Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

В одной из статей, выступая против «Русского вестника», До­стоевский заметил, что изящная литература полезнее политических отделов в журналах. «Я потому, впрочем, это думал, что всегда верил в силу гуманного, эстетически-выраженного впечатления. Впечатления мало-помалу накопляются, пробивают с развитием сердечную кору, проникают в самое сердце, в самую суть и фор мируют человеке. Слово, — слово великое дело! А к сформирован­ному погуманнее человеку получше привьются и всякие специаль­ности. ... Конечно, литература и все ее впечатления далеко не со­ставляют всего, но она способствует к составлению всего» [1930, 13, 191].

Достоевский понимает, что сама по себе литература не может из злодея сделать ангела, но она не делает из ангела злодея и в какой-то мере укрощает злодейство. Истинная литература.

Ближе к концу жизни Достоевский писал: «Направление, яр­лык портит автора. Добрые и полезные человечеству чувства, но тут решается, что такое добро и что полезно. Описание цветка с любовью к природе гораздо более заключает в себе гражданско­го чувства, чем обличение взяточников, ибо тут соприкосновение с природой, с любовью к природе. Кто не любит природу, тот не любит и человека. Тот не гражданин и т. д.» [ЛН, 83, 616]. И об­личать-то, по Достоевскому, можно по-разному. Прямое обличение не всегда действеннее опосредованного. Через вечное, общечело­веческое можно тоже прийти к социальному и не менее действен­но решить его. Замыкаясь в социальности, трудно подняться до вершин общечеловечности. Трудно по причине сужения кругозора, при котором общечеловеческое лежит где-то далеко за горизон­том. Трудно по нежеланию думать о чем-то выходящем за преде­лы повседневности, ибо узость кругозора привела и к переоценке человеческих ценностей. С уровня общечеловечности проще понять нижний слой бытия. Ибо здесь нужно лишь опуститься этажом ниже. А это всегда легче, чем подняться на этаж выше. И все, не­сущее в себе общечеловечность, поддерживается Достоевским, не забывающим ни на миг всю остроту социальных проблем.

Касаясь музыки, Достоевский писал: «По-моему, это тот же язык, но высказывающий то, что сознание еще не одолело (не рас­судочность, а все сознание), а следовательно) приносящий по­ложительную пользу» [П, 1, 343]. Музыка, несущая в себе лишь общечеловеческое, по Достоевскому, приносит «положительную пользу». В том числе и в аспекте социальности. Через человека, через влияние на его внутренний мир. Конечно, можно сказать, что в музыке есть что-то социальное. Не берусь судить категорично (плохо я понимаю музыку). Но, однако, замечу, что всякая трак­товка музыкального произведения (не имеющего текста) в соци­альном плане преломляется у меня как самая бесцеремонная вульгаризация, дальше которой идти уже некуда.

Достоевский высоко ценил злободневность художественного творчества. Но хотел видеть злободневность, органически увязан­ную с художественностью. Касаясь «Анны Карениной», он писал: «...я встретил в шестой части романа сцену, отвечающую настоя­щей «злобе дня» и, главное, явившуюся не намеренно, не тенден­циозно, а именно из самой художественной сущности романа» [1895, 11, 58].

При этом Достоевский рассматривает художника, затрагиваю­щего «злобу дня», не просто как комментатора, идущего позади «дня». Просто комментатор — не художник. Хотя явления такого комментаторства довольно нередки: «...начинают отчетливо заме­чать явления действительности, обращать внимание на их харак­терность и обрабатывать данный тип в искусстве уже тогда, когда большею частью он проходит и исчезает, вырождается в другой, сообразно с ходом эпохи и ее развития, так что всегда почти ста­рое подают нам на стол за новое. И сами верят тому, что это но­вое, а не преходящее. Впрочем, подобное замечание для нашего писателя-художника несколько тонко; пожалуй и не поймет. Но я все-таки выскажу, что только гениальный писатель, или уж очень сильный талант угадывает тип современно и подает его свое­временно; а ординарность только следует по его пятам, более или менее рабски, и работая по заготовленным уже шаблонам» [1895, 9,279].

Достоевский прав. Не каждый может видеть дальше других, не каждый способен даже подумать, что можно видеть дальше других. Но, это говорит лишь о том, что не каждый выступающий от имени искусства на деле имеет к нему отношение. Художник — не должность. Художник — творец.

Художник всегда индивидуален. Это элементарно. Но не для всех, однако, понятно. Иногда художников хотят сделать всех на одно лицо. А иные сами стремятся выглядеть похожими на других. Третьи всегда были безличностью и никогда не понимали, что мож­но быть иными. Но очень часто пишущие подлаживаются под общее мнение. И утверждается мысль, что в искусстве только так и мож­но.

По этому поводу Достоевский пишет: «Какая бурда понятий и предвзятых ощущений? В угоду общественному давлению, моло­дой поэт давит в себе натуральную потребность излиться в собст­венных образах, боится, что осудят за «праздное любопытство», давит, стирает образы, которые сами просятся из души его, остав­ляет их без развития и внимания и вытягивает из себя, с болезнен­ными судорогами, тему, удовлетворяющую общему мундирному, либеральному и социальному мнению. Какая, однако, ужасно про­стая и наивная ошибка, какая грубая ошибка!» [1895, 9, 259].

Художник не должен идти ни за кем. В том числе и за дейст­вительностью. Все явления, которые он затрагивает, необходимо окрасить в какой-то свой цвет. Индивидуальность, свой взгляд на действительность важнее для художника, чем накопление любых фактов действительности. Никакой самый богатый жизненный ма­териал не воплотится в высокохудожественное произведение, ес­ли этот материал не будет освещен авторским светом.

Так, разбирая уголовное дело Корниловой, Достоевский заме­чает, что это хороший сюжет для романистов. И тут же спохва­тывается: «А, впрочем, что ж я забыл старое правило: не в пред­мете дело, а в глазе: есть глаз — и предмет найдется, нет у вас глаза, слепы вы — и ни в коем предмете ничего не отыщете. О, глаз дело важное: что на иной глаз поэма, то на другой — куча...» [1895, 10, 343].

Поэтому Достоевский и мог на любом материале создать ху­дожественное произведение, что у него был свой глаз, свой подход, своя способность видеть незамеченное другими. Достоевский не по­нимал, как это художнику может недоставать материалов для творчества. Основной материал художника — он сам.

Самовыражение художника Достоевский никогда не противо­поставлял реализму. Напротив, истинный реализм, с его точки зрения, включает в себя отражение всей глубины человека, в том числе и самого художника. Писатель много говорил о недостатках распространенного понимания реализма. Вот заметки из двух за­писных тетрадей: «Весь реализм Писемского сводится на знание, куда какую просьбу нужно подать» [ЛН, 83, 284]. Или: «Он будет описывать каждый гвоздик каблука, через четверть часа, как солн­це взойдет, он будет опять описывать этот гвоздик при другом освещении. Это не искусство» [ЛН, 83, 619].

Самый главный недостаток такого рода реализма — скольжение по поверхности. В действительности берется лишь вещное, исклю­чается же из нее главное — человек. Иногда в центре творчест­ва стоит человек, но в нем обращается внимание лишь на внешнее, а не глубинное. Это тоже не реализм.

Достоевский четко отделяет свой реализм от подобия реализ­ма: «У меня свой особенный взгляд на действительность (в искус­стве) и то, что большинство называет фантастическим и исключи­тельным, то для меня иногда составляет самую сущность действи­тельного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-мое­му, не есть еще реализм, а даже напротив» [П, 2,169]. Его реализм не боится неправдоподобного, фантастического, связанного с чело­веком. И неправдоподобное может выражать глубокую правду жизни. А глубокая правда жизни требует от художника углубления во все уголки действительности, во все без исключения. Псевдоре­ализм берет из действительности не главное и отражает не прав­ду, а правдоподобие. Он отражает «какой-то уголок жизни, с на­меренным игнорированием самого главного, самого тревожного в этой же жизни» [1895, 11, 59]. Эта же, по существу, мысль будет высказана в последнем выпуске «Дневника писателя»: «Много че­го не затронула еще наша художественная литература из совре­менного и текущего, много совсем проглядела и страшно отстала. Все больше типами сороковых годов пробиваются, много что пя­тидесятых. Даже в исторический-то роман может потому удари­лась, что смысл текущего потеряла» [1895, 11, 508].

Большой упрек литературе. Той литературе, при чтении кото­рой создается впечатление, что автор поставил своей целью не сказать о главном ни слова.

Реализм самого Достоевского не есть слепое копирование дей­ствительности внешней, не фотография, являющаяся прямой ко­пией, но не всегда выражающая суть. Интересны в этом отношении размышления автора в «Подростке» о преимуществах портрета пе­ред фотографией. Фото схватывает момент из жизни человека. По­этому на фото Наполеон может выглядеть глупым, а Бисмарк нежным. В портрете художник отражает не. просто мгновение, а «главное мгновение».