Александр Харитановский - Человек с Железным оленем

• Название: Человек с Железным оленем
• Автор: Александр Харитановский
• Жанр: Путешествия и география

---

За дорогу от Русского Устья человек хорошо изучил характер этого мрачноватого индигирского зверя. Бурый уже в летах. Не одну тысячу километров отмахал он по льдам и тундрам. И не первый год ходит в вожаках. Ему, наверное, немало пришлось испытать на собственной шкуре. Потому он так серьезен и недоверчив, потому так решительно расправляется с каждым сородичем, если заметит, что тот финтит и ленится в упряжке. С коротким хриплым рыком бросается на провинившегося, сшибает его грудью и треплет, выбирая самые чувствительные места. Вместе с вожаком за лентяя берутся все остальные – только шерсть летит.

И пусть не вздумает каюр разнимать дерущихся. Травин уже испытал на себе, к чему это приводит. Больше недели не могла зарубцеваться его правая ладонь, прокушенная острыми клыками. Сейчас, если Бурый начинает расправу с нарушителем даже во время движения нарты, Глеб ждет, стараясь не обращать внимания на беспорядок. Через несколько минут, когда вожак сочтет урок достаточным, он сам поможет человеку расставить упряжку по местам. Собаки хорошо разбираются в справедливости.

Что ни пес, то свой нрав, способности. Белоногий Миллер хорошо ищет направление, Сорока молчалива, как олень, Кутуй незлобливая. Особенно выделяется своим коварством белая Веста – так и норовит украсть пищу у зазевавшегося растяпы. Но вожак всегда настороже. Он и спит вполглаза. При нем не забалуешь.

Подул ветерок…

Собаки встрепенулись, заскулили и, как одна, обратились мордами на ветер.

Глеб поднял голову. Туман быстро рассеивался. И – радость! Прямо на юге возвышался мыс, круглый и широкий, похожий на каравай. По его бокам разбегались седые усы облачков.

По склону «каравая» медленно движется песец.

«Мираж!» – подумал Глеб.

Но громыхнула нарта – и упряжка понеслась к земле: четвероногие обладают меньшей долей скептицизма.

Собаки остановились у самого подножия скалы, на которой устроился зверь.

«Да это же белая медведица, – разглядел Глеб узкую морду и длинную шею зверя. – А рядом два белых колобка – медвежата».

Собаки рвались, надсаживаясь от лая, но подняться на крутой склон не могли: мешала нарта. И вдруг медведица сама скатилась к ним кубарем. Глеб выхватил из чехла винчестер и в упор выстрелил. Раздался рев, и он увидел перед собой окровавленную пасть. И в то же мгновение между человеком и зверем оказались собаки.

Глеб дернул затвор. Не перезаряжается.

«А черт! Поперечный разрыв гильзы…» Винчестер-то старый, расстрелянный.

Псы рвут. А медведица стоит и отмахивается передними лапами. Задела Весту и Кутуя – легли, заскулили. Но остальные накинулись еще злее. Великанша, вероятно, почувствовала от раны упадок сил и бросилась на скалу к медвежатам. Она схватила одного и перекинула на верхнюю террасу, затем другого.

«Вот так бы и меня могла переправить… на тот свет», – подумал Глеб. Он зло стукнул прикладом винчестера о лед, И надо же, гильза вылетела. Быстро перезарядив ружье, выстрелил.

Медведица замерла и грохнулась камнем вниз, на лед.

Глеб отстегнул Камичмана, старого, вислоухого пса, и послал его к туше. Тот попрыгал возле нее, осмелился и дернул за лапу. Не шевелится. Тогда подошел и Глеб. А Камичман уже к медвежатам. Одного сразу придавил. Глеб тоже забрался на террасу и принялся ловить второго. Со шкурой прпшлось повозиться: медведица матерая – от задних ног до морды шесть шагов…

Накормил досыта собак, наелся сам и нагрузил свежим мясом нарту. Медвежонка спрятал от своры в чум, а сам улегся на шкуре.

Назавтра собаки, пьяные от сытости, просыпались, как избалованные дети: долго потягивались, зевали. – Ватта! – послышался приказ.

Упряжка рванула по берегу вдоль «каравая».

Ночей уже не было. Солнце хоть и пряталось за горизонт, но заря не гасла. На светлом беззвездном небе менялись только оттенки – от розового до синего и голубого. Снег к полудню становился рыхлым и влажным. На кромке берега, на солнцепеках, вылезли и чернели камни.

Половодье света! Наст пылал, будто раскаленный добела металл. Глеб страшился ослепнуть и начесывал на глаза прядь волос. Так легче.

Берег голый и ровный. Рек мало. Чуть морозец, велосипед катился, как по шоссе. На лед уже спускаться ни к чему. Собаки поправились, повеселели. Они явно ревноновали хозяина к медвежонку. Вначале Глеб вез его с собой как страховой запас свежего мяса, но привык к нему. Звереныш чуть побольше рукавицы. Спал он в чуме, а на день перебирался за пазуху к человеку.

Показались первые гуси. На проталинках суетились куропатки. Подлетали разведчики уток, гагар… И пошли, пошли тучами. Когда Глеб подъехал к острову Айон, запирающему вход в Чаунскую губу, то береговые скалы были пестры от птичьих базаров.

Восточнее вскинулся двугорбый Шелагский мыс.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Встречи

Шелагский мыс на крайнем западе Чукотки. Возле круто спускающегося в море хребта Глеб заметил несколько приземистых жилищ, покрытых шкурами. Навстречу ему вышли люди, одетые почти как ненцы: расшитые торбаса, штаны из кожи, сверху кухлянка – свободная меховая шуба, надеваемая через голову. На поясе амулеты.

– Какомей! Таньга, таньга. Белолицый! – оживленно переговаривались они.

Подошел еще один, русский.

Травин Глеб Леонтьевич, путешественник? – раздумчиво протянул он. – Извините, не слыхал. Я учитель, Форштейн Александр Семенович. Молодые люди пожали друг другу руки.

– Что ж, пойдемте в ярангу к моим хозяевам. Прошу, – учитель откинул меховую полость, заменявшую дверь.

Глеб огляделся. Жилище сделано из моржовых шкур. Над очагом висит чайник. Темно, дымно и прохладно. В глубине еще одна меховая «дверь». За ней оказалось небольшое помещение, закрытое со всех сторон оленьими шкурами. Лоснящаяся моржовая кожа наподобие линолеума покрывала пол. По углам горели жирники. Тепло, чисто и светло.

– Это, так сказать, гостиная, а ночью – спальня, тут я с ребятами занимаюсь, – объяснил учитель. – Если учесть, что строительные материалы северная природа отпускает скудно, то яранга по своей конструкции до вольно практичное жилище.

Занавеска то и дело отбрасывалась, пропуская внутрь чукчей – жителей стойбища. Когда в полог уже нельзя было протиснуться, наиболее предприимчивые гости, оставаясь снаружи, в холодной части яранги, просовывали под меховую висячую «стену» только головы, стремясь не пропустить рассказ необычного гостя.

Беседа затянулась. Хозяин подправлял скрученные из мха фитили жирников, а соседи все не расходились…

– Спать придется по пословице: «В тесноте, да не в обиде», – сказал учитель. – Но ребят тут учить неудобно. Обещали в нынешнюю навигацию привезти сруб для школы.

– Не беспокойтесь, я лягу в холодной яранге, не замерзну, – отговаривался Глеб.

– Смотрите, как удобнее. Могу предложить спальный мешок-кукуль, – сказал учитель и вдруг спросил: – Вы, Глеб Леонтьевич, не очень устали?

Глеб устал. Глаза слипались, но в голосе чернявого застенчивого педагога было что-то такое, не позволявшее ответить утвердительно.

– Да, как сказать… Не очень.

– Правда? Видите ли, мне хочется спросить. Как это вы все один, без спутников?

– Почему же один. Вот познакомился с вами, например. Так и в других местах. Потом, какие спутники?! Вы слыхали об Анисиме Панкратове, тоже велосипедисте?.. Из Харбина с ним в кругосветное путешествие отправились два товарища. Эти двое доехали до Читы, а дальше не захотели. Не были подготовлены, убоялись природы. А есть и другие препятствия, похуже. Того же Панкратова в Турции избили полицейские, где-то в другом месте открыли по нему пальбу, даже в так называемой просвещенной Швейцарии, когда он объявил, что перейдет с велосипедом через Сен-Готардский перевал в Альпах, объявили сумасшедшим… Мне тоже приходилось попадать в переделки, когда кто-то бы мог отсоветовать дальше идти, другой струсил, третий попросил особых условий… Нет, в разведку большими отрядами не годится.

– Ну и никогда не страшно вам?

– Если говорить правду, то на юге страшней, – вспомнил Глеб пустыни, змей, ядовитых фаланг. – Я одно понял: страх там, где отсутствуют знания, хороший расчет. Страх – это нечто от истерики. Если бы я за свой северный путь ударялся в переживания по поводу всякой пурги или трещины, меня бы не хватило дойти сюда.

– Значит, можно привыкнуть к Северу? – спросил Форштейн. – А мне порой кажется, что все это сон. Проснусь – и нет ни воя ветра, ни льдов, ни запаха рыбьего жира…

– И вы в Ленинграде в аккуратной постели. А мама над вами склонилась.

– Зачем так? Я поехал добровольно, в числе первых.

Видя, что Травин молчит, учитель продолжал:

– И вообще не тянулся к большим городам, хоть и закончил Ленинградский университет. Учительствовал в поселке Им. А потом сюда. Добивался, чтобы послали. Чукотский язык выучил… Сейчас не могу. Тоскливо как-то.