Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

• Название: Григорий Шелихов
• Автор: Владимир Григорьев
• Издательство: СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Исторический роман посвящен Григорию Ивановичу Шелихову - русскому исследователю, мореплавателю, промышленнику и купцу.

---

— Не век в герольдии сидеть будешь, Николай Петрович, да и крыса в столице, ежели хвост позлащен, за льва сойдет! — грубовато, по простоте своей, пошутил Григорий Иванович и, поймав недовольный взгляд Натальи Алексеевны, поторопился замять неудачную шутку: — Полковник Бем в поезд к вам просится. Тоже в столицу собрался, справедливости искать, а денег на лошадей и кошевы нет. Надо у него побывать, узнать, сколько саней нарядить. Через честность и добросердие человек нужду терпит!

Бывший правитель Камчатки полковник Магнус Казимирович Бем был уволен правительством в отставку «за вредное государственным интересам попустительство иноверцам». Происки и доносы купцов и чиновников, которым он препятствовал обирать туземное население этого отдаленнейшего уголка Российской империи, свалили честного служаку.

Уроженец Польши, искренний демократ и подлинный патриот своего несчастного отечества, раздираемого произволом магнатов и своеволием тупой шляхты, Бем в конце 60-х годов примкнул к либеральной партии Чарторийских, но после зверского подавления восстания украинских крестьян, известного под названием Колиивщины, разочаровался в искренности намерений своей партии и, перейдя на русскую службу, уехал в Сибирь. Обманутый либеральным началом царствования Екатерины, Бем думал осуществить на этой отдаленной окраине свои идеалы общественного устройства. Сибирь стала второй родиной Бема, в которой он честно и усердно работал по устроению восточных границ российской державы.

Полковник Магнус Бем пользовался большим уважением среди ительменов Камчатки, и вооруженные столкновения ительменов c русскими при нем совершенно прекратились. Человек необычного душевного своеобразия, он взял себе в жены девушку-ительменку из смешанного русско-туземного населения Камчатки. Приохотив ее к грамоте и чтению книг, до глубокой старости он прожил с нею в трогательном согласии. В Иркутске Бем жил уединенно и скромно. Единственной страстью его была охота и книги, которые он читал, свободно владея несколькими языками. Не замечая никого из иркутян, Бем бывал только в доме знакомого ему еще по Камчатке Шелихова, — там Бема и его жену всегда встречали с почетом и искренним радушием. Каждый раз при встречах мореход не упускал случая, несмотря на неизменный отказ Бема, ссылавшегося на старость и недуги, уговорить его на переезд в Америку, предлагая отдать ему под управление любую часть края.

Шелихов и Резанов и прежде бывали у Бема. Но в этот раз, приехав к нему, они поразились тем, что увидели. Бем сидел с книгой на единственной деревянной скамье перед столом, на котором стоял роскошный золотой сосуд в виде греческой амфоры — подарок из Лондона, недавно пересланный ему через Петербург. Получив его, Бем решился ехать в столицу «искать чести».

— Немного же у вас рухляди, Магнус Казимирович, — осторожно сказал Шелихов, оглядывая несколько увязанных тюков и коробов.

— Да, да, совсем немного! Мы все распродали, чтоб до столицы доехать, — грустно улыбнулся Бем, вставая навстречу гостям. — Двух кошев хватит! Единственно, что прибавится, это… — он горделиво кивнул на золотую амфору. — Подарок английского адмиралтейства за спасение Куковых кораблей. Без малого десять лет штука сия ко мне добиралась из Петербурга! Переслать вовремя оказии найти не могли.

В середине амфоры на золотой в виде развернутого свитка пластинке была выгравирована латинская надпись. Шелихов долго рассматривал надпись с любопытством и попросил Николая Петровича прочитать ее.

— Мне известно, что англицы Магнусу Казимировичу за спасение Куковых кораблей благодарность высказывали, — доведи мне, Николай Петрович, это надписание по-русски!

— Не знаю, хватит ли моей латыни… Ну, если что не так, Магнус Казимирович меня подправит, — озабоченно потер Резанов лоб и перевел изложенную торжественной церковной латынью благодарность британского адмиралтейства русскому начальнику Камчатской области полковнику Бему за спасение и починку кораблей мореплавателя Кука и снабжение их продовольствием и необходимым снаряжением для обратного плавания на родину.

Закончив перевод, Резанов вопросительно посмотрел на Бема.

— Превосходно переложили, Николай Петрович, — проговорил Бем, склонив седую голову. — Не скрою: подкупили меня британцы игрушкой этой, а наипаче надписью — поверьте, не золотом! Все же оказанную помощь людям иногда даже англичане оценить умеют, а я за воспомоществование мореплавателю Куку без дозволения высшего начальства абшид[79] получил, да еще и начет — тысяча четыреста рублей и сорок шесть копеек, — глаза Бема вспыхнули презрением, — из пенсии до сего дня выплачиваю!..

— Начальник! — жена Бема упорно продолжала называть так мужа в присутствии посторонних, хотя бы и знакомых ей людей. — А я и чаем гостей напоить не могу, самовар в короб уложен.

— Не хлопочи, Татьяна, они не осудят, — доверчиво улыбнулся полковник Бем из-под седых усов, прощаясь с приехавшими.

В день Нового года поезд Резанова, к которому присоединились две кошевы Бема, выехал из Иркутска. Шелихов с Натальей Алексеевной провожали вылетавших из родительского гнезда дочку с зятем до Олонка, верст за тридцать от Иркутска вверх по Ангаре. Григорий Иванович подарил Резановым на дальнюю дорогу возок, побывавший уже с ним и Кучем в Петербурге.

Выйдя из возка, в котором они вместе с детьми ехали до Олонка, на проложенный в снегу след, Шелихов с Натальей Алексеевной долго наблюдали, как обшитый волчьими шкурами дорожный кораблик, катившийся по снежной долине на запад, исчезал в дымке солнечного заката морозного сибирского дня. Затем возок слился с полоской нагнанного обоза, наконец в сизой заволоке на горизонте растворился и самый обоз.

— Они к жизни, а мы… — вздохнул Григорий Иванович и закончил поспешно и бодро, заметив слезы, застилавшие глаза Натальи Алексеевны: — Домой, за работу! Колюч ветер с Ангары — и мне глаза застил…

Никишка вмиг вскочил на передок кошевы и гикнул на лошадей. При полном месяце, светившем в лицо, въехали Шелиховы в давно уже спящий Иркутск.

Наталья Алексеевна, утомленная двухнедельными сборами и проводами детей в столицу, крепко уснула, а Григорий Иванович зажег в своем кабинете кулибинский зеркальный фонарь, разложил на столе бумаги и карты и с наслаждением углубился в составление новых заманчивых планов продвижения по американской земле и завоевания просторов Тихого океана…

Зеркальный фонарь горел ярко и ровно: многочисленные зеркальца в двадцать пять раз увеличивали силу света вставленной в фонарь свечи.

«Полуночным солнцем», вспоминал Григорий Иванович, называли туземные американцы дивный светец русского мужичка-самоучки, такого же, как и он, Шелихов, беспокойного человека — Ивана Петровича Кулибина. «Страждает, поди, бедняга в столице среди дворянского скудоумия. Эх, таких бы людей в российской Америке собрать… Но условий нет, ничего еще там не налажено, самая жизнь людей не обеспечена». И мысли Григория Ивановича тут же перенеслись к Баранову и его сподвижникам, борющимся в великих трудах и опасностях за будущее края.

«Александр Андреевич Баранов чем же не сила? Изрядный химикус, и стекловар, и винокур, и рудознатец, из истории начитан, в географии учительно разбирается и карты не хуже любого морехода читает!.. А Щука? Природный механик — какой он ворот на зубчатых колесах для якорей морских наладил!.. А Цыпанов, кузнец, не гляди, что к вину привержен, — блоху подкует, ежели нужда в этом будет… Или вот еще Ираклий, архитект мой из грузинов кавказских. Он за Катьшей и на Край света потянется, — думал Григорий Иванович, замечавший робкие нежные взгляды, которыми обменивались смешливая егоза Катенька, вторая дочка Шелиховых, и молчаливый, всегда грустный грузин. — Отдам за него Катерину… Какими строениями украсит этот человек страну, принесшую ему счастье!»

Взволнованный подсчетом сил из народа, двинутых им на завоевание Нового Света, мореход вспомнил буквально без году неделя примкнувшего к его делу разумного и степенного купеческого сына Михаилу Матвеевича Булдакова. Молодой вологжанин подавал надежду освоить дело и повести самостоятельно любую доверенную ему часть. Вспомнил и офицера-кораблестроителя, обрусевшего англичанина Шильдса, и Пурюва, и Медведкова, и многих-многих, чьи имена и лица всплывали в его памяти.

Отъезд Резанова в Петербург, встреченный с таким огорчением, Шелихов склонен был сейчас рассматривать как перст судьбы, указующий путь к осуществлению его смелых проектов и зачинаний, погребенных в столичных канцеляриях чиновными ярыжками вроде Жеребцова.

Даже неуемная тревога за позднюю отправку корабля стихла, сменившись уверенностью в успехе отчаянного осеннего рейса: слов нет, риск велик, но в таких ли переделках русские бывали — хотя бы и его самого, к примеру, взять, — да сухи из воды выходили… «Кусков доведет «Святителей» до Кадьяка — за него мать молится! — убеждал себя Щелихов. — Кусков доставит огнестрельный припас, продовольствие и товары, без которых Баранову не удержаться до лета. На «Святителях» и семена огородные, и картофель — год не упустят, обсеются и огороды засадят. Собак ездовых, колымских, получат, подкормят на летней рыбе и будущей зимой, закончив промысел бобров, в глубь страны на обыск двинутся — давно пора, за десять лет от берега оторваться не можем…» Тяжело одному за все и всех в ответе быть, но… отправить корабль в Америку надо было неотложно!