М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

• Название: Учебник рисования, том. 2
• Автор: М.К.Кантор
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9428-412-6

Летописи такого рода появляются в русской литературе раз в столетие. Писатель берет на себя ответственность за время и, собирая воедино то, что произошло с каждым из его современников, соединяя личный опыт с историческим, создает эпическое полотно, которое сохраняет все детали, но придает им общий смысл и внятность. Все мы ждали книгу, которая бы объяснила, что же с миром и с нами случилось, и одновременно доказала, что случившееся есть тема художественная, что хаос может оформиться в художественный образ эпохи. Теперь такая книга есть. Это роман Максима Кантора «Учебник рисования».

---

- И напишу, - сказал ее собеседник, - когда-нибудь напишу хронику. Другую. Я привык, что всегда буду другой. У меня и семья другая, и жили мы по-другому. Мы в бараке жили, знаешь, после войны бараки построили - думали, на время строят, а мои родные там прожили сорок лет. Меня все жалели за то, что я в бараке живу, и маму мою жалели, а нам там нравилось. Соседи хорошие, и вообще уютно. У меня есть друг, Антон Травкин, мы с ним всегда спорили - ну как дети спорят. Где лучше жить, где правда, что выбрать - и так далее. И Антон всегда хотел выбрать то, что лучше и правильнее, а я говорил - зачем выбирать? Как будто, когда узнал правильное, то, другое, можно выбросить. А он мне говорил, что хочет найти такое место в мире, где творится история, а остальное не важно. А я ему отвечал: где ты - там и есть история. И всегда мы спорили об одном и том же: если твоя жизнь - другая по отношению к той, которую принимают за образец, значит ли это, что тебя нет?

- В разговоре с редактором газеты ты не прав, - сказала Соня Татарникова. Она теперь часто виделась с Дмитрием Кротовым и научилась от него логике беседы. - Если вдуматься, - повторила Соня Татарникова любимую фразу Кротова, которую тот повторял за Борисом Кузиным, - твой редактор - прав. Ведь он выпускает газету для директоров банка, не так ли? Его подписчикам неинтересно читать про дворников. Может быть, - сказала Соня несколько высокомерно, но в целом доброжелательно, - может быть, тебе стоило бы основать газету для дворников? И там писать истории из их жизни.

Высказывая это соображение сутулому и вялому Андрею Колобашкину, Соня представила, как среагировал бы на него быстрый Дмитрий Кротов. Человек действия, Кротов мгновенно, с калькулятором в руках, подсчитал бы затраты, прикинул сроки возврата вложений. Не исключено, что он тут же выхватил бы мобильный телефон, набрал номер инвестора: есть мысль, как насчет газеты для дворников? Среднесрочный проект - в два года отобьем. Реклама метел, скребков, соли для автомагистралей. С мэром кто поговорит? А производитель снегоуборочных машин кто? И решен вопрос.

Андрей же Колобашкин поразмышлял над предложением и сказал так:

- Верно. Но в этой новой газете мне не только про дворников, про банкиров тоже писать захочется. Надо написать про то, как банкиры уживаются с дворниками, вот это будет настоящая история. У меня был школьный товарищ, Ванька, - сказал другой мальчик, и Соня приготовилась слушать очередной нелепый рассказ, - он уехал из Москвы, живет в деревне Грязь.

- Как называется деревня?

- Грязь. И он там живет. И строит коттеджи богатым жуликам. По-моему, самое интересное - писать про его отношения с богатыми ворами. А у нас пишут отдельно про богачей, отдельно - про крепостных. Но так историю не напишешь.

Соня улыбалась. Рассуждать легко. Ходи, глазей на звезды и рассуждай, труд невелик Труднее тому, кто должен обеспечить работой дворников и банкиров, тому, кто решает, делает, строит. Для Кротова безотносительная болтовня была невозможна: ему ежедневно приходилось примирять противоречия, принимать решения. «Я принял жесткое решение», - говорил при ней Кротов в телефонную трубку, и Соня любила смотреть на его лицо в эти минуты: суровые глаза, острые скулы. Не оттого, что Кротов циничен или груб, приходилось ему принимать жесткие решения - но оттого, что кто-то должен взять на себя ответственность - а не просто болтать про Галактику.

- Высшая мудрость, наверное, состоит в том, чтобы вовсе убрать различие между людьми. Ведь когда мы любим, мы словно соединяем свою сущность с сущностью другого человека. Когда человек говорит другому «я люблю тебя», он говорит ему этими словами, что отныне они - одно, и нет больше двух разных людей. Они, конечно, разные - но словно переходят в такое высшее состояние духа, где различия не считаются. Если принять высшую мудрость, то никогда не будет войн, не будет ни дальнего, ни ближнего, а будешь везде как бы ты сам - нераздельная на своих и чужих единая сущность. Но как же получилось так, что даже и религии, то есть высшие мудрости, и те тоже делятся на свои - и чужие. И даже та религия, которая говорит, что нет ни эллина, ни иудея - выступает как другая по отношению к той, что объединяет людей на Дальнем Востоке или еще где-то далеко.

Соня представила себе, как выслушал бы данную тираду Дмитрий Кротов, и едва удержалась от смеха. Кротов называл таких, как ее собеседник, - «ботаниками». «Ботаник» - это такой человек, который болтает о прекрасном, а заработать три рубля не умеет. Соня подумала, что на месте главного редактора газеты она бы давно Колобашкина уволила.

- Мешает, - продолжал Колобашкин, - категория прекрасного. Разве не от прекрасного происходит неравенство? Красота - она фактом своего существования обусловливает понятие некрасивого. Если есть красивые люди и вещи - всегда будут некрасивые люди, и они будут другими по отношению к красивым. Или здоровье - и болезнь. Или молодость - и старость. Это объективные вещи, молодой всегда будет другим по отношению к старому, а здоровый - по отношению к больному.

Для того чтобы убрать эту разницу, надо исключить суждение - пусть никто не знает, в чем разница между старым и молодым, красивым и некрасивым. Высшая мудрость должна заключаться в том, чтобы то прекрасное, которое мы знаем как прекрасное, - отменить. Надо постановить, что прекрасным является отсутствие разницы между красивым и некрасивым, молодым и старым. И религия почти это и делает - но она не убирает суждение до конца, она оставляет различие между истинным и ложным. Высшая мудрость это последнее различие должна сохранить, чтобы иметь возможность тем, кто не следует высшей мудрости, сказать, что они не правы. И в этом уязвимость высшей мудрости: всегда найдется тот, кто этим последним различием воспользуется. Появится, например, Ницше и скажет: вы разве не замечаете, что вы приравняли больных к здоровым, а уродов к красавцам? Вы достигли гармонии ценой лицемерия - и, значит, не достигли. И его слова прозвучат убедительно, потому что он прав с точки зрения истинного суждения в отношении красоты.

Соня слушала рассеянно, думала о другом. Соня знала, что Дмитрий Кротов стесняется своей ранней лысины - старается зачесывать волосы с висков вбок, чтобы закрыть смешное лысое место на макушке. Она умилялась его детской застенчивости. Пристало ли политику и стратегу думать о таких мелочах? Неужели он думает, что Соня обращает внимание на такие вещи? Дима красив и мужественен, а лысина придает его лицу определенную мягкость, делает общий облик милым и домашним. Когда он сидит, склонившись над массивным столом красного дерева, просматривает бумаги, принесенные на подпись, а волосы свешиваются вниз, открывая розовую беззащитную плешь - то образ Димы делается несколько доступнее: не суровый политик, а милый интеллигентный человек. Что есть красота в отношении тех, кто тебе дорог, в отношении тех, кого - она боялась произнести - ты любишь? Как много тратит слов тот, думала Соня о своем сегодняшнем собеседнике, кто ничем по-настоящему не занят: ни работой, как Кротов, ни чувствами, как она. Она подумала так: любопытно, а какую книгу он пересказывает мне сегодня? Про Колобашкина было известно, что, как все стихийно образованные люди, он зачитывался какой-нибудь случайной книгой и принимался всем пересказывать ее содержание. А собеседник ее продолжал говорить:

- Проблема другого может быть решена только этически, а этика всегда будет уязвима для логики. Вот, погляди на политику. Другая страна - это просто собрание других людей. Страны должны взаимодействовать, руководствуясь принципом справедливости, надо, чтобы это была справедливость, основанная на равных возможностях, чтобы сильные согласились с тем, что слабые такие же важные, как они. Это как если бы красивые признали, что некрасивые не уступают им в красоте, а здоровые согласились, что больные тоже здоровы. Такой договоренности никогда не будет, а значит, надо строить справедливые отношения исходя из морали. У такой справедливости будет один критерий - стыд. Стыдно бить слабого или стыдно взять чужое. Нельзя, скажем, запретить маленькому народу торговать бананами - ведь если им запретить, они там с голоду помрут. Значит, так поступать в отношении маленького народа - стыдно. Но разве сильное государство будет испытывать перед слабым стыд? Сильному, здоровому и красивому никогда не станет стыдно перед уродом и больным - это уроду всегда будет стыдно, он как будто с самого начала виноват. Так мне всегда было стыдно в богатых домах - например, меня Антон однажды взял к Рихтерам, знаешь таких? Они с твоими родителями дружат. Я в их доме сразу испытал стыд, хотя плохого и не делал. Просто они все почувствовали, что я - хуже, им стало неприятно оттого, что у них все есть и они не могут мне ничего дать, а если дадут мне что-нибудь, мне это впрок не пойдет. Ну, дадут они мне книжку почитать - а я эту книжку или не пойму, или потеряю. Им стало за меня неловко - и мне тоже стало неловко, как будто я нарочно вырос в бараке и без отца. В семье Рихтеров я всегда буду другой. Они когда книжку открывают, то уже знают, что там написано. У них в семье, знаешь, как книжки читают? Снимут с полки, откроют на середине, два слова прочтут - и обратно на полку ставят, все им ясно. Я рассуждаю, как умею, а им заранее все известно. Они и не станут о таких вещах говорить, как я сейчас, потому что это уже где-то написано. И спорить с ними невозможно. Я только рот открыл - и понял: всегда буду не прав.