Александр Харитановский - Человек с Железным оленем

• Название: Человек с Железным оленем
• Автор: Александр Харитановский
• Жанр: Путешествия и география

---

Поселок притих и готовился встретить белобандитов. Возле цсркви устроили пост. Дежурили по очереди.

Заведующий факторией Санников – он любил называть себя потомком известного купца-морехода Санникова – в последнюю минуту струсил. Пришел в штаб, то есть на метеостанцию, и слезно просил не привлекать его к активным действиям. «Нейтралитет» ему казался более надежным делом.

Две недели Русское Устье находилось на военном положении, пока не пришло новое письмо, и опять с пером. Райисполком сообщал, что тревогу можно отменить, так как банда разбита милицией. Как узнали позже, отряд состоял из офицеров-колчаковцев, бежавших на север Якутии и скрывавшихся до тридцатого года.

Но почему к письму прикладывалось птичье перо?

Глеб спросил об этом деда Георгия. Тот рассказал. Сообщение между Якутском и индигирскими селами только зимой на нартовом транспорте, и нечасто. Но если к конверту сургучом припечатано перо, то письмо везут спешно, при какой угодно погоде, в любое время года. Когда необходимо, наряжают даже пешехода-курьера. Письмо идет как эстафета. Перо значит «срочно, важно!»…

Глеб быстро поправлялся. Он опять взялся за подготовку к дальнейшему переходу. Починил велосипед, обновил одежду. Вместо палатки на этот раз сшил чум – меховой дорожный мешок, испытанное снаряжение для далекого пути.

От сытой, спокойной жизни Глеб даже пополнел. Правда, с завозными продуктами трудновато. Что-то стряслось с транспортом. Поэтому питались продуктами местной заготовки, «подножным кормом»: мясом диких оленей, рыбой, гусятиной.

Болезненно переносилось только отсутствие табака. Заядлые курильщики, прежде чем окончательно отказаться от курения, испробовали мох в смеси с табаком, потом искурили деревянные мундштуки, трубки, кисеты. И наконец… брючные карманы и предметы, к которым когда-либо прикасался табак. Именно все в такой последовательности и испробовал начальник станции Матвеев – отчаянный трубокур.

Трудно было отвыкать и от соли. Заменяли ее пресно-соленой водой, которую возили из устья реки. Чистую морскую воду нельзя употреблять для ухи – неприятная горечь. Рыба была всякая: нельма, чир, муксун, ряпушка, налим и щука. Ели ее в вареном, жареном виде и молотую, перемешанную с жиром.

– Э-э, рыбы у нас довольно. А хлеб мы никогда не стряпали. Да и печка-то хлебная всего одна была – в Аллаихе, у попа.

Дед Георгий, сказав это, налил в кружку кипятку и стал запивать пироги, состряпанные внучкой из рыбьего теста с икрой, сдобренные мучнистой травой макаршей.

Калисса налила чаю и Глебу. Принесла из кладовой кусок мороженого жиру, по виду и даже по вкусу очень напоминавшего коровье масло. Такой жир вытапливается из озерного чира.

– Калисса у меня из девьих детей. Дочь у меня была, вот и прижила с одним тут Калиссу-то. Хорошая девка выросла.

Глеб и сам любовался расторопной чистоплотной девушкой, слушая в пол-уха деда Георгия, рассказывавшего о жалованной индигирцам грамоте:

– …Сначала-то она хранилась в Зашиверске, а потом в Верхоянске… А ты никуда не езди. Тутока лучше,– повернул вдруг дед. – Женим тебя. На Калиссе бы, да не пойдет,– отшутился Глеб.– Учиться в Якутск собирается.

А если пойду, возьмешь? – спросила девушка.

Спросила как-то по-особенному.

После этого разговора Глеб стал заходить к деду Георгию реже.

Стариков и Глеб иногда устраивали «громкие читки» – так называли эти вечера: книг метеорологи привезли много. Слушатели, стар и млад, воспринимали книжные рассказы как красочную фантазию, подобно тому, как заезжие – легенды о старине Индигирки, прозванной казаками «собачьей рекой».

Потрескивали коптилки на рыбьем жиру, за стенами гудела непогодь, а тут «садов весеннее кипенье…».

Глеб пробыл в Русском Устье почти два месяца. Рука зажила, и ногам стало много лучше. Пора собираться в путь. Да и нельзя больше ждать; приближалась весна. На крышах с южной стороны уже таяло. Рядом с селом паслись табунами куропатки, чуяли тепло.

Глеб задумал ехать на Чукотку не сушей, а по льдам Восточно-Сибирского моря. Так можно избежать распутицы, которая сильнее ощущается у берегов, да и путь спрямить. И была у него еще мысль – попасть на Медвежьи острова…

Егор Щелканов понимал опасность такого путешествия. Он для страховки, не исключалась вероятность зимовки во льдах, собрал Травину небольшую нарту с упряжкой в десять собак. Глеб надеялся их кормить, как и себя, охотой. Вещи уложили в чум, эта меховая сума могла при случае служить и спальным мешком. На нарту погрузили запас пищи на несколько дней и мороженую рыбу для собак. Метеорологи подарили Глебу термометр.

Расставание было трогательным. На прощание сфотографировались.

Северный Парнас

– Батта! Вперед!

Собаки рванули нарту.

По совету Щелканова Глеб выехал к морю по Колымской протоке, втекающей в залив, куда впадает и река Алазея. Снова впереди искромсанная ледяными горами линия горизонта. Торосы!

«Какой-то из них будет моей гостиницей?» – подумал Глеб, притормозив нарту.

Собаки повизгивали. Останавливаться, по собачьей философии, – значит кормиться.

У самого берега полоса ровного сероватого льда. Лед на мелководье промерзает до дна, и поэтому торосов нет, он неподвижен. Глеб направился по припаю на восток. Основной ориентир – гора Северный Парнас. А на ней поварня. Карту побережья он начертил со слов охотников. Пометил протоки, речки, плавник, избушки, линию пастей.

С юго-запада тянулась цепь гор, местами подходивших вплотную к морю и обрывавшихся в него крутыми скалами. Такие «недоступы» Травину приходилось огибать по льду. Когда встречалась равнина, ехал по берегу, по отличному апрельскому насту.

Вылетали потревоженные стаи куропаток и, садясь в отдалении, исчезали – сливались с цветом снега. Но пару птиц Глеб все-таки ухитрился подстрелить.

Пытались охотиться за куропатками и собаки. Глеб, боясь, что свора сбежит, привязал веревку к нарте, прихватив другой конец за свой пояс. Вечерело. В зените начало зарождаться северное сияние. Растекаясь веером, оно образовало купол разноцветных сочетаний. Велосипедист жал на педали. Рядом бежала упряжка. Вдруг собаки встрепенулись и понесли. Глеба вырвало веревкой из седла. Кувыркаясь по жесткому снегу самым несуразным образом, он тщетно пытался остановить псов. Кричал, грозил…

«Если отвязаться, упряжка сбежит в Устье», – промелькнуло в голове. Повернулся лицом навстречу движению и покатился уже на груди, приподняв голову. Счастье, что наст ровен, как асфальт… Веревка вроде вожжей. Глеб принялся перебираться по ней руками. Наконец ухватился за задок нарты и, подтянувшись, плюхнулся на чум. С силой вогнал в снег остол.

Нарту резко затормозило. Передовик, скосив глаза, увидел, что хозяин на месте. Свора остановилась.

Вскоре на крутом мысу показалась срубленная из плавника избушка-поварня. «Вот отчего их понесло, – подумал Глеб. – Здесь, видно, кормили».

К углу поварни прибит шест на случай заносов. От этого места Щелканов и советовал уходить в море. Мыс носил красивое название – Северный Парнас. Однако ничего поэтического путешественник в своем положении не находил: повреждена нарта, сам побит.

Он окинул взглядом мыс, а потом расстилавшуюся к северу пустыню. Хотя «пустыня» – не то, правильнее – горная страна: хребты заснеженного всторошенного льда поднимались к небу. Безмолвные, они напоминали фантастические развалины арктической Атлантиды. Сверху, из бездонных глубин вселенной, спадали на них самоцветные покрывала северного сияния. Колыхались бесчисленные бледно-зеленые, розовые и серебристые занавеси, то тончайшие, как батист, то подобные тяжелому бархату. Все переливалось, горело, перемещалось в пространстве, подчиняясь особому космическому ритму.

Выразителен язык неповторимой северной красоты, доступной еще немногим и почти не воспетой ни поэтами, ни художниками. Силу вселяет она, удивительную гордость и преклонение перед человеческой настойчивостью, умом и прозорливостью. Той прозорливостью, которая дала Фритьофу Нансену основание назвать Арктику страной будущего.

…Вроде бы и боль полегчала и спорилась починка нарты. «Нет, Северный Парнас в конце концов совсем неплохое название, – Глеб уткнулся в карту. – Но кто именовал здешние реки: Блудная, Волчья, Вшивая? Парнас – и рядом, извините. Вшивая…»

Шел апрель, но весны в Восточно-Сибирском море не чувствовалось. Путешественник уже более недели покинул материк и ехал среди торосов. Воздвигнутые полярными ветрами и морозами, облицованные солнечной глазурью ледяные скалы выстроились на северо-восток грядами.

Двигаться же необходимо строго на восток, иначе потеряешь основной ориентир – Медвежьи острова.

В поисках перевалов Глебу приходилось иногда уклоняться на многие километры и опять возвращаться уже по другой стороне «хребта», чтобы не сбиться. Утешало лишь то, что местами встречались и поля ровного льда в несколько километров шириной, удобные для проезда. А когда торосы – привязывай к нарте велосипед, берись за «баран» – Дужку на передке – и помогай собакам лезть среди надолб.