Николай Андреев - Трагические судьбы

• Название: Трагические судьбы
• Автор: Николай Андреев
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-224-01944-3

Книга «Трагические судьбы» открывает новую серию издательства «ОЛМА-ПРЕСС» — «Как это было на самом деле». Автор — журналист Николай Андреев исследует судьбы незаурядных людей — наших соотечественников, которых время и обстоятельства попробовали на излом. Вот некоторые из тех, по кому прошелся катком наш жестокий век: ученый и гуманист Андрей Дмитриевич Сахаров, герой войны и шпион Олег Пеньковский, футболист Эдуард Стрельцов, советский генерал и символ борьбы за независимость Чечни Джохар Дудаев, деревенские мудрецы Иван Снимщиков и Иван Худенко… Не всегда точно можно определить, что стало причиной трагедии, — то ли так распорядилась судьба, толи просто жизнь так складывалась… Надеемся, что эта книга поможет вам через судьбы отдельных людей, выдающихся личностей, прочувствовать историю нашей страны и лучше понять свою собственную жизнь.

---

Андрей Дмитриевич Сахаров создал самое страшное оружие в истории человечества. Но наступил момент, и он задумался: а что дальше? Куда оно, неразумное человечество, идет? «Постепенно, сам того не сознавая, я приближался к решающему шагу — открытому развернутому выступлению по вопросам войны и мира и другим проблемам общемирового значения», — пишет он в своих «Воспоминаниях». В 1968 году Сахаров сделал этот решающий шаг — выступил со статьей «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», в которой выдвинул идею конвергенции двух систем, писал о важности для советского общества свободы убеждений и демократии.

Андрей Дмитриевич тоже оказал громадное влияние на общественное сознание. Но у него и мысли не возникало, чтобы поделиться кое-какими секретами с Западом, а уж знал он немало, куда больше Пеньковского. В «Воспоминаниях» Сахаров так сформулировал свою позицию: «Я занимался совершенно секретными работами, связанными с разработкой термоядерного оружия… О периоде моей жизни в 1948–1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольном принятым в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба».

Кто тогда не разочаровывался в системе, в советской действительности. Егор Гайдар, мальчик из вполне благополучной семьи, еще десятиклассником своим умом дошел до таких рассуждений: «В оценке брежневской действительности, идиотизма происходящего разногласий нет. Вопрос: можно ли что-нибудь изменить, если можно, то как? Идти в народ, клеить листовки, разворачивать пропаганду, готовиться покушение на Брежнева и Андропова? Убедительных ответов нет». Гайдар приходит к выводу, что система слишком устойчива, чтобы бороться с ней, потому решает стать образованным человеком, может, потом что-то придумается. Мы теперь знаем, что придумал Егор Гайдар, чтобы изменить систему.

Работник ЦК Анатолий Черняев тоже пришел к пониманию того, что режим, которому он служит, гнилой. «Что мне делать? — размышлял он. — Бросить партийный билет — тогда еще не приходило в голову. Но хотел уйти из ЦК. Говорил об этом со своими друзьями в отделе. Никто не одобрил… На что жить?.. Словом, я вернулся к своей работе в режиме двоемыслия». Эти отчаянные мысли возникли у Черняева после разгрома Пражской весны. Олега Гордиевского, сотрудника КГБ в Копенгагене, трагические события в Праге тоже заставили по-другому взглянуть на свое место в мире, он понял, что находится не на той стороне. Но, в отличие от партаппаратчика и подобно нашему герою, разведчик решает кардинально изменить свою судьбу, перейдя на службу к Британии. На мой взгляд, это намного проще, чем выйти с протестом на Красную площадь, как сделали восемь человек, не согласных с оккупацией Чехословакии.

«Я навечно повязан секретами» — этот принцип Сахарова не для Гордиевского и Пеньковского, у них иная позиция: секреты для того и существуют, чтобы передавать их тем, кто в них заинтересован. Так что партийный билет Пеньковский бросать не стал, а на Красную площадь вышел только для того, чтобы установить контакт с ЦРУ.

Но мы подходим к трагическим дням нашей истории.

«Грев, за мной установлена слежка»

2 июля 1962 года в Москву прибывает Гревилл Винн. В Шереметьево его встречает Пеньковский, отвозит на машине в гостиницу «Украина». Винн сразу замечает, что Пеньковский заметно нервничает. Позже он скажет: «Я никогда не видел его таким возбужденным». Пеньковский объяснил причину своего нервного состояния: «Грев, за мной установлена слежка».

Пеньковский имел основания для тревоги. 26 сентября 1961 года на Цветном бульваре возились в песочнице трое английских малышей, за ними присматривала их мать, Джанет Чизолм. К песочнице как бы случайно подошел мужчина, сказал: «Какие хорошие ребятишки», полез в портфель, достал коробку конфет и отдал ближайшему мальчишке. Дети иностранных дипломатов знали, что ничего и ни у кого нельзя брать на улице, однако маленький Пит машинально взял коробку, но сразу же передал матери. Добрым дядей был, естественно, Пеньковский, а в коробку из-под конфет, разумеется, был вложен пакет с фотопленками. Этот эпизод не был зафиксирован КГБ. Но подобные контакты долго не могли оставаться вне зоны внимания этого ведомства.

К тому же Пеньковский вел себя крайне неосторожно. Сотрудники КГБ и ГРУ, посещавшие посольства западных стран, обязаны сдавать рапорт об этом во Второе главное управление. Пеньковский игнорировал это правило, чем возбудил к своей персоне легкий — поначалу! — интерес спецслужб. Как он в этом похож на Олдрича Эймса! В ЦРУ существовало точно такое же правило: встретился с кем из советских — доложи в контрразведку. Эймс, когда работал в резидентуре ЦРУ в Риме, легкомысленно пренебрегал этой обязанностью. И едва на этом не погорел. Коллега дал ему папку, в которой были документы и фотографии: «Это передали итальянцы, они пытались выяснить, что за важная шишка приезжала в Рим из Москвы и зачем». На фотографиях был запечатлен Влад, связник Эймса. Его охватила паника. К счастью, итальянцы умудрились не зафиксировать на пленку встречу Эймса с Владом. А вот КГБ к моменту ареста Пеньковского располагал большой фототекой его деятельности.

Обычно Пеньковский пользовался тайниками, к помощи Чизолм он прибегал в крайнем случае. 5 января он понял, что за ним установлено наблюдение. В момент, когда он на Цветном бульваре передавал англичанке пакет с материалами, «москвич-401», нагло нарушая правила уличного движения, вкатил прямо на аллею бульвара, круто развернулся, съехал на мостовую и помчался в сторону центра. Пеньковский заметил в машине двух мужчин, у одного из них в руках был фотоаппарат. Это, конечно, могли быть и лихачи, и просто подвыпившие граждане, если бы неделю спустя та же самая машина — Пеньковский запомнил ее номер — СХА61-45 — вновь не объявилась в его окрестностях. Для Пеньковского это было сигналом: становится горячо. Он отправляет в Лондон открытку с вполне невинным текстом, но получатели раскодировали его: дальнейшие встречи с миссис Чизолм нежелательны.

Винна рассказ Пеньковского опечалил. Он сказал, что это последний его приезд в Москву, больше он не собирается рисковать. От друзей он передал Пеньковскому письмо. Пеньковский прочитал его, потом полез в конверт, там был паспорт на чужое имя, но с его фотографией, которым он мог воспользоваться для побега. Мысль о том, чтобы исчезнуть, в последнее время все чаще приходила ему в голову. Но, как это ни странно, именно в период, когда Пеньковский обнаружил за собой наблюдение, он резко активизировал сбор сведений. Что его и сгубило. Ведь, кажется, инстинкт самосохранения диктует: брось, затаись, прекрати контакты с иностранцами, веди жизнь благонамеренного гражданина и удачливого советского разведчика. Поступи так Пеньковский — возможно, ему и удалось бы соскользнуть с крючка. Но он, напротив, будто с цепи сорвался, он удвоил, он утроил свою активность по добыче информации.

Мне кажется, что в начале 1962 года у Пеньковского произошел психический сдвиг. Явный признак — появилась навязчивая идея, что органы вот-вот докопаются до его отца. В результате неизвестно каких мыслительных операций он вдруг приходит к выводу, что его отец жив, ему удалось ускользнуть от красных, добраться до Америки, где он и проживает в городке на Среднем Западе. С чего вдруг Пеньковский пришел к такому умозаключению — загадка. Но он в панике, что кагэбэшники дознаются, в каком городке находится его отец. Пеньковский записывает в дневник: «Насколько я могу судить, «соседи» (имеется в виду КГБ. — Н.А.) располагают информацией о том, что мой отец не умер, а живет за границей. Похоже, что она появилась у них в конце 1961 года. Предпринятые срочно поиски места захоронения моего отца ничего не дали — могилу его так и не обнаружили. Кроме того, никаких документов о смерти его не найдено».

Отец — это заноза в его биографии. Пеньковскому всегда не давала покоя мысль: а вдруг КГБ узнает правду о нем, докопается, что он сражался против красных. Во время первой встречи в гостинице «Маунт Ройал» он постоянно возвращался к теме отца. Внимательные собеседники засекли гамлетовский мотив в лихорадочных воспоминаниях Пеньковского о родителе, в отчете сделана пометка: «Это наиболее ярко бросающаяся в глаза тема жизни Объекта и сыграла решающую роль в его решении работать на Запад». Возможно, и так. В 1962 году тема отца у Пеньковского переходит в манию.

С 20 мая за Пеньковским было установлено круглосуточное наблюдение. Контрразведка в феврале обнаружила, что из Генштаба на Запад уходит совершенно секретная информация. От агента в США получили запись совещания в штабе Группы советских войск. Изучили список участников. Под подозрение попал широкий круг лиц. Каждого тщательно проверили, круг сузился до нескольких человек, в их число попал и Пеньковский. Контрразведка повисла у него на хвосте.