Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

— Да ты взгляни! Может, и не одобришь?

Надя открыла коробку и замерла: на коричнево-красном бархате лежали золотые часы с таким же браслетом.

— Ой! — произнесла она и поставила обратно на стол. Она забыла, как «с достоинством» принимаются дорогие подарки, и от кого? от отца? от знакомого?

— Не угодил? — спросил, улыбаясь, Лев.

— Нет, что вы!

— Дай, я тебе покажу, как надо одевать. — Он взял ее левую руку и быстро защелкнул браслет на ее запястье.

В полном замешательстве Надя пробормотала еще раз:

— Спасибо! — и потянулась поцеловать его. «Как его называть? По имени отчеству или папа? Отец?»

— Носи на здоровье, дочка!

— Спасибо, папа! — И смело чмокнула в щеку.

«Лев, Лев! У меня мой новый отец!» — с ощущением большого счастья подумала о нем она. Тепло, именно тепло излучал он, как ее рефлектор в холодные зимние вечера. Теплыми были его янтарные, смеющиеся глаза. Теплые большие мягкие руки, теплый рокочущий, басовитый голос, и слова всегда дружелюбны и теплы. Даже густые, русые когда-то волосы, сейчас обильно тронутые сединой, тоже казались тепло-золотистыми.

В коридоре висело большое овальное зеркало в резной деревянной оправе. Надя заглянула в него и остановилась, пораженная.

— Это я?

В белом кружевном платье с гирляндой бело-розовых цветов, на поясе точно таких же, как и в прическе, ворот скромно заколот перламутровой брошью. Она уже не была ни «кошкой драной», ни «узницей Освенцима». Из зеркала на нее смотрела прелестная молодая девушка, высокая, с тонкой, гибкой талией, с «очами», а не глазами, полными завораживающей, притягательной силы.

«А ведь и правда красивая я! Там, в Речлаге, где, как сказал Пятница, «самых красивых отловили», я была, как и все, не хуже, но и не лучше других, а здесь…» «Ушкуйница» — назвал ее однажды Клондайк, когда ЧОС был вынужден выпустить ее из карцера. «Бунтарка!» «Не этот должен быть сегодня со мной, чужое ему достается!» — вздохнула она, и хорошее настроение исчезло. А тут еще бес такого назудел, чего бы она не стерпела ни от кого другого: «Вот и ты сподобилась, платьице из спецателье надела, как внучка Маша. И не протестуешь, не кобенишься. Нравится!»

— А что же мне делать? Мне учиться надо!

«Врешь! Сама себе врешь! Замуж тебе захотелось! Вот так-то, милая, не суди, да не судима будешь!»

— Что же ты, Надя, как в воду опущенная? Словно тебя насильно замуж выдают? — озабоченно спросила Серафима Евгеньевна, когда Надя вернулась в комнату, где от дыма курильщиков, как в тумане, едва различались пары танцующих.

— Голова заболела! — соврала она.

Ей вдруг так захотелось к себе домой, в свою «малогабаритку», сесть за книгу со стаканом крепкого сладкого чая и дочитать незнакомые ей стихи Ивана Бунина. «Зачем я здесь? Не нужно мне все это! Учиться надо, а тут, как на зло, дети посыплются»! И тут же вспомнила Аню: «Выходи, выходи, Надька, замуж, пока не поздно, захряснешь в девках, мужика изувечишь! — и засмеялась, когда возмущенная и красная от стыда Надя изругала ее «дурой».

Утром, десятого мая, молодым предстояло расписаться в ЗАГСе и пришлепнуть печати в паспортах.

— Еще есть время бежать из-под венца! — шепнула ей Татьяна и улыбнулась, с трудом запрятав грусть.

«Бедняжка — подумала о ней Надя, — такая красивая и молодая, просидела весь вечер, никто не пригласил ее танцевать. Она, должно быть, по-настоящему глубоко несчастна».

— Я не побегу, я останусь твоей сестрой! — едва слышно прошептала ей Надя, потом нагнулась и поцеловала. Она поискала глазами Риту и увидела, что та разговаривает с Володиным сослуживцем «Нет нужды беспокоиться, ее довезут до дома».

Еще накануне свадьбы она договорилась с Володей, что уедут на дачу, не дожидаясь ухода гостей, потихоньку, не прощаясь ни с кем, «по-английски». Две комнаты на втором этаже были отданы в распоряжение молодоженов.

Лавируя между танцующими, к Наде подошел Володя:

— Мама сказала, голова у тебя болит?

— Да, от курева! Просто дыхнуть нечем!

— Едем, завтра вернемся!

Но совсем по-английски не получилось. Серафима Евгеньевна поймала их в дверях и навязала целую сумку еды.

— Не может Володюшка утром без завтрака на работу ехать, и вечер еще долгий.

Надя насмешливо фыркнула:

— Конечно, не может! Вот и пусть ночь занимается, кушает.

Серафима Евгеньевна округлила и без того круглые, куриные глаза. Не поняла!

— Пойдем, кобра! — быстро сказал Володя, и поспешил закрыть дверь. — За что ты так маму? — в лифте спросил он Надю спокойно и не зло.

— Горшочек ночной забыла мне дать для тебя. — Она ясно почувствовала, что больше всего ей захотелось поссориться с ним и уехать домой. Там запереть дверь и залечь в постель, а можно и в горячую ванну, тоже отлично. Но этого не получилось, он засмеялся и еще крепче прижал ее локоть к себе:

— Сама такая будешь!

Над Москвой уже забрезжил рассвет, когда они сели в машину. Надя забилась на сиденье, поджав под себя ноги, и молчала, уткнув нос в воротник плаща.

— Ты что нахохлилась, как птичка? — первый нарушил молчание Володя. — О чем думаешь?

— Ни о чем не думаю. Устала, — ответила она, но это была неправда.

Она думала, но что? Сказать ему не могла. Прежде всего она боялась, страшилась того, что должно было произойти между ними, как мужем и женой, потому что, в сущности, он был ей совсем чужой. Чужая была его семья, его дом, его привычки и вкусы. И он тоже совсем не знал ее, не понимал и не мог понять, потому что прошлое ее было тщательно скрыто от него, а в настоящем он не успел узнать ее. Им еще предстояла проверка «на биологическую совместимость». Слишком разные они были, с разными судьбами, из разных слоев общества.

Совсем рассвело, когда они подъехали к даче. Широкая, посыпанная гравием дорожка, по которой она убегала, скользя на высоких каблуках, еще так недавно, была обсажена с двух сторон двумя рядами ярко-алых тюльпанов и нарциссов. Надя остановилась.

— Какая красота!

Володя немедленно нагнулся и хотел сорвать тюльпан.

— Нет, нет! Не надо! Ни в коем случае!

— Почему? Ты же любишь цветы!

— Цветы любят все! Только не нужно рвать их, им больно! И не смотри на меня так! Что мы знаем о них? Они живые!

Наверх, смотреть свои комнаты, она не пошла, а сразу примостилась в кресле.

— Чай будем? — спросил он.

— Будем! — Сейчас она готова была пить чай, разговаривать, гулять даже, делать что угодно, только отдалить тревожный момент.

— Ау тебя не остался тот вкусный ликер, «Бенедиктин»? Я бы сейчас выпила!

— Забыть былое и думы? — по-своему догадался Володя и, доставая из буфета знакомую бутылку, улыбнулся ей понимающе и дружественно.

Долго еще они сидели за столом, рассказывая друг другу о своих сокровенных задумках и честолюбивых мечтах. Солнце давно поднялось над верхушками деревьев и заглянуло прямо к ним в рюмки. В эту первую ночь своего замужества, Надя не без труда поняла, в чем смысл электроники и почему Володя считает это великим скачком цивилизации. В свою очередь он тоже узнал, что музыка, под которую он лихо и бездумно отплясывал с девушками на вечеринках, бывает разная: для головы — Бах, Вагнер, Малер, для сердца — Чайковский, Григ, Рахманинов, Шопен, Римский-Корсаков, для души — Шуман, Шуберт, Бизе; музыка для живота в ресторанах — джазы и фокстроты…

— А Бетховен? А Мусоргский? — спросил Володя, хотя не имел понятия о них и знал только понаслышке, да у сестры видел частенько на рояле ноты.

— О, эти великие, от и до, они для всего существа человека. Но это я тебе сказала, как я понимаю музыку — мое личное понимание, а ты можешь по-другому.

Слушая, они удивлялись тому, как мало знали друг о друге.

— Вот наконец-то мы и познакомились! — сказал Володя. —

Теперь, может быть, ты мне все же скажешь, что с тобой произошло, что ты прячешь от меня…

Но Надя, не давая ему договорить, быстро перебила его:

— Я уже все тебе сказала: были Ромео и Джульетта из враждующих, разных сторон, Ромео был настоящий, а потому и погиб, Джульетта была малодушна и труслива, не настоящая и не поступила, как ей полагалось по Шекспиру, она не наложила на себя рук, а осталась жить дальше!

— Ну, а потом?

— А потом стала твоей женой, вот и все, и будет об этом!

— Надя, Надя, начиталась ты сказочек! «Он не верит мне! Вот и ладно, и хорошо!»

— Ты знаешь, мне совсем не хочется спать! — Она посмотрела на свои новые часы. — Восьмой час! Тебе скоро на работу.

— Я не иду сегодня!

— А-а-а… — с сожалением протянула она и тут же воскликнула. — Но ведь нам к десяти в ЗАГС. Поедем?

— Всенепременно! Надо узаконить брак!

— Хорошее дело «браком» не назовешь. Брак он и есть брак, хоть на производстве, хоть в жизни!