Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

• Название: Григорий Шелихов
• Автор: Владимир Григорьев
• Издательство: СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Исторический роман посвящен Григорию Ивановичу Шелихову - русскому исследователю, мореплавателю, промышленнику и купцу.

---

Лихую присядку, которой он уже дважды прошел широкий круг, мячом взлетая от полу на человеческий рост, Афонька закончил вихревым волчком.

— Р-р-раздайсь! Зацеплю — убью! — вскрикнул он, взвился в воздух и, брякнувшись на пол, застыл на каблуках широко раскрытых ног.

— Утешил! Держи, русская сила! — неистово ржали именитые, кидая под ноги Афоньке полтины и рубли.

Как будто не замечая их, Афонька широко шагнул и нырнул в толпу баб и девок, крикнув:

— Подбирай, сахарные!

Бабы и девки с визгом кинулись на деньги, хватая их, ползая по полу, опрокидывая друг друга. Разжигая начавшуюся на полу возню, именитые подкидывали монеты. Грубая гульба была во вкусе сибирских нравов.

— Григорий Иваныч, — слышались голоса, — ты сказывал: коняги и чугачи без ума плясать любят… Ты Афоньку на место Баранова пошли, Афонька нам враз индейцев под ноги бросит, докажет им…

— К индейцам попавши, и вы заплясали бы, — добродушно отшучивался мореход, довольный на славу удавшимися именинами.

При отъезде наместника и преосвященного гости подтянулись и взяли себя в руки. Подходили под благословение к сухонькой ручке архипастыря и с чувством лобызали замокревшую от умиленных поцелуев руку преосвященного.

— Святитель! Неосудительный, понимает нас грешных, знает, что купцом церковь и вера держится, — качали головами именитые, усаживаясь за столы после отъезда высоких гостей. По сибирскому обычаю гостьба продолжалась до тех пор, пока последний гость по своему хотению не покидал дом, где гулял, либо спускался под стол, за которым сидел.

Наталья Алексеевна с дочерьми неприметно ушла к себе. Григорий Иванович с помощью Кускова и Афони продолжал ублаготворять оставшихся купцов и господ чиновников. Одного за другим захмелевших гостей выводили во двор, где стояло наготове несколько запряженных телег с сеном, грузили в них обессилевшие тела и развозили по домам. Опившихся до полной потери сознания вытаскивали из-под стола и укладывали в соседней комнате на принесенные сенники и мягкую рухлядь.

В полночь, уложив спать на сеннике сраженного нарочито поднесенным большим кубком рому неугомонного отца Павла, Григорий Иванович поручил Кускову надзор за уборкой комнат и заночевавшими гостями и отправился к себе, довольный, что всех перепил, всех пересидел и честь честью принял. Завтра за работу — выряжать Кускова в позднее и опасное плавание…

Глава седьмая

1

Сибирская осень рано дала себе знать в 1792 году. В начале сентября упали первые крепкие заморозки, их сменили дожди. Люди, прибывшие в Иркутск с севера, сообщили, что осенний паводок на Лене поднял воду аршина на два, так что от Верхоленска до Якутского лежит прямая дорога, каверзные перекаты у Жигалова и Усть-Кута не грозят опасностью, не заставят перегружаться, но зато гужевой тракт на Охотск от Якутска — и подумать страшно, во что превратили глухую таежную дорогу осенние дожди.

На второй день после именин Натальи Алексеевны Кусков выехал в Верхоленск принимать и грузить на речные шняки товары и запасы, доставленные туда для отправки на Охотск летом. А самое нужное и ходовое, что прибывало из России, наскоро сортировалось и перепаковывалось в короба и мешки по амбарам иркутской усадьбы Шелихова. В усадьбе размещались центральный склад и контора «Северо-восточной американской компании». В амбарах работали днем и ночью. По ночам под бочками с водой горели смоляные лучины, около которых стояли следившие за огнем девки. Двор был загружен телегами и лошадьми. Как только телеги загружались, они ежедневно уходили на Верхоленск обозами в двадцать — тридцать пар под охраной нескольких конвойных казаков.

Работа захлестнула Шелихова. Полевой, заправлявший делами компании, многое упустил в подготовке к плаванию — отчасти по недостатку опыта, отчасти по нарочитому попустительству Григория Ивановича. Шелихов был уверен в том, что он перекроет ошибки и упущения Полевого в последнюю минуту и этим самым, кстати, подчеркнет свое значение единственного хозяина и распорядителя делами компании.

Возражения Голикова против позднего отправления кораблей в Америку, поддержанные некоторыми в пылу споров бурного собрания, совершенно отпали, когда на досуге и поостыв компанионы поразмыслили о разделе промысла, предстоящего по возвращении Шелихова из Америки. Никто не знал, что Григорий Иванович отказался от намерения лично вести корабли и вместо себя посылает Кускова.

Голос морехода гремел в амбарах компании и, казалось, по всему Иркутску. Наверстывая упущения Полевого, он обшаривал склады компанионов и заставлял их отдавать товары, затребованные реестрами Баранова и прежнего правителя на Алеутах Деларова. Огонь по ночам в комнате Шелихова и в конторе горел до самого утра.

Конторские мальчики из алеутов и индейцев, — их мореход готовил для работы в будущих торговых городах и факториях своей страны, — восхищенно мотали головами и, прикусив языки, переписывали реестры товаров и запасов, отправляемых на их далекую родину. Ребята росли в собственных глазах, становились важными людьми, перечисляя на бумаге богатства, которые на больших парусных байдарах перелетят через океан, — эти бусы, бисер, зеркальца, одеяла, топоры, ножи, котлы, леденцы, табак. Они мысленно распределяли их там, на родине, между своими отцами, матерями, братьями и сестрами…

«Ах, это Иннуко! Его три зимы назад взяли от меня, и вот он уже прислал мне роскошный подарок», — скажет мать, завязывая красный ситцевый платок поверх десяти рядов бисера и бус, намотанных на шее, и укутываясь в байковое одеяло.

«Мой сын — большой человек в стране касяков, — важно говорит в кругу соплеменников старый вождь Татлек, отец Атленчина, пробуя пальцем блестящее лезвие топора. — Кто знает, может быть, он подарит мне и ружье…»

Ребята знали еще, что десять человек из них поедут сопровождать эти богатства туда, где живут и ждут их близкие. Они ревниво оглядывали друг друга и с замиранием сердца ждали «экзамента» — страшное слово! После него Григорий Иванович отберет десять лучших, тех, что быстрее всех умеют читать, писать и класть числа на счетах. Эти десять поедут домой. Так сказал каиш, а раз он сказал — так и будет… Они вернутся туда, где ждут их родные скалы, лес, безбрежное море, где они опять будут есть не хлеб и кашу, а мясо сивуча, сколько хочешь густого китового жиру, носиться на байдарах по вздымающимся волнам океана, идти по следам бесчисленных зверей в родных лесах…

Первого сентября, накануне отправки с Верхоленской пристани последнего обоза, с которым должны были идти и люди, набранные мореходом в подкрепление Баранову, Шелихов вызвал к себе Щукина.

— Половину кабальной ты отробил, а двести пятьдесят рублей за тобой осталось, — сказал Шелихов. — Пора тебе, Афоня, к Баранову на подмогу выезжать. С будущего году он в Америке свои корабли строить зачинает, без тебя не обойтись…

— Копытца вывязил, а голова и душа, — ответил Афоня и приложил руку к сердцу, — в твоих руках, Григорий Иваныч… И по остатку кабальной ты можешь меня куда схочешь сослать.

— Мне твоя голова не надобна, своя имеется, а голова твоя, и руки, и весь ты нужен там… Долго ли упираться будешь? — недовольно проговорил Шелихов. — Для чего я тебя от Соймонова откупал? Забыл, как мы с тобой тогда и о чем договорились?

— Кабальным да по своей охоте в Америку не поеду, а вольным хоть завтра отправляй, — прямо глядя в глаза, сказал Щукин.

— Ты!.. — вспыхнул было мореход и сдержался. Чего, собственно, добивается Шукин? Не знает разве, что в Америке каждый человек, если волей больше головы дорожит, может уйти куда глаза глядят, какие бы кабальные на нем записи не были. — Ладно, ступай! — сказал наконец Шелихов.

«Всегда она такая, благодарность человеческая. Уж не я ли ему, черту рябому, перину в жизни взбил! — кривил губы Григорий Иванович, размышляя о зазнавшемся слесаре Щукине и о способах, как привязать его к русскому гнезду в дорогой шелиховскому сердцу вольной земле. — Весь под ногтем у меня, а кочевряжится: поеду — не поеду… И нет думы о том, кто при деле своем в горшей неволе находится, я или он? А терплю, ради себя терплю, что ль? — И невольно по совести сам подсказал себе правдивый ответ: — А для кого же, Григорий-свет? Ты Щуке толковал о вольной жизни, о вольных людях и будущих делах их на вольной земле, но покупал работника на себя, а теперь… Вот Щукин тебя и проверяет, каков на деле есть человек, что в мыслях на Ермаково место становится, Ермаковы замыслы задумал вывершить… Лабазник ты, Григорий Иваныч, и напрасно перед Голиковым и Ферефёровым нос дерешь — одного теста…»

Поразмыслив и успокоясь от вызванного набежавшими мыслями помутнения и обеднения той душевной бодрости, которой он преодолевал до сего времени все стоявшие перед ним заботы, препятствия и опасности, Шелихов в полночь вторично вызвал к себе Щукина.