Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Процветают люди недумающие и прозябают думающие. Бесчувственные и аморальные вознесены над умеющими понять дру­гого и моральными. Что-то пошатнулось в обществе. И Достоев­ский замечает: «Как заставить сострадать, когда вещи сложились именно как бы с целью искоренить в человеке всякую человеч­ность?» [1895, 10, 35].

Все это говорит о признании роли среды в формировании от­ношений между людьми.

Очень ярко, вопреки существующему стереотипу об асоциаль­ности повести, роль среды отражена в «Записках из подполья».

Мысль об асоциальности «Записок...», мысль о том, что жизнь героя сложилась не под влиянием среды, а под влиянием его собственной теории, может возникнуть лишь при смешивании хроно­логии. Если идти от первой главы повести ко второй, то как буд­то все верно: первая — теория, вторая — практика. Но у автора здесь смещение. Если восстановить хронологию жизни героя, то вторая глава станет первой, а первая — второй. И тогда увидим, что теория, по которой живет герой, родилась под влиянием пре­дыдущей жизни. То есть социально обусловлена, а не просто вы­думана.

Роль среды в формировании личности героя показана очень четко. Герой — сирота, возможно, плод «случайного семейства». Воспитывался у людей, на доброту не способных. В учебном за­ведении он, по уму стоящий не ниже, а выше своих товарищей, считался низшим — беден. Школа такова, что калечит детей. Служит. Взяток не берет. А это одиозно. С окружением, весьма низким по своим нравственным качествам, не сходится. Приспо­сабливаться не может. И потому обособляется от людей, уходит в «подполье». Именно под влиянием среды, повернувшейся к не­му далеко не лучшей стороной. Уход в «подполье» обусловлен социально. Герой видит, что своим трудом на общество он укреп­ляет то, что его самого отчуждает. И уходит от действительно­сти, как это сделал Ордынов и по тем же причинам. Амбиция ге­роя тоже социально обусловлена: много унижали, причем люди не лучшие (да лучшие и не способны на унижение).

Теория родилась у героя как обобщение его прожитого и пере­житого. Она не только социально обусловлена, но и сама не ли­шена социальности. В ней поставлена проблема отчуждения лич­ности. Социально и видение окружающего героем. Герой любит ходить по улицам рабочего люда. Уже сам этот факт кое-что го­ворит об умонастроении героя. Любит ходить, «когда там густе­ет толпа всякого прохожего, промышленного и ремесленного лю­ду с озабоченными до злости лицами, расходящаяся по домам с дневных заработков» [5, 165].

Очень много говорит этот подмеченный штрих: «озабоченные До злости». До, а не от злости. «От» говорило бы об асоциаль­ности умонастроения рабочих, «до» в данном контексте говорит о его социальности. Это озабоченность идущих с работы людей (что было подмечено еще в образе Макара Девушкина). Штрих Этот дает больше, чем страницы посредственных размышлений о судьбах рабочих. И это дано герою, которого наша критика по какому-то недоразумению зачислила в ряд героев отрицательных.

Герой ушел в «подполье», но не от «хотения», а под влиянием обстоятельств, внешнего. Позднее Достоевский скажет в «Днев­нике писателя»: «Всякое переходное и разлагающее состояние общества порождает леность и апатию, потому что лишь очень немногие, в такие эпохи, могут ясно видеть перед собою и не сбиваться с дороги» [1895, 11, 220]. Эпохой, отчасти, объясняется и этот уход. Но сбился ли парадоксалист с пути? Вряд ли. Ибо бездеятельность в данной ситуации была лучше, чем деятель­ность по укреплению чуждой человеку среды.

Другой герой Достоевского, Раскольников, живущий пример­но в тех же условиях, со своей точки зрения нашел путь. Иной, чем у парадоксалиста. Активный. Не себя — в «подполье», а дру­гих. Да еще ниже подполья, в могилу.

Спорят, по теории убил Раскольников или под влиянием среды. То есть обусловлено ли социально преступление героя. Есть несколько мотивов этого преступления. Один — от жизненных об­стоятельств: бедность. Здесь социальность явная. Другой — по теории. Значит, асоциальность? Нет. Тут дело обстоит так же, как и в «Записках из подполья». Теория Раскольникова роди­лась до эксперимента с топором. Но она родилась под влиянием всей жизни героя в период его эволюции от студента до бывшего студента. Теория социально обусловлена. Значит, и убийство по теории (если бы оно и было только по теории) имеет социальную детерминацию.

Теория и практика Раскольникова — это выбор пути в период российского бездорожья. Одна и та же среда одного увела в «под­полье», другого сделала убийцей. Отчего? Многое тут, конечно же, зависело от личности, которая не абсолютно зависима от среды. Но социальность тут в том, что оба героя пошли по пу­тям совсем не нормальным. Когда-то в «Записках из Мертвого дома» Достоевский писал: «Свойства палача в зародыше нахо­дятся почти в каждом современном человеке. Но не равно разви­ваются звериные свойства человека» [4, 155]. Кажется, тут нет социального объяснения. Я же его-то в первую очередь и вижу. Свойства-то палача не в каждом, а почти в каждом. И не в че­ловеке вообще, а в современном человеке. И это, по-моему, прямо можно отнести к Раскольникову.

Социальность преступления подчеркивается в романе и композиционно. Две сцены — почти рядом. Первая — исповедь Мармеладова и письмо родных, которое наводит героя на мысль, что он будет «пить» из того же «колодца», что и повстречавшийся ему алкоголик. Вторая — сон об избиваемой лошадке. Перспектива: быть или лошадкой, которую бьют, или Миколкой, который бьет. Выбирай. Многое зависит от поведения окружающих лошадку и Миколку.

Каково оно? Миколка бьет, лошадка получает удары. Окру­жение — в телегу, которую волочет лошадка. Косвенно помога­ют Миколке. Кто-то при этом хохочет и острит, кто-то «грызет семечки» (образец равнодушия, но особого — сидит-то в телеге). Кто-то предлагает песню — запевают разгульную, бить под нее сподручнее. Некоторые предлагают усовершенствования. Не для защиты, а для ударов. Чтоб наверняка. Топором предлагают. По глазам предлагают. Забили.

Жалость у Миколки. Не о лошадке, а о том, что бить больше некого. Зря: был бы миколка, лошадка всегда найдется.

Сон расположен в романе очень удачно. После мытарств и раздумий героя. Как итог, концентрация, перспектива, выбор. Социальная значимость сна колоссальна. В нем схвачена карти­на общества. Раскольников и видит ее, видит суть общества. Ви­дит свое место. Не хочет быть лошадкой. Лучше миколкой.

Во сне мальчик Родя бросился на Миколку с кулачками и слезами. Наяву не те люди, слезой не прошибешь. Да и слез у Раскольникова теперь нет. Вместо них — ожесточенность. Вместо кулачка — кулак. И Раскольников — топором.

Может быть, Раскольников так до старости и колебался бы относительно своей идеи, а там, может быть, и руки уже не в состоянии были бы держать топор, если бы не Мармеладов, письмо, сон. Факторы явно социальные.

Путь Раскольникова, выбранныйпри общественном бездорожье, иной, чем у подпольщика. Но лучше ли он? Думаю, что хуже, без сомнения, хуже. Позднее Раскольникову придет мысль: «Мо­жет быть, в каторге-то действительно лучше...» [6, 326]. Он еще не знает каторги. Но он многое зиает, и, видимо, прав.

По теории или под влиянием среды убил Раскольников и ушел в подполье парадоксалист? Вопрос неверно поставлен. Тот и дру­гой под влиянием среды создали свои теории и следовали им в практике. Первичность социальной действительности по отноше­нию к возникаемой идее у Достоевского для меня бесспорна.

Путь в подполье, путь в преступление. А есть еще путь в пьян­ство. И тоже социально обоснован. Конечно, есть тут ответствен­ность, и немалая, самой личности. Достоевский ее не снимает. Но он в то же время рассматривает проблему пьянства как со­циальную. Им был задуман роман «Пьяненькие», ставший эпизо­дом «Преступления и наказания».

В «Преступлении и наказании» обнажен лишь замкнутый круг: невзгоды — пьянство — невзгоды. Но причины и следствия четко не выделены. Более выявлен социальный аспект пьянства в «Бра­тьях Карамазовых». Там мягкий, добрый, но глубоко несчастный Снегирев говорит: «...в России пьяные люди у нас и самые доб­рые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные» [10, 9, 259]. Очень глубокая мысль. Самыми добрыми являются люди в не­нормальном состоянии. Каков же нормальный человек? Видимо, норма — зло. От себя зависит? Вряд ли. Последняя часть выска­зывания не оставляет места для двусмысленности: пьют добрые. Пить — плохо. Но плохо (поступает не злой, а добрый. Значит, при­чина не в природе человека. Доброта не ценится, добрый забыт обществом. Жизнь для злых. Субъективно к злу он не стремит­ся — не дано. Но объективно разрушает себя и эволюционирует ко злу. Если в обществе процветает пьянство, то помимо всего прочего это означает, что в нем не ценятся лучшие человеческие качества.