Андрей Бондаренко - Гусарские восьмидесятые

• Название: Гусарские восьмидесятые
• Автор: Андрей Бондаренко
• Жанр: Современная проза

Из года в год собирается одна и та же Компания, выпивает немного, вспоминает байки и истории молодости своей.

И с каждым разом эти Байки всё более длинными становятся, всё более развёрнутыми, — глядишь, и на Книгу материал набирается.

Сейчас Вам кажется, что живёте Вы скучно, бесполезно, серо….

Но пройдёт лет пятнадцать-двадцать, и эти годы бесцветные будут восприниматься Вами как мечта самая желанная, недостижимая. И байки про эти времена писать будете, и слёзы пьяные, на дружеских вечеринках, ронять.

Любите свою Юность, цените её!

---

Как можно обижаться на такую девушку? Озорные голубые глаза, длинные, блестящие на солнце, каштановые волосы, ну, и всё остальное — Вы понимаете, надеюсь?

Тем более, что неделю назад Джон Тревол сделал Бекки Смит вполне недвусмысленное предложение — в присутствии уважаемых свидетелей, на которое вышеозначенная Бекки дала самый недвусмысленный положительный ответ, подкреплённый самым недвусмысленным, жарким поцелуем. Что же Вам ещё, непонятливые наши?

На следующее утро Джон бодро шагал в сторону Станции — необходимо было встретить с Еженедельного Трансконтинентального груз хитрого французского медного припоя. Разве я Вам до сих пор не сказал, что Джон Тревор работал помощником кузнеца в крохотном городишке Вест-Хем?

Утро выдалось славное, солнечное. В кроне деревьев цокали белки, в кустах орешника звонко чирикали какие-то мелкие пичуги. Дорогу к Станции пересекал бодрый ручей, в котором так же бодро плескалась крупная форель.

Джон не смог удержаться, срезал охотничьим ножом гибкий ореховый прут, достал из внутреннего кармана пиджака дощечку с намотанной на неё готовой снастью — через час пяток крупных форелей уже висели на кукане, в тот же ручей опущенный.

— На обратном пути заберём, чтоб свежими были — решил наш герой.

А к приходу поезда Джон опоздал. Взобрался на Привокзальный холм — а вот он поезд, отходит уже.

С холма — вся Станция как на ладони. Вон — Хромой Хэнк клетку с гусями тащит, вон — миссис Нэдинг племяшку, с поезда встреченную, за руку ведёт.

А это — кто?

Господи Всемогущий, да это же Бекки — идёт себе рядом с каким-то квадратным щёголем в чёрном цилиндре, за руку его держит, щебечет о чём-то взволнованно.

Святые Угодники, да она его в щёку целует!

Вот здесь то вот шторка у Джона и упала.

Поскрипел он зубами на Холме немного — часик-другой.

Потом на Станцию ломанулся. Нажрался отважно там кукурузным контрабандным виски — до визга поросячьего, да и сел в первый проходящий поезд.

Поезду то что, постоял на Станции минут двадцать, попыхтел недовольно, да и умчал нового пассажира куда-то — в безумную даль.

Прошло, без малого — три года. На берегу Океана стоял молодой католический священник — отец Джон, и думал — о всяких разных разностях.

Обычно, если Вы находитесь на берегу моря — например, на пляже славного городка Ниццы, или, допустим, какой-нибудь там Канберры, — стоите и глядите себе под ноги, а потом медленно поднимаете голову, то Вашему взгляду последовательно открывается череда изысканных картинок: песок, песок, море, море, линия горизонта, небо, небо, небо…

Но так бывает далеко не везде и не всегда.

Например, на набережной городка карибского Сан-Анхелино, поздней весной или в начале лета, при полном безветрии, на рассвете — между шестью и семью утренними часами, череда картинок будет иной: песок, песок, море, море, море, море, (а может уже небо?), точно небо, (а может еще море?), море…

И никаких фокусов — просто море и небо совершенно одинакового ярко бирюзового цвета — линия горизонта отсутствует, небо и море сливаются в нечто Единое, Неразделимое и Неразгаданное….

Ничего прекрасней на белом свете нет.

И если Вы еще не наблюдали этого чуда, то Вы — счастливчик, у Вас впереди первое, ни с чем несравнимое свидание с ним.

Ну а тот, кто уже стал свидетелем сего Непознанного, покидает этот блаженный берег только по крайней необходимости или по зову сил Высших…

Сан-Анхелино, наконец, проснулся.

Многочисленные женщины и мужчины заторопились куда-то по узким, мощеным диким необработанным камнем улицам — кто-то по делам, но большинство просто так — ради променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста — четырех, а то и пятичасовой послеобеденный сон где-нибудь в тени.

В бухту, надсадно подавая хриплые гудки, ввалился грузный лесовоз "Кьянти", оставляя за собой мазутные пятна и устойчивый запах керосина.

Оранжевое, все еще утреннее и поэтому не особенно злобное солнышко, выглянуло из-за ближайшей банановой рощи.

Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы.

И вот уже нежно-зеленое море было безжалостно разлучено с голубовато-лазурным небом — будто кто-то торопливо провел по прекрасному полотну тупым ножом, оставляя где-то в немыслимой дали грубый шрам — линию горизонта.

Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось, родился безжалостный в своей грядущей жаре новый тропический день.

Отец Джон, наконец, очнулся от своих дум философских. Пора и о бытие насущном подумать. Сегодня, где-то через час, Обряд Венчания предстоит совершить. Ещё вчера вечером мулатка-посыльная предупреждала, что, мол, часам к десяти утра, пара брачующихся пожалует, американцы — по её словам.

Старенькая церковь, прохладный зал, забитый скамьями, грубо сколоченными из пальмовой древесины, перед священником — странная пара, хотя, в этих краях — всё немного странно.

Жених, шкаф квадратный — в классической американской тройке, с чёрным цилиндром на голове.

Невеста — невысокая стройная фигурка в чём-то невесомом, лицо скрыто тёмной вуалью.

Привычно, не запнувшись ни разу, отец Джон доводит обряд до установленного Свыше финала:

— Если кто-либо, из здесь присутствующих, знает причину, по которой этот брак не может быть заключён — пусть встанет и сообщит нам об этих причинах!

В храме повисает тишина, через минуту разрезаемая на части звонким девичьим голосом:

— Я знаю непреодолимую причину, не позволяющую этому браку быть заключенным в соответствии со всеми канонами, установленными нашим Создателем!

К своему громадному удивлению, и отец Джон, и немногочисленные свидетели этой церемонии, вдруг понимают, что это говорит сама невеста.

А девушка, тем временем, продолжает:

— Этот человек — мой двоюродный брат, и поэтому — я отменяю эту свадьбу!

Вуаль отлетает в сторону — озорные голубые глаза, длинные, блестящие даже в полумраке церковного зала, каштановые волосы

Глаза священника округлились в нешуточном изумлении, красиво очерченный рот широко приоткрылся.

Горячие девичьи пальчики резко, но, одновременно нежно, коснулись нижней челюсти отца Джона. В ту же секунду крепкие белые зубы ревнивца громко цокнули друг о друга — имеется в виду — "верхние — о — нижние".

Через секунду-другую раздался негромкий смех:

— Лузеру — саечка!

Занавес, господа мои, занавес.

Вот такой вот текст был.

Ну и что делать теперь прикажите?

А за окошком уже сереет — утро наступило, барышня дрыхнет себе, похрапывает даже.

Прикрыл я дверцу полешком, и припустил, что есть духу — по направлению к резиденции отца Порфирия, вдруг у него чего полезного найдётся — рация там, или лекарства какие.

Прибегаю, язык вывалив на сторону, а батюшка — в парнике, с дынями своими тетёшкается.

Рассказал ему всё, тетрадь показал.

Он только тетрадку то раскрыл, сразу в лице изменился — почерк знакомый, видно, опознал.

Что тут началось — словами не передать.

Лекарства какие-то в сумку сгрёб, и босиком к той девушке ломанулся, метров двадцать отбежал, обернулся и кричит мне:

— А ты, так тебя растак, на Апрельский дуй. И, чтоб врач, так его растак, был через пять часов. Хоть на вертолёте, хоть на вездеходе. Если что не так будет — весь посёлок взорву, так его растак!

А ещё поп называется, морда наглая, — ругаться мы и сами горазды, тоже мне.

А кончилось всё хорошо: и вертолёт с врачом вовремя успел, и девушка та выздоровела, и отец Порфирий схиму отринул, опять Антоном стал — да и женился на девушке той.

К тому времени мы уже уехали с Чукотки — домой.

О событиях тех мне потом Вырвиглаз с Обезьяном письмо совместное написали, в посылку вложили сверху, а в посылке — пять пузатых грелок медицинских с "неглом" — пивом чукотским чёрным.

А теперь — почему же мне было так стрёмно и удивительно рассказ испанского писателя читать?

Да потому — что рассказ этот я сам и писал.

На первом курсе вступил в студенческий литературный клуб, писал там ерунду всякую. Да под настоящей фамилией неудобно как-то было — а ну как братья-гусары засмеют?

В морду тут же лезть, или — на дуэль вызывать?

Вот и псевдоним себе придумал — Андрес Буэнвентура-и-Гарсия.

А что — мне нравится.

Так что, братья и сёстры, вы пишите, вы пишите — вам зачтётся.

А вдруг, писанина эта — бесполезная на первый взгляд, — кому-то и впрямь поможет реально?

Байка семнадцатая Путь домой

Дождливое раннее утро. В порту затариваемся чёрным "неглом", спешим в аэропорт.

Рейс Певек — Москва. В отнюдь немаленьком ТУ-154 — только мы, да ещё чукча средних лет, как выяснилось при знакомстве — знаменитый чукотский писатель, лауреат премий многочисленных.