Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

— Спасибо! — едва слышно прошептала Надя. Она повесила трубку и опять присела на прежнее место, закрыв глаза. Минуты две-три ей понадобилось, чтоб придти в себя от такой неприятной неожиданности. «Где тебя найти, если все пути замела полярная пурга!» — вспомнила она вдруг, и, обескураженная, не сразу нашла в себе силы подняться и уйти. На скамье, где она сидела, одиноко остался лежать листок с телефоном.

Володя стоял около машины, веселый и довольный. Надя отвернулась, чтоб не видеть его оживленного лица.

«И чего радуется?» Когда она подошла, он, увидев ее глаза полные отчаяния и смятения, осторожно спросил:

— Ну, как?

— Не еду! — коротко ответила она и, уже в машине сказала ему, будто сама себе, сухо, без слез: — Как больно! Я и не предполагала…

У дома Володя хотел проводить ее до двери, а возможно, навязаться на чай, но Надя остановила его:

— Не провожай, не надо, я сама! — и протянула ему руку. — Спасибо тебе, Володька, что ты есть у меня, я буду очень, очень тебя любить. Больше мне некого на этом свете! — голос ее задрожал, и губы тоже, которые она протянула ему, и он тотчас нашел их.

Дома, на столе, лежала книга, привезенная в последнюю поездку из Калуги, она раскрыла ее посередине, наугад, прочитала:

«А будут дни, угаснет и печаль,
И засинеет сон воспоминанья,
Где нет уже ни счастья, ни страданья,
А только всепрощающая даль».

«Кто же обещает мне такое успокоение?» — она перевернула страницу: Иван Бунин.

По настоянию Льва было решено: после свадьбы Надя переедет жить в квартиру Субботиных. — Не в примаках же ему жить в Надиной квартире! — веско заявил он.

Что же касается самого Володи:

— Готов жить где угодно, хоть в райском шалаше! — сказал.

Надя тоже с удовольствием осталась бы в своей квартире, чувствуя, что ей нелегко будет менять свои привычки, подчиняясь чужому укладу жизни, но перечить Льву не захотела.

— Не вздумай прописываться у мужа! — предупредила Аня. — Жить со свекрухой, лучше удавиться!

Но Надю никто и не приглашал прописываться, наоборот, Серафима Евгеньевна очень деловито посоветовала:

— Можно сдавать, разумеется, за деньги!

Наде стало неловко и совестно. Она представила себе, с каким презрением к ней отнесутся ее девушки-плиточницы.

— Мы еще не решили, где будем жить! — резко отрезал Володя-

— Не обращайте внимания, Надя, у нас иногда бывают мелкобуржуазные экскурсы в прошлое, — дружелюбно шепнула ей Татьяна.

Подъезжая к дому, Надя, повинуясь внезапному порыву, сказала:

— Знаешь, Володя, я очень боюсь, что не приживусь в вашей семье…

— Почему?

— Буду кусаться! Ты же меня назвал Нагайна!

— Не я, а Киплинг.

Открывая дверь ключом, она заметила, как замкнулось и погрустнело его лицо.

— Я постараюсь, конечно! — поспешила успокоить его Надя, протянув на прощанье руку.

— Все будет хорошо, если ты не будешь обращать внимания на ее слова. Родителей не выбирают! А потом в мае они все уберутся до октября на дачу. Мы будем одни! — и заговорщицки улыбнулся ей. — Я очень тебя люблю!

— Я тоже! — прошептала Надя, закрывая дверь, а про себя добавила: «Постараюсь полюбить тебя».

Накануне праздника 1 Мая, вечером, заехал Володя.

— Поедем иллюминацию смотреть!

Москва украсилась тысячами разноцветных лампочек. На улице Горького и на Красной площади было светло, как днем. «Слава КПСС» — сияли лампочки на всех домах, словно и впрямь всем было радостно и весело жить. Из всех репродукторов, а они висели чуть ли не на каждом углу и столбе, неслись бодрящие и веселящие душу песни.

— Ну, ладно, хватит. Хорошего, да понемногу! Отвези меня домой, — попросила Надя. Она с удовольствием отметила, что портреты вождей ей были незнакомы, а на здании ГУМа только трое: Ленин, Маркс, Энгельс, а «великого вождя» не было.

— Рано еще, поехали к нам, вчера телевизор установил.

— Я завтра уезжаю на день, хочу встать пораньше.

— Как? Ты хочешь уехать на Первое мая? — чуть не с обидой спросил Володя.

— Да! А что такого?

— Мы могли бы пойти на парад, у папы билеты будут, а вечером…

— На парад? Пойдем, когда не у папы, а у тебя билеты будут. — А вообще, стоять около трибуны?..

Он уже уловил недобрый тон ее вопроса; — Не обязательно!

— Смотреть, как корячатся, лезут на мавзолей деятели коммунистической партии, и умиленно улыбаться? Такой радости я не заслужила!

— Хорошо, хорошо! — поспешил прервать ее Володя. Главное— не допустить вспышку.

А вспышка легко могла возникнуть. Надя была все еще под впечатлением разговора с Арутюновым. «Новые пришли, выпустили уголовников, а Воркута все еще существовала, полна лагерей. Амнистии политическим никто не давал, и пересмотры двигались куда медленнее, чем в свое время аресты. Тем редким счастливчикам, кому удавалось освободиться, еще предстояли ссылка и поражения в правах, (черт с ними, с поражениями, подумаешь, в выборах не участвовать! Провались они!). Конечно, выпускать всех подряд, может, и не следовало. Тех, кто прилип к немцам в оккупации, всякие полицаи и зондеркоманды, они были, что и говорить! Но что общего между ними и старой Антониной Козой, Зубстантив, тихой и скромной Софьей Самойловной Ласкиной, врачом Миловидовой, обвиненной в соучастии в убийстве сына Горького, которого она и в глаза не видела ни разу? А простые солдаты, попавшие в плен вовсе не по своей вине? Да разве всех перечтешь? Их тысячи тысяч!

Гадко и скверно становилось на душе, портилось настроение от одной мысли, что они все еще «там».

Первого мая, пока ликовала на демонстрациях Москва, Надя одна, без провожатых, поехала в Малаховку на кладбище — красить изгородь и посидеть на скамейке у дорогих ей могил. У нее уже давно были приготовлены зеленая краска и кисть. Все это вместе с булкой и куском колбасы она затолкала в авоську, довольная, что никто не пришел спозаранку поздравить ее с праздником трудящихся всего мира. День был теплый, солнечный, и, шагая по Кореневскому шоссе, к кладбищу, она прошла мимо проулка, где жила Ячменева, тетка несчастного Сашка, замученного извращенными урками и брошенного умирать от несуществующего туберкулеза. А возможно, был и туберкулез.

«Зайти бы нужно? Но нет! Помощи никакой, одно сочувствие». Володя не докучал ей вопросами: «Где была? Что делала?» Он терпеливо ждал, когда она распрощается с прошлым, скромно предлагая свою помощь, за что и был награжден таким нежным и ласковым взглядом, полным преданности и обещания счастья, что душа его сладостно запела: «Неужели? Неужели!»

ПОПАЛАСЬ, КАКАЯ КУСАЛАСЬ!

… не страшен мне призрак былого,

Сердце воспрянуло, снова любя…

Вера, мечты, вдохновенное слово,

Все, что в душе дорогого, святого, —

Все от тебя!

А. Апухтин.

В день Победы, девятого мая, ровно год спустя, когда Надя покинула Речлаг, Воркуту, она вышла замуж, как и обещала Володе. Елизавете Алексеевне она уже сказала, что выходит замуж, сказала, за кого, и со всеми подробностями, и пригласила на свадьбу.

— К сожалению, я на все праздники уезжаю в Киев, к сестре, но от души поздравляю тебя, девочка! Будь счастлива и не забывай своего призвания! — Она обняла Надю и расцеловала в обе щеки. Наде показалось, что в ее небольших, умных глазах блеснули искорки слез. Елизавета Алексеевна давно уже перестала быть чужой, и ее суровая строгость не пугала больше Надю.

Рита с радостью приняла приглашение:

— Яшка все праздники «деньгу зашибает», я одна как перст. Приду обязательно! — и тут же записала адрес.

Из своей бригады она пригласила Аню со Степаном Матвеевичем. Но Аня отказалась сразу же. Сослалась на то, что днями получила двухкомнатную квартиру и очень «растряслась».

— Не обижайся, на свадьбу идти — две сотни нести мало, а у нас со Степаном до получки полсотни всего осталось.

— Возьми у меня! — с готовностью предложила Надя. Она уже знала, что на днях Аня со Степаном Матвеевичем стали наконец законными мужем и женой, но никому об этом не спешили говорить, хранили в секрете.

— Спасибо! Может, и возьму, если совсем на мель сядем! — пообещала Аня.

Ликующая Москва праздновала девятую годовщину Великой Победы.

— Это и моя победа! — радостно завопил Володя, хватая в охапку уже одетую в белое платье невесту с гирляндою бело-розовых мелких розочек в темных волнах волос.

— Болван! — с сожалением покачала головой Серафима Евгеньевна. — Оболтус!

Надя вспыхнула, но сдержалась. С пылающими щеками, подавляя с трудом в себе гнев, она проговорила:

— Конечно, вам лучше знать, каков ваш сын. Вы его мать, а мне он показался и хорош и умен. Ошиблась, значит!