Николай Китаев - «Криминалистический экстрасенс» Вольф Мессинг: правда и вымысел

• Название: «Криминалистический экстрасенс» Вольф Мессинг: правда и вымысел
• Автор: Николай Китаев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга Н.Н. Китаева (следователя прокуратуры с 20-летним стажем), небольшая по объему, имеет одну особенность, важность которой невозможно преувеличить. В ней собраны впервые публикуемые документальные доказательства, подтверждающие правоту автора, не доверяющему журналистским сенсациям. С падением «железного занавеса», разрушением системы тоталитаризма стало возможным изучение документов из ряда абсолютно закрытых ранее архивов. Н. Н. Китаев в полной мере пользуется сведениями из архивов И.В. Сталина и А. Гитлера, КГБ СССР и КГБ Республики Беларусь, из крупнейших архивных хранилищ России, Грузии, Польши и ФРГ, из национальных библиотек России и Польши, что вызывает уважение и доверие к результатам его исследований.

Выводы, сделанные автором, вряд ли являются неожиданными для многих, но, тем не менее, поражают своей смелостью и степенью радикализма: экстрасенсорика — не наука, отчего ее рецепты, ее методы, ее диагнозы есть обман, а знаменитый Вольф Мессинг не обладал никакими сверхъестественными способностями, которые постепенно придумали недобросовестные авторы.

---

Каждый человек читает по движению мускулов, но не каждый способен достигнуть величайшей степени ловкости в этом искусстве.

Каждая выезженная лошадь есть чтец по мускулам. Она читает мысли кучера по давлению удилов и знает, когда она должна, сообразно напряжению или ослаблению его мускулов, прибавить или убавить ходу, повернуть в ту или другую сторону, хотя приказания эти не выражаются ни единым словом.

Итак, Бирду было вне всякого сомнения ясно, к чему сводится чтение мыслей, и я сожалею, что не было раньше знаком с его статьей. Конечно, без этого незнакомства не было бы того удовольствия, какое я испытываю при виде нашего согласия в объяснении этого явления; согласие же это очень важно, как признак того, что это объяснение верно в главном пункте.

Карпентер, Бирд и я, тремя различными путями пришли принципиально к одному и тому же объяснению. Карпентер был наведен на изучение этой области явлений в 1843–1850 г. остроумными опытами изобретателя гипнотизма Джемса Брэда, и именно его исследованиями для опровержения непосредственного перенесения мыслей при так называемом ясновидении, причем он знал, что Брэд мог, загипнотизированных и не загипнотизированных людей, лишать воли и затем заставлять их делать поразительные движения и (даже) вызывать у них галлюцинации. Он ясно высказывает это в шести своих чтениях в «Royal Institution» в марте и апреле 1853 года «О физиологии нервной системы в отношении ко сну, искусственному и естественному, сомнамбулизму и другим родственным состояниям».

Итак, Карпентер при своем физиологическом построении исходил из Брэдизма и опирался на движения, какие производят лунатики и люди, лишенные воли при внушении.

Бирд же занят был повторением замечательных опытов Гитцига и Фритма, которые убеждали его, что трение известных мест лба производит определенные движения при полном отсутствии воли, — когда обратил свое внимание на представления чтеца мыслей Брауна, причем перед ним выступила новая проблема. Электрическое раздражение лба у собаки и кроликов, т. е. чисто физиологический опыт, навел его на мысль о бессознательных движениях у человека, при усиленной деятельности одной части мозга, прежде чем ему представилась возможность удовлетворительных опытов чтения мыслей.

Я же, моими наблюдениями над движением не рожденных, только что родившихся животных и очень маленьких детей с 1877 по 1880 г., — был наведен на мысль строго разделять непроизвольные и вместе с тем и бессознательные движения, по причинам их производящим; так импульсивные и инстинктивные движения я отличал от других непроизвольных движений у маленьких детей, еще не имеющих никаких представлений.

Чрезвычайная легкость, с какой можно всегда в непроизвольных движениях детей отличить присутствие представления, и естественный вопрос, — что впоследствии станет с этим множеством начальных, ненужных движений, повели меня к исследованию, — насколько и у взрослых в этом немом языке движений можно отличать присутствие представлений.

Таким образом, вопрос о чтении мыслей становился для меня естественной частью обширных психофизических исследований.

То, что мы обыкновенно называем чтением мыслей, есть в действительности только один из способов, посредством которых люди через соприкосновение понимают друг друга. Слепые почти всегда — очень ловкие чтецы мыслей, и в темноте люди понимают друг друга без слов при помощи произвольных и непроизвольных движений.

Младенец молча, без крика, одними движениями сообщает свои желания матери, и то значение, какое при дальнейшем развитии имеют нежное и грубое прикосновение, понимается ребенком отлично само собою.

Но не об этого рода, еще не вполне анализированных движениях, будет речь в этом очерке, а исключительно о тех непроизвольных мускульных движениях, которые встречаются исключительно при чтении мыслей, в узком значении этого слова, и моя задача главным образом состоит в том, чтобы тщательно исследовать и описать, — каким образом эти мускульные сокращения содействуют этим замечательным угадываниям.

Игнатий Шенфельд — раввин с горы Кальвария или загадка Вольва Мессинга (опубликовано в журнале литературы, искусства, науки и общественно-политической мысли «Грани», издававшемся на русском языке в г. Франфурт-на-Майне (ФРГ), 1989 год. № № 153 и 154)

— Вольф Мессинг? — пробормотал я. — Какой Вольф Мессинг? Неужели тот самый?

Отсидев одиннадцать дней в ледяном и мокром карцере, я еще плохо соображал. Поздно ночью, в полубеспамятстве, приволокли меня сюда, и я не в силах был унять мелкой дрожи. Подвижной лысый сокамерник усердно пытался мне помочь: укутывал в пестрое потертое лоскутное одеяло, поил оставшимся от завтрака кипятком. И уже совсем как милосердный самарянин, сунул мне в рот корку хлеба и зубок чеснока. При этом он беспрерывно тараторил. Но смысл его слов до меня не доходил, пока он не произнес фамилию, в то время уже достаточно известную.

— И вы еще спрашиваете? Типун мне на язык, если это не заправдашний Вольф Мессинг! — Кивком он указал на койку под окном. — Вы будете смеяться: я уже неделю не слыхал его голоса. Он наверное-таки да психованный!

Теперь я рассмотрел тщедушного человечка, упершегося лбом в прижатые к груди колени и охватившего голову руками. То был съежив-шийся комок отчаяния, древний иудей при реках Вавилонских, оплакивающий сожженный Соломонов храм и разрушенный Иерусалим.

В то время как эта фигурка продолжала оставаться безгласной, второй мой сокамерник говорил, не умолкая. Я узнал, что он, Семен Семенович Радзивиловский, эвакуирован сюда, в Ташкент, из Одессы, и что положение подследственного арестанта его вполне устраивает.

— В военное время что самое главное? Остаться живым, — объяснял он скороговоркой. — В гробу я видел фронт и положил на всякое там геройство. Сегодня в киче и в лагере самое безопасное место, и я хочу отсидеться до победного конца. Типун мне на язык, если я контрик! Я не контрик, я честный советский бытовик, я привлекаюсь по закону от седьмого восьмого за расхищение социалистической собственности. Правда, за это тоже можно схватить вышака, но не шлепнут же человека за десяток вагонов какой-то говенной патоки? Ну, если даже припаяют катушку, так и в лагере же можно себе устроиться по блату и не вкалывать. А там в связи с окончанием войны будет амнистия — и я обратно дома!

Он рассказал, что работал толкачом по заготовке патоки для сахарного завода и сообразил загнать налево часть заготовок. С притыренной выручки жена приносит ему фартовые передачи.

Радзивиловский был рад, что у него есть наконец возможность вдоволь поговорить. Но слушать я его слушал, а сам все посматривал на того, другого, скорчившегося как эмбрион во чреве матери. Перед моим мысленным взором стояло объявление на последней странице варшавской бульварной газетки, набранное жирным шрифтом: «Вольф Мессинг, раввин с Горы Кальвария, ученый каббалист и ясновидец, раскрывает прошлое, предсказывает будущее, определяет характер!»

Далее мелким шрифтом указывалось, что для того, чтобы стать обладателем этих тайн, надо лишь по указанному адресу сообщить точную дату своего рождения и приложить к письму два злотых почтовыми мар-ками. И хотя тут же предлагали свои услуги разные астрологи, хироманты, гадалки, гадальщики и ворожеи, меня тогда заинтриговало это «раввин с Горы Кальвария». Откуда на страницах бульварного листка светоч хасидских премудростей?

* * *

Гора Кальвария, местечко в сорока примерно километрах к югу от Варшавы в семнадцатом веке еще называлось Новым Иерусалимом и сияло святостью: шесть костелов, пять монастырей и тридцать пять часовен Кальварии, в которых было изображено все, что происходило во время последнего скорбного пути Христа на Голгофу, или Кальварию, что то же: оба слова означают «череп», первое на древнееврейском, второе — по-латыни.

Со временем, однако, Гора Кальвария утратила свое прежнее значение для христиан. И тогда там стали селиться евреи, тоже считавшие это место благочестивым. Из далекого Подолья и Гуцульщины проник сюда хасидизм, религиозно-мистическое движение бедных еврейских масс. Его духовный центр образовался вокруг двора местного цадика. Хасиды считали его наследником своего легендарного основоположника Баал-Шем-Това из Окопов Святой Троицы. Резиденция в местечке Гора Кальвария была самой крупной в Восточной Европе, а «герер ребе» — самым влиятельным из цадиков. Последнего из династии Альтеров, Авраама Мордехая евреи считали «магидом», чудотворцем, прорицателем, и у него были приверженцы во всем мире. На каждый шабас к нему съезжались сотни верующих, а на большие праздники — Новый год и Судный день — десятки тысяч. Чтобы разместить хотя бы часть из них, разбивали большие палатки, а чтобы подвозить, провели из Варшавы узкоколейку, прозванную «Тюхтей».