Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

«Мысль об издании журнала возникла у Михаила Михайловича еще давно. Мысль его состояла в том, что нужен свежий лите­ратурный орган, независимый от обязательных журнальных пре­даний, вполне самостоятельный, чуждый партий, чуждый застаре­лых, преемственных и почти бессознательных антипатий, не пок­лоняющийся авторитетам и совершенно беспристрастный» [1930, 13, 340]. Таким хотел видеть журнал не только Михаил Дос­тоевский, но и Федор Достоевский. И надо сказать, что «Время» за тот короткий, до своего закрытия, период показало, что Дос­тоевские в основном следовали этим требованиям. Достоевский не только провозглашал те или иные принципы, но и, как пра­вило, начинал их осуществление с себя.

Эти принципы, по Достоевскому, к любому печатному слову применимы, к высказанному как в журналистике, так и в художественном произведении.

Но у каждого из этих явлений есть своя специфика.

Журналистика, и прежде всего газета, имеет, по Достоевско­му, главной целью информацию, она «на том стоит, чтоб изве­щать о фактах» [1895, 10, 327].

Достоевский отмечает, однако, что очень нередко газеты за­бывают свое прямое предназначение. Вот в Петербурге произош­ли пожары. «Санкт-Петербургские ведомости» пишут об этом очень мало. И Достоевский замечает: «Какая цель подобной не­внимательности к событиям дня?»[8]. В одной из статей он выска­зал свое обобщенное отношение к газете: «Возьмешь газету, чи­тать не хочется: везде одно и то же, уныние нападает на вас, и только согласишься, что много надо иметь хитрости, пронырли­вости, рутинной набивки руки и мысли, чтоб об одном и том же сказать хоть и одно и то же, но как-нибудь не »в тех же словах. И теребят свой умишко несчастные и проклинают свою участь. И сколько, может быть, драм, даже чего-нибудь траги­ческого происходит где-нибудь в сыром углу в шестом этаже, где в одной комнате помещается семья, голодная и холодная, а в другой сидит фельетонист...» [1930, 13, 155].

Достоевский отмечает уход печати от освещения отрицатель­ных явлений действительности, уход ее от нежелательных фак­тов. Газета перестает делать свое прямое дело, ради которого она и создана. Она бежит не к фактам, а от фактов.

Но зато газета занимается в первую очередь тем, чем она должна заниматься во вторую. Вернее, она вообще не должна этим заниматься, это ей противопоказано. Газета клевещет, как это было в случае со статьей Келлера против князя Мышкина, статьей настолько отвратительной, что один из героев «Идиота» вынужден был заметить о ней: «Это черт знает что такое, ...точно пятьдесят лакеев вместе собрались сочинять и сочинили» [8 222]. Насчет количества, может быть, здесь ошибка, качество же пишущего обозначено четко.

Газета делает «общественное мнение», разумеется, ложное. На что Достоевский вынужден заявить: «Народные стремления создаются всем народом, а не сочиняются в редакциях журналов» [1895, 10, 328 — 329]. Относительно истинных писатель прав. На нужны не истинные, а угодные. Суррогат. Его можно сочинить в редакции и выдать за мнение народа.

Журналы и газеты натравливают одни слои населения на другие, как это делали некоторые петербургские газеты во вре­мя пожаров, натравливая народ на студентов [1930, 13, 288].

Журналистика служит в основном тому дню, когда ее изда­ния выходят. Она служит минуте. Это естественно. Правда, Дос­тоевский и от нее хочет служения не только минуте, но и чему-то» большему. В один период времени писатель больше всего ценит «Московские ведомости», так как все газеты, кроме этой, «эксплуатируют лишь минуту» [П, 3, 285].

Художественная литература — дело другое. Это не журна­листика. Ее задача — далеко не минута. Достоевский против сведения литературы к журналистике. Мысли об этом можно най­ти в записных книжках, письмах, в художественных произведе­ниях. Так, в «Скверном анекдоте» впервые, по-моему, в его ху­дожественном творчестве появляется, с оттенком иронии, понятие «обличительная литература». В «Бесах» представителем такой литературы является Кармазинов. Хроникер, от имени которого ведется повествование, сначала упивался его произведениями. Но, как он говорит, «потом я несколько охладел к его перу, повести с направлением, которые он все писал в последнее вре­мя, мне уже не так понравились, как первые, первоначальные его создания, в которых было столько непосредственной поэзии; а самые последние сочинения его так даже вовсе мне не нра­вились» [10, 69].

Конечно, хроникер — это еще не автор, тут возможны коэф­фициенты. Но в этих словах выражена мысль авторская. Ибо она повторяется и в других частях наследия, где речь идет о данной проблеме. Вот заметка из записной книжки 60-х годов: «Главное оттого, что от литературы требуют журналистики, У литературы как у могущества свои законы, а ее направляют в разные стороны, как попало. Достоинство литературы» [ЛН, 83, 127].

Достоевский выступает против тех, кто разрушает литерату­ру, сводя ее к какому-то угодному освещению сегодняшнего дня. Он проводит мысль о том, что у литературы иные законы и иное назначение, чем у журналистики. Писатель не только констати­рует факт унижения достоинства литературы, но и борется за это достоинство. В той же записной тетради можно прочесть: «Мы были искренни и чистосердечны и будем таковы, мы не про­меняем литературы, мы ценим ее... Литература — выражение всей жизни» [ЛН, 83, 127]. Та же мысль в письме И. Тургеневу: «Но с начинающимся презрением к литературе мы намерены го­рячо бороться» [П, 1, 338].

Литература, по Достоевскому, не сводится к проблематике первого круга, она — выражение «всей жизни». И за ее достоин­ство писатель борется не только в статьях, но и через свое худо­жественное творчество. Он не пренебрегал «минутой» и отразил суть «всей жизни». Он не опошлял литературу, не сводил ее к журналистике. Более того, он поднял журналистику до уровня высокой литературы. Яркий пример этого — так мало оцененный у нас «Дневник писателя». И главное внимание он уделял не журналистике, а литературе, не журналисту, а писателю.

Требования к писателю были значительно большими, чем требования к журналисту. Каким же, по Достоевскому, должен быть писатель?

Как человек, он должен отвечать тем же нравственным и про­чим требованиям, как и всякий человек. Но лучшие нравствен­ные и прочие качества у писателя должны быть обострены.

Без сомнения, писателем может быть не всякий умеющий просто «складывать слова». Это прежде всего талантливый чело­век. Талант — самое главное, самое первое, что выделяет пи­сателя из всех других людей.

Как личность творческая, писатель должен самостоятельно, без опоры на чужое мнение, уметь мыслить. Самое неприемле­мое для Достоевского — это писатель без своего мнения. Просто чей-то рупор. И, видимо, потому, что в среде литераторов про­цветают не имеющие мысли, Достоевский называет свое время временем «всеобщего лакейства мысли» [1895, 9, 447].

У одних нет своей мысли, у других ее просто глушат. Пос­леднее тоже не принимается Достоевским: «Невозможно ни у кого оспаривать права иметь свое мнение; но с самим мнением можно не соглашаться» [1930, 13, 177].

Много внимания Достоевский уделил этой проблеме, касаясь своего назначения редактором «Гражданина». Он говорит здесь о редакторах, которые душат чужую мысль при поступлении ру­кописей в издательство. Но каковы же нравы среды в этом воп­росе? Они таковы, что и у редактора тоже не должно быть своей мысли. Достоевский иронизирует, что в России это не так. в России все нормально, а вот в Китае так, в Китае редактор не должен иметь своей мысли.. Если бы назначение в главные ре­дакторы происходило там, за Амуром, то там было бы доказано следующее: «Что именно с этого момента мне вовсе не надо ума, «ели б даже и был; напротив того, несравненно благонадежнее, если его нет вовсе» [1895, 9, 166].

Все верно. Если главное качество редактора — благонадеж­ность, то без своего ума редактор, конечно же, благонадежнее. Значительно. Куда ему без ума-то деваться? А потому, коль дали место, то держись за него. И такой редактор, хотя бы из принципа самосохранения, чужую мысль в свое издание не про­пустит. Вообще не пропустит мысли. Для профилактики.

На таком фоне процветают пустоцветы, незадумывающиеся литераторы. Время требует таких, время всеразрегламентировало. «Пожалуй, мы тот же Китай, но только без его порядка. Мы едва лишь начинаем то, что в Китае уже оканчивается. Несомненно придем к тому же концу, но когда? Чтобы принять тысячу томов Церемоний, с тем, чтобы уже окончательно выиграть право ни о чем не задумываться, — нам надо прожить, по крайней мере еще тысячелетие задумчивости. И что ж — никто не хочет ускорять срок, потому что никто не хочет задумываться» [1895 9, 167]. Никто не хочет и из тех, кто способен задумываться.

Почему? Потому что «горе тому литератору и издателю, который в наше время задумывается» [1895, 9, 167].