булгарин с компаниею» [1930, 13, 205 — 206].

В этой длинной цитате, не привести которую было совершен­но невозможно — настолько она ярка, раскрыто многое, указано на деление общества на вполне довольных существующим и не­довольных. Вот эти-то довольные и пускают клевету по адресу недовольных существующим, ухватившись за какой-то мелкий промах, значительно меньший, чем делают часто сами клевет­ники. При этом клеветник в печати служит тому порядку, кото­рый в свою очередь служит ему и создает возможность его без­бедного существования, совсем не пропорционального его скуд­ному уму и куцему таланту. У клеветника много средств: и насмешки над искаженной до неузнаваемости идеей, и угроза тюрьмой. Клевета — это стиль полемики продажных литерато­ров. Продажность печатного слова всегда вызывала резкую неп­риязнь Достоевского.

Художник высказал свои мысли и о том, какими он хотел бы видеть печатные издания. В одной из статей он выступает про­тив того, что сотрудник журнала тем лучше, чем он меньше имеет самостоятельной мысли. Куда укажут, туда и пойдет. Такое противоположно взглядам Достоевского. Достоевского не устраи­вает тенденциозность печатного издания, выражающаяся прежде всего в том, что критикуют там лишь «чужих». Человек же, близкий печатному изданию по духу, всегда выставляется в са­мом благородном виде, каким бы он ни был на деле. Каким хотел бы видеть Достоевский печатное издание, можно судить по небольшой статье «Несколько слов о Михаиле Михайловиче Достоевском», где он коснулся принципов журнала «Время».

«Мысль об издании журнала возникла у Михаила Михайловича еще давно. Мысль его состояла в том, что нужен свежий лите­ратурный орган, независимый от обязательных журнальных пре­даний, вполне самостоятельный, чуждый партий, чуждый застаре­лых, преемственных и почти бессознательных антипатий, не пок­лоняющийся авторитетам и совершенно беспристрастный» [1930, 13, 340]. Таким хотел видеть журнал не только Михаил Дос­тоевский, но и Федор Достоевский. И надо сказать, что «Время» за тот короткий, до своего закрытия, период показало, что Дос­тоевские в основном следовали этим требованиям. Достоевский не только провозглашал те или иные принципы, но и, как пра­вило, начинал их осуществление с себя.

Эти принципы, по Достоевскому, к любому печатному слову применимы, к высказанному как в журналистике, так и в художественном произведении.