Савелий Леонов - Молодость

• Название: Молодость
• Автор: Савелий Леонов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

«Молодость» — роман 50-х годов о Гражданской войне.

---

— С кем выступать? Где силы?

— В себе силы найди! Восемнадцать волостей ждут набата! Мужики самочинно продотряды сшибают! В Кузьминке — слыхал? Комиссара Иванникова убили… Пулемет отняли… Яблочный спас на носу!

Он задрал полу черной поддевки и вытащил из кармана широченных плисовых штанов несколько пачек денег:

— Вот обещанные… Считай!

— Верю, Потап Федорович, спасибо!

— Не верь! Хороший расчет — долгая дружба. Клепиков рассовал деньги по карманам френча. Достал приготовленное письмо.

— Передайте это, Потап Федорович, жене Гагарина. Она держит связь с офицерами. А то у вас там люди невоенные, все купцы да чиновники…

— Ничего, — возразил старик, опуская письмо за пазуху. — Против Домогацкого, поди, и офицер не больно-то горазд. Увидите, когда он коммунистов соборовать начнет!

— Если вас задержат, письмо уничтожьте. Иначе провалите организацию.

— Понял.

— Подвезти ли, Потап Федорович? — Благодарствую.

— Ну, счастливо!

— Прощевайте, спаси вас Христос. Адамов исчез.

Глава тридцать восьмая

Степан похудел и оброс.

В госпитале он пролежал всего несколько дней, но обстановка изменилась за это время очень сильно.

Отовсюду ползли жуткие вести. Степан долго им не верил, однако все было правдой… В разных частях Республики пылал огонь восстаний. «Левые» эсеры дали сигнал притаившейся контрреволюции; вслед за Ярославлем и Тамбовщиной поднимались против Советов кулацкие силы в Поволжье, Муроме, Пензе… Предатель Муравьев пытался открыть Уральский фронт и пропустить контрреволюционные войска на Москву.

Газеты напечатали германский ультиматум… Война стучалась в дверь.

И только слова Ленина звучали, как всегда, спокойно и твердо.

Он клеймил предателей, гневный голос его отзывался в сердце Степана:

«Этого грубого попрания народной воли, этого насильственного толкания в войну, народные массы левым эсерам не простят».

От имени Советского правительства Ленин говорил:

«К рабочим и крестьянам всей России обращаемся мы: «тройная бдительность, осторожность и выдержка, товарищи! Все должны быть на своем посту! Все должны отдать жизнь, если понадобится, для защиты Советской власти, для защиты интересов трудящихся, эксплуатируемых, бедных, для защиты социализма!»

Возвращаясь домой в переполненной, душной теплушке, Степан часто, взволнованно курил. Нетерпеливо поглядывал вперед, на хлебные поля, туда, где ждали его родные и друзья.

«Как там Быстрое? Провел ли мобилизацию?»

Стояла жаркая предуборочная пора. На внезапных остановках, когда у паровоза загоралась букса, Степан слушал, как звенела дозревающая рожь. В деревнях стучали на отбое молотки, подготавливая острые косы. Степан вздыхал. Руки его томились по работе.

Но в Орле он узнал то, чего опасался всю дорогу. В его уезде было неспокойно. Бывшие унтера не подчинились мобилизации и ушли в леса. Ночами они расправлялись с комбедами, обезоруживали милицию, нападали на продотряды.

Степан ехал дальше, мрачный, настороженный. Он старался убедить себя, что ничего особенного не случилось. Кулаки есть кулаки, а унтера — их достойные детки.

Не доезжая до своей станции, он спрыгнул на ходу и пошел межой. За далеким лесным отвершком, на золотой кромке горизонта синела Жердевка. Степан улыбнулся ласково и грустно. Слишком любил он все, что называлось домом: землю, родных, семейный уют.

Степан думал о Насте… В поездке растерял он мучительные горести и сомнения. Но это ему не вернуло прежнего счастья и покоя.

Горячий ветер шуршал колосистой волной, пугая затаившихся до вечерней зари перепелов. На сверкающих изумрудно-палевых равнинах то там, то здесь проступали сочные жилки темных луговин и кустарников, спускающихся к Феколкиному оврагу.

Степан увидал поднявшегося в ниве человека.

Человек двинулся по ржи навстречу Степану. Скоро он вышел на тропинку. Это был Федор Огрехов.

Степан почему-то не удивился его появлению. Нахмурившись, разглядывал странную фигуру председателя сельсовета. Без шапки, со свалявшимися волосами и побуревшей от грязи бородой, Федор озирался по сторонам, не решаясь заговорить.

— Прячешься? — догадался Степан.

— А что попишешь? Такая планида вышла… У каждого своих бед на семь лет, а тут… На вот, читай!

Огрехов протянул исписанную крупным почерком бумагу.

В этой бумаге предлагалось всему мужскому населению в возрасте от 16 до 65 лет немедленно выступить на город. Каждый должен вооружиться чем может: винтовкой, дробовиком, револьвером, бомбой, вилами, лопатой, дубиной. Угрозы перемежались с просьбами. В конце сообщалось, что якобы в городе кем-то разогнан Совет и надо идти восстанавливать его. Приказ был подписан командующим повстанческой армией Клепиковым и начальником штаба Гагариным.

Брови Степана круто сошлись у переносья.

— Ты, значит, в призывном возрасте и решил дезертировать? — через силу улыбнулся он.

— Не в возрасте толк. Я личность общественная… Вон в Татарских Бродах председатель сельсовета не собрал людей — его и застрелил Клепиков на месте.

— Так, так… Понятно.

Они помолчали.

Степан задумчиво разминал на ладони сорванный колос, не спуская глаз с Огрехова. Еге не столько встревожила провокационная листовка, сколько недоговоренность в словах собеседника.

Огрехов что-то таил, высчитывал, примерял, боясь ошибиться. Вдруг он заговорил, отвечая на какие-то собственные мысли:

— Ежели вся округа поднялась — смерть за неподчинение… Что попишешь? Я вот сижу во ржи, а по спине черт борону таскает. Страшно! Может, оно правильнее сходить к городу — и с шеи долой! Мне власть худого не делала, и я ей не враг… Так только, для близиру со своими вилами пойду… — Он уже не мог удержаться. Глаза увлажнились навернувшейся слезой. — Вот она, Степан, рожь… Бессловесная, можно сказать, растительность. А подул ветер — и колосья в одну сторону, не то чтобы вразброд. Мужик под миром ходит. Ежели вся округа… Что тут попишешь? Живем по пословице: «Куда мир, туда мы!»

— Так что же ты прячешься?! — не сдержавшись, закричал Степан, и глаза его потемнели. — У тебя все уж решено и оправдано! Иди за своими вилами… Там встретимся! — Он указал рукой в сторону города и зашагал прочь.

Огрехов смотрел ему вслед жалостливо и виновато. Вдруг спохватился:

— Табачку-то, Степан… Возьми хоть на закурку! У меня хороший, с донничком!..

Степан не оглянулся. Он с отвращением плюнул и крепко выругался.

«Когда мы брали у Бритяка хлеб, — думал он, — Огрехов прятался. Теперь кулаки взбунтовались, — тоже прячется. Рассчитывает, к какому берегу выгоднее пристать!»

Укрываясь за скатами Феколкиного оврага, Степан вышел к жердевским гумнам. На деревне, безлюдной и тревожной, лаяли собаки, кудахтали куры, блеяли во дворах голодные овцы. Здесь хозяйничали мятежники. И хотя дело происходило среди белого дня, Степан надеялся пробраться домой незамеченным.

Он потонул в духмяной зелени конопли. Через густую чащу ее виднелась усадьба Волчка. У подъездного сарая стояла оседланная лошадь. Нащупав за поясом наган, Степан пригнулся и пошел к своей избе.

Ильинишна ахнула, увидев Степана. Лиловые бескровные губы ее зашептали молитву. На морщинистом лице выразились радость и страдание… Ведь она еще не имела в жизни случая радоваться приезду сына без того, чтобы не болеть за его судьбу.

— Степушка… родимый ты мой! — она сразу заплакала и с опаской дотронулась до его бороды. — Ай приклеенная?

— Нет, мама, выросла. Я хворал в Москве.

— Святые угодники, да что ж я стою, дура старая? Ты ведь голодный! В чем душа… Сейчас печь затоплю, картошки подрою! Хорошая нынче картошка…

Торопясь, она сунула в печь охапку соломы и побежала в огород.

— Пришел, служивый? — прогудел Тимофей едва слышно, и Степан заметил на печи землистые ноги в ряднинных штанах. — На войну меня требуют… Ты, мол, по приказу подходишь. Тебе, дескать шестидесяти нету.

— Ты слез бы, папаша.

— Не осилю, сынок. Круто спускаться. Окончательно, выходит, занемог. Да я тебя отсюда хорошо вижу.

Тимофей закашлялся, плюнул куда-то в угол и слегка застонал. Степан снял его, костлявого и беспомощного, как ребенка, усадил на скамейку. Старик оправдывался:

— Ты не думай, служивый, что я струсил… Ей-богу, немогота на печку загнала. Я пошелбы к ним, подлецам… Чтобы кишки выпустить лиходею Клепикову. Эх, была б прежняя сила!..

Ильинишна принесла в фартуке молодой картошки. Рассказывала между делом новости и отвечала на Степановы вопросы. Сообщила, что Бритяка увезли в больницу, но вряд ли поправится.

Сильнее всего волновал ее слух о прозрении Адамова. Потап Федорович, вот уже два десятка лет определявший вещи на слух и на ощупь, вдруг крикнул за обедом жене: