Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Конечно, не каждый униженный будет тираном. Не у каждо­го есть для этого стремления и возможности. Как помнится, у Голядкина амбиция выражалась в защите себя. У Фомы же — в покорении других. Роль среды, социального в этой диалектике велика. Среда формирует шутов и тиранов.

В «Селе Степанчикове...» есть еще один шут — Ежевикин. Не ясно, может ли в нем проявиться тиран, но роль среды в форми­ровании поведения героя — вне сомнений. Ежевикин не глуп. Роль шута играет. От опыта; «Пробовал честно жить, теперь надо по­пробовать иначе» [3, 50]. Иначе значит нечестно. Прикидываясь шутом, «ведь дурачком-то лучше на свете проживешь!. Знал бы, так с раннего молоду в дураки бы. записался, авось теперь был бы умный. А то как рано захотел быть умником, так вот и вышел теперь старый дурак» [3, 51].

Принял когда-то общество за нормальное. Жил, а не играл. Был умным. А умных не любят. Вспомним, как не любил их «дядюшка». И вышибло Ежевикина общество — «со службы за язы­чок исключили». Слывущий же за дурака или дурак на самом деле живет в обществе, и неплохо живет. Ежевикин спохватился, да поздно — годы не те.

Общество, заставляющее умных прикидываться дураками, делающее из умных дураков, делающее ставку на дурака, — боль­ное общество. Диалектика умного и дурака — явно социальная ди­алектика.

Признание роли социальной среды есть в словах и действиях Ростанева. Слова: он призывает к хорошему обращению с Фо­мой, к созданию для него среды всепрощения, — и Фома перевос­питается. Дела: создает эту среду для Фомы. Но последний в ней не перебоспитался, а стал еще более деспотом и поработил Рос­танева.

Опровержение теории среды? Нет, подтверждение. Если бы «среда» в Стеланчикове была покруче с Фомой, было бы и ка­кое-то перевоспитание.

К социальным причинам, способствовавшим деспотичности героя, относится здесь и его литературная деятельность. «Он был когда-то литератором и был огорчен и не признан, а литература способна загубить и не одного Фому Фомича — разумеется, не­признанная. Не знаю, но надо полагать, что Фоме Фомичу не удалось еще и прежде литературы; может быть, и на других карь­ерах он получал одни только щелчки вместо жалования или что-нибудь еще того хуже» [3, 12].

Конечно, возможны и иного рода щелчки, но и литературные весьма существенны, ибо «змея литературного самолюбия жалит иногда глубоко и неизлечимо, особенно людей ничтожных и глуповатых» [3, 12].

Все это верно. Как верно и то, что Фома ничтожен и глуповат.

Интересны взгляды Фомы на роль литературы в обществе. Он выступает за нравственность в литературе, за героя положитель­ного. Зовет писателей изображать мужика. Но с добродетелями. С такими, чтоб этому мужику позавидовал какой-нибудь Алек­сандр Македонский. «Пусть изобразят этого мужика, пожалуй, обремененного семейством и сединою, в душной избе, пожалуй, еще голодного, но довольного, не робщущего, но благославляющего свою бедность и равнодушного к золоту богача» [3, 68 — 69].

Это не Ратазяев. Не к уходу от жизни зовет он писателя. А как будто к проникновению в жизнь. Героем — представителя наро­да. Но это кажущееся расхождение с Ратазяевым. Общего у них больше: уход от действительности есть у обоих. У Фомы лишь замаскирован этот уход. Ибо Фома избегает изображения истин­ного положения мужика. Уходит от проблем, мужика мучающих. Главное для Фомы не в том, чтобы обратить внимание на бед­ственное положение мужика, а в том, чтобы вывести мужика, довольного своим бедственным положением, или хотя бы (как минимум) мужика не робщущего. Фома — охранитель в лите­ратуре.

И странно, что его не признали. Такие нужны обществу. Как же он оказался в «дырявых сапогах»? Невероятно.

Может быть, причина тут в том, что Фома был не только не­веждой в вопросах эстетики, но и невеждой вообще. Достоевский против такого объяснения: «грязное же невежество Фомы Фо­мича, конечно, не могло служить помехою в его литературной карьере» [3, 8].

Прав рассказчик, прав автор. Ставка-то в обществе именно на дурака. Неуспех Фомы потому непонятен, нелогичен, неправ­доподобен. Тем более, что Фома, хотя и провозглашал, что пи­сательское дело — это «социальный вопрос!» и даже ставил при этом восклицательный знак, но понимал-то социальность как чи­сто охранительную. Непонятно, почему он прогорел, ведь Ратазяев-то процветает?

Есть одно объяснение. Ратазяеву было безразлично, что ска­жет о нем читатель, угодить бы верхам, да получить бы за это. Фома тоже не бессребреник. Но главное для Фомы — властво­вать. В том числе и над читателем. И не только над глупым (что не так трудно), а над любым. А чем тут власть возьмешь, талан­та-то нет. Отсюда и щелчки. От читателя. Без этого непонятна неудача в карьере. Ведь были все необходимые писателю задат­ки: казенная нравственность, полное отсутствие вольнодумия и девственный разум, т. е. полное невежество.

Что же во всем этом «социального? Да ведь литература-то есть тоже среда. Да и спрос на таких литераторов возможен лишь при определенных социальных условиях.

Фома ушел от литературы. Но преуспел в другом. Обделен­ный лучшими человеческими качествами, он, подмявший под себя село Степанчиково, провозгласил себя главным, а следовательно, и мудрым (связь тут жесткая). Жизнь в Степанчикове плохо ли, хорошо ли, но шла. Вклинился Фома. И теперь, если плохо в селе, — о Фоме ни слова. Если хорошо, то гимны Фоме: хорошо от его мудрости. Если Фома что-то разрешает (а право разре­шать или запрещать он присвоил себе сам), то он «виновник на­шего счастья». И никто не подумает, что никакой он, Фома, не благодетель, что хорошее совсем не от него, а вопреки ему, что плохое именно от него. А сам он просто старый пень на дороге, который надо бы выкорчевать, благо корни пока еще неглубо­ки. В противном случае Фома распространит свою власть и за пределы села. А это очень важная социальная проблема, ибо на­личие таких пней — показатель социального здоровья общества.

Таким образом, сибирские повести Достоевского социально насыщены и далеко не водевильны, хотя я не обнажил еще их главные социальные пласты, упрятанные за проблематикой треть­его круга. Эти произведения не утилитарны и не служебны.

3. ПОСЛЕСИБИРСКОЕ

Каждое из послесибирских произведений имеет «свою главную проблему второго круга. «Записки из Мертвого дома» — власть и народ, «Униженные и оскорбленные» — «случайное семейство», «Скверный анекдот» — отрыв высших слоев от народа. «Зимние заметки о летних впечатлениях» — европейский путь обществен­ного развития. «Записки из подполья» — роль среды в формиро­вании личности. «Преступление и наказание» — российский и ев­ропейский пути общественного развития. «Игрок» — роль денег в обществе. «Идиот» — российский путь общественного развития. «Вечный муж» — «случайное семейство». «Крокодил» — печать и ее нравы. «Бесы» — европейский путь общественного развития. «Подросток» — «случайное семейство». «Братья Карамазовы» — российский и европейский пути общественного развития.

Главной проблемой всего творчества, взятого в его целом, яв­ляется проблема «Россия и Европа». Первый подход к ней — «Зим­ние заметки о летних впечатлениях». В романе — «Преступление и наказание», где обнажены оба пути общественного развития. Затем — их расчленение: в «Идиоте» — русский путь, в «Бесах» — путь европейский. Затем их синтез, это — «Братья Карамазовы». Эта основная проблема проходит через «Дневник писателя», пись­ма, записные тетради.

Россия и Европа — проблема громадная. Она включает в се­бя сумму вопросов: социальная обусловленность неустроенности быта, взаимоотношения между различными социальными груп­пами, власть, революция, церковь, место печати в обществе. К рассмотрению этих проблем я и перехожу.

От неустроенности быта спасение — лишь в случае. Случай спасает Нелли, Полину, Раскольниковых, детей Мармеладовых. Много в произведениях Достоевского и других благоприятных случаев, вроде случайности наследства Мышкина.

Введение случая в ткань повествования ослабляет это повеет- вование. Но Достоевский идет на это, желая подчеркнуть незако­номерность облегчения судьбы героев. Закономерной является жизнь трудная, на износ Закономерны ранние смерти, в молодом возрасте, причем часто насильственные. Причины этих явлений Достоевский во многом находит в социальности.

Неустроенность жизни Достоевский связывает с определен­ным временем. Не случайны в его творчестве характеристики вре­мени, вроде: «несчастное девятнадцатое столетие» [5, 101], «на­ше время, столь неустойчивое, столь переходное, столь исполнен­ное перемен и столь мало кого удовлетворяющее»[4]. Это время, когда все наизнанку. Порою эта изнанка выражена в чисто бы­товых штрихах. Так, Подросток учит доктора «мыть себе руки и чистить иогти» [10, 8, 428]. Учит тому, чему доктор должен по роду своей профессии учить других. Это обычный доктор. А вот знаменитый. Доктор у шостели Снегирева. Руки его чисты. Но у него грязная душа, он иронизирует, зло иронизирует, над больным. Доктора, рук не моющие, доктора, души не имеющие, ха­рактеризуют какую-то вывихнутость жизни в обществе.