Андрей Бондаренко - Гусарские восьмидесятые

• Название: Гусарские восьмидесятые
• Автор: Андрей Бондаренко
• Жанр: Современная проза

Из года в год собирается одна и та же Компания, выпивает немного, вспоминает байки и истории молодости своей.

И с каждым разом эти Байки всё более длинными становятся, всё более развёрнутыми, — глядишь, и на Книгу материал набирается.

Сейчас Вам кажется, что живёте Вы скучно, бесполезно, серо….

Но пройдёт лет пятнадцать-двадцать, и эти годы бесцветные будут восприниматься Вами как мечта самая желанная, недостижимая. И байки про эти времена писать будете, и слёзы пьяные, на дружеских вечеринках, ронять.

Любите свою Юность, цените её!

---

Рейс Певек — Москва. В отнюдь немаленьком ТУ-154 — только мы, да ещё чукча средних лет, как выяснилось при знакомстве — знаменитый чукотский писатель, лауреат премий многочисленных.

Хоть и лауреат заслуженный, да зубы то чёрные все — от чифира крепкого.

Прилетаем в Москву, переезжаем на Ленинградский вокзал, до поезда ещё часов пять.

Жрать хочется ужасно. Денег — полные карманы, да и в рюкзаках тоже по несколько толстых пачек завалялось, но идти в местные привокзальные шалманы что-то не тянет, неприятные они какие-то — левые, одним словом.

Идём в конец самого дальнего перрона, на пустых деревянных ящиках расстилаем газетку — "Правда Певека" — называется. Нарезаем хлебушек, вскрываем банки с "Завтраком туриста", с тушёнкой, "негл" чукотский по кружкам сувенирным, в киоске привокзальном купленным, разливаем. На кружках — разные башни московского кремля, все в звёздах пятиконечных.

Подходит старушка- нищенка, слёзно, Бога через каждое второе слово, поминая, хлеба корочку просит. Михась — добрая душа, протягивает бабушке бутерброд — огромный кусок хлеба с толстенным слоем тушёнки. Старушка неожиданно обижается, плюёт в сердцах и уходит, матерясь грязно.

Минут через пять подходят два облома, у одного в руках доска неслабая, у другого нож-выкидуха.

— Что это вы, гниды, бабушек убогих обижаете? — Ласково так спрашивает тот, что с доской, — Заплатить теперь за обиду придётся — по сотке с каждого.

— Ты на кого, на, тварь столичная, фраер гнилозубый, на, хвост поднимаешь? На буровиков, на, чукотских? — Тут же взвивается Михась.

Толстый Витька и вовсе говорить ничего не стал. Он и до Чукотки был слона здоровее.

А тут, как на ССК два месяца повкалывал, рекорд мировой, как выяснилось, устанавливая, так и вообще заматерел окончательно — Илья Муромец в натуре.

Говорливого он — его же собственной доской — по жбану приложил, а тому, что с выкидушкой — руку, выкидушку ту держащую, сломал, к такой-то матери, — только хруст на весь вокзал.

Прибежало ещё пятеро бойцов, один из них и вовсе — в форме милицейской, пистолетиком размахивает:

— Лежать всем! — Вопит истошно.

Ну, сам первым и лёг, да и сподвижники его — следом.

Обойму с патронами я в кусты зашвырнул, да и сам пистолет тут же на части составные разобрал, да и разбросал их в стороны разные — чисто на всякий случай.

— А как мы лихо, на, управились, — гордо заявил Михась, разбитую губу осторожно трогая, — Даже "негл" не пролили, на!

Пролили, не пролили — но с вокзала пришлось срочно убираться.

Специально громко — типа для всех, говорю:

— Убираться надо, по хорошему. Лови, Миня, тачку — в Долгопрудный сдёргиваем!

Михась то — он сообразительный до чёртиков — просёк сразу, что "Миня" — это он и есть.

Микроавтобус тут же поймал, всех в него загрузил — со шмотками вместе, и говорит водиле:

— Братан, на, до Долгопрудного — шементом! Такса — двойная!

Хорошо ещё Генка Банкин сразу поправил:

— Извините, уважаемый, мой приятель пошутил. Нас, пожалуйста, в тот аэропорт — откуда самолёты до Питера летают. А такса — тройная!

Михась даже заикал нешуточно — от удивления.

Два часа до аэропорта, полтора лёта — а вот и Питер родной.

В зал прилётов заходим, а навстречу песенка в тему, Розенбаум ранний, опальный ещё, в бизнес-политической элите не состоящий:

Я люблю возвращаться в мой город прокуренным гостем,
Брать такси на стоянке, которой уютнее нет.
И слегка тормазнуться на улице Зодчего Росси.
В ожидании блеска мелькнувших в дали эполет.
Боже мой, Боже мой, как люблю я домой возвращаться.
Как молитву читать — номера ленинградских машин.
И с родной Петроградской у старой мечети встречаться,
Пролетая по белым ночам опьянённоё души.

Генка Банкин, душа нежная и ранимая, — даже прослезился слегка.

На стоянку, уютней которой нет, и направились.

Михась вдоль ряда свободных такси прошёлся, не торопясь, туда-сюда, выбрал водилу самого солидного — пожилого дядьку с роскошными седыми усами.

Рюкзаки в багажник побросали, расселись, Михась на переднее сиденье — рядом с водителем.

Достаёт Михась из портмоне полтинник, плюёт на него и к лобовому стеклу машины пришпандоривает, второй полтинник достаёт, плюёт на него, и рядом с первым размещает:

— Задним ходом, шеф, до Наличной, на! Поехали, благословясь!

Дядька то нормальный попался. Всего минуту в обалдении полном просидел, а дальше заржал, что тот даун хронический на концерте Евгения Петросяна, только стёкла автомобильные задрожали — оценил шутку.

— Да, ладно, — говорит Михась, пряча один из полтинников обратно в портмоне, — Обычно поехали. Только медленно очень, и у каждой встреченной пивной точки — остановка непродолжительная. Соскучал я что-то по пиву ленинградскому, водой невской разбавленному.

У всех пивных ларьков останавливаться, конечно, не стали. Только у первых трёх — потом писать захотелось. В общагу заваливаем, поднимаемся на седьмой этаж, где старшекурсники с ГРФ традиционно обитали — навстречу кот Кукусь идёт. Узнал нас, братишка полосатый, обрадовался, заурчал громко — песни запел.

Налили Кукусю в блюдечко "негла" — шутки ради. А он и ничего, вылакал всё досуха, да и отправился на пятый этаж — тамошнему коту, по кличке — Буржуй, морду наглую бить.

Вот тогда-то я и понял — это мы на Родину вернулись.

И Родина для меня — это тот Ленинград, восьмидесятых годов века ушедшего.

И, если что, именно его я буду защищать — до патрона последнего.

А особняки на Рублёвском шоссе — и не хочется вовсе.

Пусть хоромы свои Суки Рублёвские, Алчные, сами — на фиг — защищают.

Рублёвские хоромы —
Как знак беды большой.
И чёрные вороны
Кружатся над страной.
В рублёвские скворечники
Вороны те летят.
И падалью, конечно,
Накормят воронят.
Давайте мы Рублёвку,
Как ранее — Аляску,
Загоним за валюту —
Сопливым иностранцам.

Вот такой вот, блин непропечёный, — патриотизм.

Байка восемнадцатая Последний Великий Поход

В моей жизни было множество рыбалок — успешных и не очень, летних и зимних.

Но эта — на месте особом.

Может быть потому, что в таком составе мы собрались в последний раз — уже через три месяца была Защита Диплома, разъехались все по стране большой, в экспедиции разные геолого-разведывательные, отдалённые.

А может — потому, что рыбалка эта получилась на удивление бесшабашной и какой-то бестолковой — относительно результатов конечных — а, может, и наоборот — успешной, как никогда. Это как посмотреть.

Конец февраля, студёная зима, последние каникулы. Выезжаем на Кольский полуостров, к моим родителям, со мной — Генка Банкин и Гарик, люди проверенные многократно, виды видавшие.

Папаня встречает нашу банду радушно, стол накрывает, но, узнав, что мы порыбачить приехали, удивляется несказанно:

— Вы чего, — говорит, — С ума сошли? Разгар Ночи Полярной, спит вся рыба по ямам, холод собачий на улице, снегу метра полтора навалило. Бросьте вы дело это бесполезное, только намёрзнитесь до посинения — понапрасну.

Но мы стоим на своём — хотим рыбы половить, и точка.

Отец отвозит нас до озера Коловица. Вылезаем из машины, ещё светло, утро как-никак, но мороз приличный — минус двадцать пять.

Надеваем лыжи, на плечи рюкзаки навьючиваем.

— Видите тот остров? — Наставляет папаня, — До него — километров семь будет. Идите к его левой оконечности. Дальше — строго в том же направлении, ещё километров десять — выйдите на берег озера противоположный. Там избу найдёте. Нормальная изба, только печка дымит немного. Вот около той избы и рыбачьте — в радиусе километра. Глубины там хорошие, до тридцати метров. В сезон, по весне — к майским праздникам ближе, там и голец крупный ловится, и налим, и окунь неплохой. Ну, удачи вам! Ровно через десять суток встречаемся на этом же месте.

Гул отъезжающей машины, остаёмся одни — бескрайняя белая гладь озера, покрытая чёрными точками островов, серая морозная полумгла.

Успеваем дойти только до намеченного ранее острова, неожиданно быстро темнеет, начинается метель. Дальше идём по компасу — час, другой, третий.

Но на противоположный берег озера выйти так и не удаётся, кругом по-прежнему только ледяные торосы. Замёрзли нешуточно.

Вдруг слева по курсу, в полной темноте — то ли замечаю, то ли просто угадываю — ещё более тёмное, практически чёрное пятно. Двигаемся туда. Оказалось — крохотный круглый островок — метров пятьдесят в диаметре, густо поросший тоненькими молоденькими сосёнками.