Петр Боборыкин - Жертва вечерняя

• Название: Жертва вечерняя
• Автор: Петр Боборыкин
• Издательство: Худож. лит.,
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-280-01828-7, 5-280-01525-3

Более полувека активной творческой деятельности Петра Дмитриевича Боборыкина представлены в этом издании тремя романами, избранными повестями и рассказами, которые в своей совокупности воссоздают летопись общественной жизни России второй половины XIX — начала ХХ века.

В первый том Сочинений вошли: роман "Жертва вечерняя" (1868), повесть "Долго ли?" и рассказ «Труп».

Вступительная статья, подготовка текста и примечания С.Чупринина.

---

— Кто, кто такой?

— Ну, во-первых, граф Александр Александрович, потом Шварц, Сергей Володской, ребята все со вкусом, с жаргоном и, главное, с умением жить. Вот мы и хотели бы собираться, хоть раз в неделю…

— Как? У меня? Привози их хоть завтра же…

— Погоди. У тебя это было бы слишком пресно. Одних мужчин нельзя; с барынями выйдет глупый soirée causante… Это вовсе не то, что ты думаешь.

— Так что же? Ты меня водишь, точно со сказкой про белого бычка.

— Совсем не то-с, сударыня (он иногда меня так называет: передразнивает Гелиотропова), ты все хотела иметь удобное убежище. Вот у нас и будет такое убежище с очень милым обществом.

— Что ты тут мелешь!

— Мы будем собираться в величайшей тайне в квартире Сергея Володского.

— Я все-таки не понимаю, зачем нам твои приятели?

— Они будут являться не одни.

— С кем же?

— Моншер с машерью!

— Что такое?

— Un chacun avec sa chacune![172]

— Ну, Домбрович, ты просто врешь! — закричала я.

— Не горячись, — продолжал он, — и слушай меня до конца. Ты понимаешь, сколько тут будет пикантного. Des soupers à la régence.[173]

Меня начинало, однако, подзадоривать.

— Но как же я-то вдруг явлюсь? Ты с ума сошел!

— Пока еще нет, голубчик. На скромность моих приятелей нельзя было бы рассчитывать, если б они явились одни. Но ведь мы все будем связаны…

— Кто же будут их дамы? Уж не Додо ли Рыбинская?

— А ты как бы думала?

— Ну, литератор, ты совсем рехнулся. Какая нелепость. Этакую святошу, образцовую мать семейства, и вдруг приплел к любовным затеям à la régence.

— Вот увидишь.

— Да я ни за что не поеду!

— Как знаешь, голубчик, как знаешь. Мое дело было предложить тебе…

Так мы и проболтали с ним все об этих soupers-régence.

Ведь у него не разберешь иногда: серьезно ли он говорит или дурачится… Нельзя этого устроить так, чтоб не узнали! Да и потом надо, чтобы женщины были между собою слишком близки. Как же иначе?

Постом начнутся глупые концерты. Что-нибудь новенькое было бы недурно!

Неужели добродетельные барыни, о которых он говорил, срывают цветы удовольствия? Если оно так, я тогда сама обращаюсь опять в девичество.

Они, стало быть, меня перехитрили!

6 марта 186* Рано. — Понедельник

Вот и пост. Все замерло… на первую неделю. Буду ли я говеть? Отложу до страстной.

Софи пустилась что-то в благочестие. Заезжала и звала на ефимоны.

Пусть ее молится. Грех ее велик: она до сих пор еще соединена узами незаконной любви с Кучкиным. Это даже не грех, это — преступление!

По части духовного я съезжу на концерт певческой капеллы разок, и довольно: хорошенького понемножку.

Подождать недельку, а там начнутся живые картины в Михайловском театре. Вот уж можно сказать: великопостные удовольствия. Оно и все так делается. Мой сочинитель говорит, что вся жизнь состоит из контрастов. А тут чего же лучше, какого еще контраста? В церквах звон; а Деверия в первое же воскресенье явится какой-нибудь нимфой с одним бантом, pour tout décor.[174]

Песенки будут петь новые. Я люблю Dieudonné. Мне не приняться ли твердить зады? Я уж года полтора рояли не открывала.

Нет, лучше буду почаще являться на аудиенцию к Вениаминовой и ездить с ней в приют.

Меня, однако ж, интригуют те вечера, о которых говорил Домбрович. Он молчит теперь. Ведь этакий противный!.. Придется мне опять завести речь.

14 марта 186* Час пятый. — Суббота

Вот так пассаж! (Я употребляю выражение сочинителя.) Запишу все до ниточки. Хитрый мой сочинитель добился-таки того, что я заговорила о тех soupers-régence… Он ничего, улыбается.

— Да ты мне расскажи толком! — пристаю я к нему.

— Ты все уже знаешь, мой друг. Мы будем собираться у Сергея Володского.

— Да какие женщины?

— Такие, голубчик, которые тебя уж, конечно, не выдадут, потому что они сами бы себя выдали.

— Но я хочу знать их имена!

— Тайны никакой нет. Но тебе самой приятнее будет приготовить себе маленький сюрприз. Вдруг вы все соберетесь и скажете, как Фамусов: "Ба! знакомые все лица!"

— Идея недурная!

— Вольно же тебе было капризничать.

— Да, но согласись… Ça porte un caractиre…[175]

Я хотела, кажется, покраснеть; но не сумела. Домбрович взял мое лицо в обе руки и, глядя на меня смеющимися глазами, проговорил:

— Ах ты, плутовка! Зачем ты предо мной-то манеришься? Ты теперь всему обучена и ничего не боишься.

Это правда!

— Ну, так подавай поскорей твои вечера!

— Загорелось!

Вчера говорил он мне, чтобы я утром побольше ездила и был бы предлог взять вечером извощичью карету. Я так и сделала. Гоняла я моих серых по ухабам в открытых санях. Федор изволил даже на меня окрыситься.

— Эдак, сударыня, нельзя-с, воля ваша.

А я думаю себе: "Ворчи, мой милый, ворчи, ты. и лошади обречены сегодня на истязание и пощады тебе не будет никакой".

Семена я отправила с запиской и с книгой к Елене Шамшин. После обеда, часов в восемь, я велела достать карету. Швейцару приказала я растолковать извощику, где живет Софи, чтоб в доме знали, куда я поехала.

Я действительно остановилась у Софи, зная, что ее нет дома, позвонила, отдала швейцару записку и отправилась в Толмазов переулок. Там меня ждал мой сочинитель. Он оглядел мой туалет. Остался, разумеется, доволен. Я была в черном. Самый подходящий туалет для торжественных случаев. Часу в десятом мы поехали с ним в той же карете куда-то на Екатерингофский канал.

Противный мой сочинитель дорогой ничего мне не отвечал на мои вопросы, так что я начала просто трусить, хотя я и не из боязливых.

Остановились у какого-то забора. Домбрович вылез, вошел в калитку и, кажется, сам отпер ворота или, по крайней мере, растворил их. Карета въехала на длинный двор. Я выглянула из окна: каменный двухэтажный дом стоит в левом углу двора и загибается глаголем. Но ни в одном окне не было огня.

— Что ж это такое, — спросила я Домбровича, — там темнота?

— Иди, иди, моя милая.

Тут так мне сделалось страшно, что я хоть на попятный двор.

Поднялись мы на низкое крылечко со стеклянной дверью в совершенно темные сени. Домбрович взял меня за руку и почти ощупью повел по лестнице. Слева из окна просвечивал слегка лунный отблеск, а то мы бы себе разбили лбы.

— Как это глупо! — сердилась я. — Эта мистификация вовсе некстати.

— Не горячись, — шептал он, подталкивая меня по лестнице.

— Мы долго пробудем здесь?

— Как посидится.

Он мне накануне сказал, что карету надо сейчас же отпустить; а назад будет взята другая.

Просто точно заговорщики.

Слышно было, как извощик выезжал со двора.

Кругом стояла мертвая тишина.

Домбрович вынул ключ и долго не мог его воткнуть в замок. Дверь тихо отворилась. Мы вошли в переднюю. В ней никого не было.

— Заколдованный дом? — спросила я тихо.

— Увидишь.

Он меня провел в шубке и в теплых ботинках, направо, через маленький коридорчик. Попали мы в небольшую комнатку, род кабинета. В камине горел каменный уголь, на столе лампа, мебель расставлена так, точно сейчас тут сидели люди.

— Сними шубку, — сказал мне Домбрович. — Согрейся немножко.

Я взглянула на него и громко рассмеялась: такую он скорчил серьезную физию.

— Послушай, — говорю я ему. — Ты смотришь каким-то злодеем, точно ты меня завел в западню. Если так будет продолжаться, я убегу.

— Не убежишь, — прошептал он и схватил меня за плечи. — Простись с жизнью! Выйти отсюда тебе нельзя. Дверь в сени отпирается секретным ключом. Ключ у меня, и я его тебе не дам. Слышишь! Не дам и не дам!

Мне было и смешно, и досадно немножко… Что за кукольная комедия.

— Что же мы тут будем с тобой делать? — спрашиваю я.

— А вот видишь ли, мой друг. Мы вас хотим подвергнуть целулярному заключению. В этой квартире есть пять таких комнат, а посредине салон и столовая.

— И они уже там сидят?

— Сидят.

— Значит, все собрались.

— Мы последние. Поправь волосы и пойдем.

— Нет, Домбрович, мне, право, стыдно.

Он закрылся рукой и начал меня передразнивать:

— Мне сты-ы-дно, мама, мне сты-ы-дно!

— В последний раз говорю тебе, кто эти женщины?

— В последний раз отвечаю: les premiиres prudes de la capitale.[176]

Я не вытерпела, поправила немножко волосы:

— Идем. Я готова.

Он подошел к камину и дернул за сонетку.

— Это сигнал? — спросила я.

— Да. Теперь мы можем появиться.

Кроме двери, откуда мы вышли, была еще другая, зеркальная. Она-то и вела в гостиную. Домбрович отпер ее также ключом. Я двинулась за ним. Мое любопытство так и прыгало!

Мы очутились в большой и ярко освещенной комнате. На столе был сервирован чай. Две секунды после нас из трех дверей появились три пары.