Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

3. Тенденция к понижению среднего веса больного, кривая движения больных из первичных блоков в блоки активного туберкулеза. Статистика смертности.

4. Отсутствие медикаментов. Отсталость методов терапевтического воздействия. Антисанитария. Чесотка.

5. Смертность от голода и протоколы вскрытия».

После цифры «5» Соколов оставил свободное место.

— А тут уж вы постарайтесь, голубчик, выводы сделать покрепче, — сказал Соколов, указывая пальцем под эту цифру. — Так, чтобы даже фашисты не могли возразить. Понимаете, ведь они формалисты…

Баграмов вскочил и обнял старого доктора.

— До чего же вы дорогой, до чего же чудесный вы человек, Леонид Андреич! Ведь я для того и пришел к вам, а не решался сказать…

— Да что вы, голубчик! Что же тут такого? — простодушно удивился Соколов.

— Ну, как вам сказать… Ведь подпись-то будет ваша! А знаете, чем они могут ответить?!

Соколов бессильно развел руками:

— А что же поделаешь, Емельян Иваныч! Ведь тут всего медицинский доклад… Я — старший советский врач туберкулезного лазарета. Советский! — с упором, торжественно повторил Соколов. — Военврач второго ранга. А в лазарете больные и истощенные пленные красноармейцы. Кому же еще, как не мне вступиться?.. Так вы поможете мне, голубчик? — уже обычным тоном мягкой, дружеской просьбы обратился Соколов к Емельяну. — Работа огромная, одному никак невозможно.

— Леонид Андреич, да тут врачи, писаря, повара, переводчики — все помогут. Поставим всех на ноги через час…

— Спасибо, голубчик. Отлично! Уж вы присмотрите сами, чтобы по всем вопросам серьезно, ответственно и убедительно было.

Соколов ушел раскачивающейся, тяжеловатой походкой, а Емельян не мог оторвать глаза от этой несколько горбящейся спины, от всей чуть нескладной фигуры этого милого человека.

— Как просто! — взволнованно и чуть слышно сказал себе Емельян.

Запоздание генеральской ревизии на двое суток помогло коллективу осуществить все намеченное Леонидом Андреевичем. Канцелярия, кухня, медперсонал — все трудились, выписывая, подсчитывая падение среднего веса больных, среднюю калорийность пайка, указывая на полную необеспеченность потребными медикаментами, на отсутствие возможностей активного лечения. Врачи произвели несколько вскрытий умерших и составили акты.

Баграмов писал заключение, где говорилось о частом применении зондерфюрером голодного карцера и телесных наказаний, даже к туберкулезным больным, о том, что ТБЦ-лазарет не оправдывает названия лечебного учреждения и является кладбищем для живых…

Рано утром Емельян отправился, под предлогом доставки медикаментов, в блок «А», где в разных бараках были сосредоточены производство компасов, карт и переписка «аптечек».

Летняя пора заставляла думать о побегах не только из своего лагеря, но также о людях, содержащихся в разбросанных по району рабочих командах и мелких лагерях. Там не вычертишь карты, да и достать ее негде. Там не сделаешь компаса, даже если и есть искусные руки. Пленные из ближних рабочих команд, попадая в лазарет на амбулаторный прием, то и дело намекали на свою нужду в картах, в компасах; и им не отказывали, давали.

«Полиция» ТБЦ круглые сутки посменно несла службу, охраняя территорию туберкулезного лазарета от внезапного вторжения немцев. Весть о приходе в комендатуру «чистой души», оберфельдфебеля, гауптмана гестапо или какого-нибудь злостного унтера доносилась на другой конец лагеря буквально за двадцать — тридцать секунд сигналами постовых. В ту же минуту часовщик, вырезавший компасные стрелки, начинал заниматься часами, штамповщик компасных корпусов, рыжий Антон, брался за работу над гравировкой алюминиевого портсигара, а картограф Слава ложился на койку и закрывал глаза. Его худоба, изможденность говорили без слов о том, что он умирает от туберкулеза. И в самом деле он умирал, этот саратовский юноша-музыкант. Слава почти твердо знал, что ему, несмотря ни на чьи усилия и старания, не вернуться домой, что не ему суждено пройти по Германии, чтобы выйти к своим и снова вступить в ряды сражающихся сограждан. Но мысль о том, что вычерченная его рукой карта поведет другого этим путем, что, может быть, тот товарищ минует посты и заставы, пройдет через фронт и будет сражаться с фашизмом, — эта мысль и это сознание давали ему силы. И когда миновала опасность и немцы удалялись из лазарета, Слава снова брался за рейсфедер и кальку и часами не поднимал длинных, пушистых ресниц от своей работы. Ведя по бумаге перо, которое пролагало друзьям путь на родину, Слава сам как бы шел этими дорогами, шагал по асфальту шоссе, пробирался по ночным деревням, по лесу, переплывал реки…

Баграмов зашел в блок «А», в тот самый барак, где делали карты. Здесь уже все проснулись и ждали завтрака. Голод всегда будил раньше времени.

Барак был «особый» — весь состав его обитателей был подобран из самых надежных людей. Емельян нередко заходил сюда вечерами поговорить, послушать рассказы товарищей.

— Славик, можешь ты выполнить срочный заказ? — спросил он чертежника. — Вот здесь цифры. Надо изобразить их наглядно, графически. Они должны быть убедительны, выпуклы.

Слава понял задачу. Карты шоссейных дорог Германии были отложены в сторону. Все теперь было направлено к одному: помочь Соколову подать обоснованный рапорт, вычертить диаграммы.

Весь персонал лазарета и вся подпольная организация трудились в течение целого дня и всей ночи. Работа была закончена в шесть утра. Баграмов понес ее к Соколову.

— Читайте, Леонид Андреевич, сами, исправьте, а переводчики быстро заменят, что нужно, — сказал он.

Соколов просмотрел диаграммы, таблицы, взглянул в начало и заключение текста и начал шарить в карманах.

— Ручку? — спросил Емельян. Леонид Андреевич рассмеялся.

— Ручкой не удивите! Вот что я в премию за скорое выполнение работы вам приготовил! — с похвальбой сказал он, протянув Емельяну две свежие редиски. — Забыли, как называются эти фрукты?! Лакомьтесь, молодой человек! Вот вам соль, вот хлебца кусочек…

Емельян смущенно принял подарок. Угощение пищей в плену всегда вызывало неловкость: все понимали, что тот, кто угощает, голоден сам… Рука тянулась, а уши и щеки горели стыдом, но не было сил отказаться.

— Не стесняйтесь. Вот у меня их сколько: для Саши, для Глебова, для Самохина… Видите? — доказывал Соколов.

— А для себя?

— Тю-тю! Съел, голубчик! Что же мне, вас дожидаться! И Юрку еще угостил…

Емельян обмакнул в соль редиску.

— Вот и готово! — сказал Соколов, ставя свою подпись под рапортом.

…После завтрака явился с инспекцией «генерал-арцт», как благоговейным шепотом произносили это звание немцы. А с генералом — еще целая свита немецких врачей, интендантов, эсэсовцев.

«Торжественное» шествие вышло из немецкой канцелярии, направилось по персональским баракам, в аптеку, на кухню, по обезлюдевшей чисто подметенной магистрали, приблизилось и к бараку заразных больных, обреченных почти на верную смерть.

Солдат-санитар в резиновых рукавицах, зацепив железным крючком за скобу, распахнул дверь барака.

Генерал-арцт поднес к носу надушенный платок, видно остерегаясь заразы.

Больные дружно закашляли и захаркали…

Леонид Андреевич, сопровождая немцев, давал свои объяснения так, что у переводчика Костика от страха заплетался обычно бойкий язык и он с трудом подбирал немецкие выражения.

— Белье не сменяется у лежачих в течение двух месяцев. Мыла нехватка. Естественно, появляется вшивость — ведь это лежачие! У нас в России считается, что лежачим чаще надо менять… — говорил Леонид Андреевич.

— Сколько больных в месяц выписывают на работы? — пробубнил генерал.

— Только на кладбище, понимаете ли, только на кладбище! — разведя руками, с горечью сообщил Соколов. — По подсчету калорий, полученных на одного больного, выходит, что в среднем ходячие и лежачие — все получают на тридцать процентов менее нормы основного обмена! Вот подсчитано по раскладке за две недели. Битте, — сказал Соколов, подавая заготовленные бумаги. — Кстати, тут есть также динамика среднего веса больных: из недели в неделю теряется вес больного. Вот диаграмма.

Генерал-арцт брезгливо принял листки с цифровыми записями.

О чем бы ни пробовал он спросить, Соколов подсовывал ему еще диаграммы, таблицы.

Вначале важный, медлительный, немец теперь почти бегом несся назад, к воротам туберкулезного лазарета, словно спасаясь от Соколова…

Костик ушел вслед за немцами из ТБЦ-отделения и возвратился, унылый, лишь к вечеру.

Избалованный вниманием немцев, которые говорили, что с ним приятно вести беседу, потому что у него превосходное берлинское произношение, на этот раз Костик потерпел разочарование: генерал-арцт, раздраженный осмотром туберкулезного отделения, направился в хирургию и отделение внутренних болезней в сопровождении переводчика форлагеря Капельдудкина и Людмилы, а Костика отпустил, даже не ответив ему на приветствие.