Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

На Восьмое марта молодежь собиралась «компашками» в складчину. Приглашали и Надю, но она идти не захотела. Нужно было пить водку или еще какое-нибудь вино, смеяться над неприличными анекдотами, которые назывались «пикантными», и обсуждать общих знакомых. Ей это казалось скучным. Сидеть дома и слушать, как сотрясаются стены и потолок от «гуляющих» соседей, тоже не хотелось. Она уже было собралась позвонить Рите, посидеть у нее, но в это время в дверь позвонили. Звонок ей провели на днях, очень резкий и пронзительный. От неожиданности она вздрогнула и, зная, что это может быть только Володя, не спеша открыла дверь.

— Я за тобой, — сказал он. — Мама с Татьяной тебя приглашают.

Надя поежилась от холода.

— Не хочется никуда выходить.

— Давай по-быстрому одевайся, наводи тень на плетень и поехали. Чем занималась? — Он увидел на столе «Ниву» и заглянул.

— Охота тебе время тратить на рассказы о пребывании царской семьи в Ливадии.

— Интереснее, чем смотреть, как вы вертите чреслами на вечеринках. Сами себя раздражаете, как козлы!

— Фантастика! Нафталиновая кобра! Из тебя моль на свадьбе не посыплется?

— Зря опасаешься, я не тороплюсь с замужеством!

— С ума сойти можно! Я уже дома сказал, что ты осчастливила меня согласием.

— Зря поспешил. У меня есть время опомниться, прийти в себя.

— Кошмар! — хватая себя за голову, завопил Володя. — Одни условия, никаких льгот.

— Льготы ты получишь от своей коммунистической партии, — сказала, но тут же осеклась: «Куда меня заносит!» Все же льготы ему были предоставлены, и, пока еще не были накрашены губы, она разрешила поцеловать себя, а закрыв глаза, вспомнила, что всего год назад ее так же нежно и бережно целовал Клондайк. Но тогда ей нужно было гасить в себе «огнь желанья», а теперь его не было, он угас, и только одно озорство и любопытство.

— Ну, так что? Безоговорочная капитуляция? — спросил Володя, не отпуская ее из своих рук.

— Да, Трилли, получишь свою собачку. Капитулирую вместе с Германией в мае.

— Тогда едем, отметим нашу помолвку и, кстати, Восьмое марта. Надя вышла в ванную переодеться и слегка подмазать ресницы и губы. В черном шерстяном платье с широким лаковым поясом и перламутровой брошью у ворота она выглядела по своему же определению «очень даже ничего!» Увидев ее, Володя причмокнул губами и покачал головой.

— «В красоте дьявол с Богом борется!» — сказал кто-то из братьев Карамазовых. Даже скучно на тебя смотреть, какая ты всегда красивая. Однообразна, как истинная кобра!

— Для козла годится! Козлы не привередливы!

Помогая ей надеть пальто, он сказал:

— А ведь не прав гений «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Согласна?

— Не совсем! Чем меньше мы мужчину любим, тем больше нравимся ему! Это уж верно!

— Мерзкое искажение!

Володина семья приняла Надю с видимым радушием, и не сразу она узнала, что стоило ему уговорить, уломать, наконец запугать Серафиму Евгеньевну согласиться принять Надю в свой дом. Она еще надеялась, что Володюшка одумается, поймет, что красота женская еще не самое главное в жизни, она еще не потеряла надежду на брак любимого сына с дочкой подруги с улицы Грановского. Только после того, как Володя заявил, что уходит жить к Наде в Черемушки, где, как она слышала, грабежи, и поножовщина, Серафима Евгеньевна расплакалась и после очередного сердечного приступа простонала:

— Поступай, как знаешь! Папа, «Лев», сразу заявил:

— Его дело, ему жить с женой, не нам!

С Татьяной оказалось совсем легко. И если в государстве «Партия — ум, честь и совесть народа», как гласили лозунги и транспаранты на всех домах и перекрестках, где только можно было повесить, то в доме Субботиных честь, ум и совесть была Татьяна. Умная и властная, она единым словом могла поставить все и всех на свои места. Однажды взяв под свою защиту Надю, она тоном, не терпящим никаких возражений, изрекла: «Эта девочка с большим будущим, безусловно талантлива и хороша своей особенной, оригинальной внешностью. А образование? Это дело времени. Нежданова закончила консерваторию тридцати лет! Во всяком случае, ей не понадобится папино имя в учебе». Этот камешек — в Володин огород, но он стерпел и вздохнул облегченно:

«Битвы с ней не предстоит, ярлык наклеен мощный».

Была еще одна особа, с которой Наде предстояло познакомиться, дерзкая и заносчивая домработница Субботиных Фрося. Ее языка боялись все в доме. Особенно доставалось Серафиме Евгеньевне. Уважала Фрося только одного хозяина, Алексея Александровича, да еще побаивалась Татьяну.

Надя обожала делать подарки и чувствовала себя не лучшим образом, направляясь в дом с пустыми руками. Но стол уже был накрыт к ужину, их ждали, и Серафима Евгеньевна сгорала от любопытства узнать, как решат молодые свое будущее. Было одобрено все: и нескорая свадьба, и Надино решение остаться пока на работе, и ее занятия с Елизаветой Алексеевной, о чем пришлось рассказать и даже пообещать пригласить Татьяну к себе на занятия, хотя на это мало рассчитывала Надя. Елизавета Алексеевна терпеть не могла посторонних на своих уроках, и все, кто приходил в неурочное время, сидели смирно на кухне, пока она занималась. И то, что Надя была сирота, по-видимому, устраивало всех. Серафиму Евгеньевну, что не будет лишняя родня лезть в дом, Володю — без тещи!

С этого вечера все чудесным образом изменилось для нее. То есть все так же она тщательно, со старанием укладывала плитку и таскала тяжелые бадьи с готовым раствором, жила в той же холодной квартире, так же, не реже одного раза в месяц, ее заливали верхние жильцы, и завтракала она в спешке кефиром с колбасой. Но теперь у нее был дом, где ее встречали с улыбками, а когда после ужина Татьяна открывала крышку рояля, приглашая Надю петь, большая, скучная квартира оживала, наполняясь трепетными и страстными звуками Надиного голоса.

В бригаде тоже заметили перемену. От двенадцати пар глаз, острых и всевидящих, ничего не скроешь. Тоня, напарница Нади, и Аня незло подсмеивались над ней, когда во время работы она вдруг надолго замирала с плиткой в руке и испуганными глазами смотрела в пространство. Пришлось сказать, под большим секретом. Но уже на следующий день Степан Матвеевич спросил ее:

— За кого же ты замуж выходишь?

— Ой, ой! — загалдели наперебой девушки. — Что вы! Степан Матвеевич, парень-то какой! С машиной! Один чубчик что стоит! Высокий! Симпатичный, ужас!

«Анька разнесла, когда он меня разыскивал!» — обиделась Надя, но смолчала.

— Мне бы такого! Страсть люблю высоких, — захихикала Надька-маленькая.

— Она и сама у нас девица-красавица! — сказал Степан Матвевич приветливо и тут же осторожно спросил: — А машина откуда? Своя?

— Отца, — поспешила заверить его Надя.

— А кто отец?

— Точно не знаю, академик какой-то…

— Как фамилия? — уже с открытой настороженностью спросил он.

— Субботин Алексей Александрович!

— Субботин?! — с удивлением протянул он. — Ишь ты, куда влезла!

Надя возмутилась:

— Это он ко мне влез, а не я!

— Он, он! — загоготала вся бригада со Степаном Матвеевичем, — конечно, он к тебе влез, да не раз, небось!

— Пошлячки! — одернула их Надя и ушла к себе, на свой участок.

Теперь она безбоязненно разрешала целовать себя на «льготных условиях» и он преспокойно слушался «табу», когда она чувствовала, что пора охладить излишнюю пылкость своего жениха. Она свято верила, что будет прощена Клондайком, если только выдержит свой «зарок», посвятив его памяти год. Один раз она съездила с Володей в Калугу на машине познакомить Варвару Игнатьевну со своим суженым. Володя совершенно очаровал тетку, и весь вечер она толковала ему о героизме Надиных далеких и близких предков. Володя удивлялся и даже слегка упрекнул Надю за то, что ничего ему не сказала, не похвасталась своим происхождением. А Надя тем временем сидела, как на иголках, ожидая, что тетя Варя каждую минуту скажет: «А вот Надюша наша опростоволосилась!»

Возвращались поздним вечером, по разбитой, в ямах и колдобинах, дороге, и Надя не раз пожалела, что потащила его с собой.

— Нужно мне было одной на поезде ехать! — сказала она.

Объезжая какую-то бездонную яму с водой прямо посередине асфальта, он на минуту остановил машину и, поймав ее за воротник пальто, быстро притянул к себе и долго не отпускал, целуя в губы и глаза.

— Не сопротивляйся! Не буди во мне зверя, иначе возникнет уголовное дело!

Встречный грузовик, угодив в яму с размаху, залепил жидкой грязью переднее стекло и оба боковых с левой стороны.

— Так тебе и надо! — пошутила Надя. — Не нарушай уличное движение! — Но все же из машины вышла и помогла ему протирать стекла газетами.

Уже подъезжая к Москве, Володя сказал ей: