Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

— Нате, смотрите, не жалко! — дерзко сказал белобрысый, видя, что все равно уж «шкуру» ему слупят…

До барака «господ добровольцев» провожала яростная толпа.

Обливаясь потом, торопливо тащили они полный до краев бачок баланды, боясь даже остановиться, чтобы выловить всю дрянь, которую им по пути кидали.

Белобрысый парнишка, который бросил свою колодку в бачок «добровольцев», после обеда был призван на суд к «чистой душе».

— Он хули-ган и будет нака-зан пле-тя-ми! — приговорил гестаповец.

Персонал и ходячие больные из хирургии были собраны для этого зрелища. Привязанный на скамье виновник обиды «освободителей», получив свои двадцать плетей, был снесен в барак на носилках. Пленные расходились мрачно с места публичной порки. Зондерфюрер сам увел «обиженных» добровольцев, которые поняли, что теперь им будет еще хуже.

Лагерный палач, унтер Принц, ушел за ворота лагеря, бодро насвистывая.

— Погоди, придет твой черед, палаческа шкура! — напутствовали его из толпы пленных.

— И вам отольется, гады! На носилках не понесут, в яму скинем — и баста! — крикнули вслед изменникам, сумрачно уходившим с «чистой душой».

— Ну, не орать! — зыкнул Лешка. — Посмотрели пьеску — и марш по баракам! Кто будет еще нападать на господ добровольцев, того — господин переводчик сказал — задерет плетьми. Они Германию защищать идут. Завтра велят им отдать весь хлеб из какого-нибудь барака — и весь отдадут, а вы — не орать! В плену, не дома живете!

«Чистая душа» еще раз пришел в этот день вместе с Лешкой и принес в барак «добровольцев» на каждого по полпачки махорки.

— Не бойтесь вы никого, гос-по-да, вы под моей защитой, — сказал гестаповец. — Завтра подам ходатайство господину штабарцту, чтобы вам отпус-ка-ли двойной паек. Тогда все уже будет закон-но…

После ужина, когда немцы ушли из лагеря, в особый барак постучал «земляк» Коржикова, маленький черноглазый парень со смуглым лицом, Сеня Бровкин, по пленной кличке Сенька Цыган. Несколько месяцев у него сочился в боку незаживающий свищ от штыковой раны. Он принес паек хлеба в обмен на табак. Торговая связь, как расценили «освободители», могла означать налаживание отношений с прочими бараками. Ради мирной торговой связи Сеньку впустили внутрь.

— Чисто устроились, елки-палки. Сватов кабыть ждете, — сказал Цыган, входя в барак «добровольцев».

— Чирьи от чистоты не вскочат, для себя убрались, — с достоинством ответил старшой Коржиков.

— О-о! — удивился Цыган. — Самого господина «освободителя» повесили! Украше-ение! — сказал он, глядя на портрет Гитлера.

— Лешка Безногий принес, — отозвался старшой. — Ну, показывай пайку. Целая? — подозрительно спросил он, переходя к деловым отношениям.

— Сам смотри, — Цыган положил на стол хлеб.

— Что-то мала! Трохи подрезал? — усмехнулся Коржиков.

— Вам, сказали, и пайку двойную дают, а нам — какую вчера, такую и нынче, — огрызнулся Сенька.

— Три закурки, — решительно предложил Коржиков.

— Сука ты, вот кто! Все на четыре меняют, а «господа добровольцы» зажрались — по три закурки за пайку?! Не хочешь — не надо!

Цыган встал с лавки и взял свой хлеб.

— Кажи-ка пайку! — остановил помощник старшого, Митяйкин. — Я четыре закурки дам. Старшой у нас строгий. А я по-простому…

В этот миг кто-то снаружи торкнулся в дверь барака.

— Табак продадите за сахар? Вам, говорят, табачку принесли, — раздался снаружи голос.

Ближний к двери обитатель барака откинул задвижку. Вошли двое с кусочками сахару.

— Табаку выдают вам, сказали, — повторил он, — может, и сахару дали двойную пайку. А нет, то меняйте.

— Кусочки-то маловаты, — приблизясь, заговорили «купцы».

— А совесть есть в тебе? Где ты видал куски больше?! Жила собачья! — истово торговался пришедший.

— Держи, на двоих три закурки даю за оба кусочка, — вмешался старшой.

— Каким твой отец был, таким и ты остался! — заявил Цыган. — В советскую пору рос, а нутро все урядницкое осталось!

— Каков уж есть! А ты, напротив того, от отцов и дедов отрекся! — взъелся Коржиков. — На родительские могилы гадил, креста не носишь!

— Отцы не знали того, что мы знаем. Им крестом головы задуряли, с нагайками гнали народ казнить. А я при советской власти рос. На могилы не гадил, а контру ходил раскулачивать. Вся беднота ходила. Я всегда за советскую власть…

— А ты читал, что в газете? Грамотный! И мы за советскую власть, только без коммунистов!

— С фашистами — за советскую власть? Тьфу! Дура ты дура! — со злостью отплюнулся Цыган.

— Не плюй, комиссар! — окрысился Коржиков. — Постой, вот сойдутся русские люди — и Сталину царству крышка!

— Дура! Да кто с вами пойдет? Кто пойдет? Такие, как ты, победят советскую силу, что ли? — наступал возмущенный Цыган.

— Такие, как я! Нас злость доведет. Я хочу на Дону хозяином быть, чтобы степь вся, от края до края, наша, а не колхо-озная! — кричал в ответ Коржиков, произнося последнее слово с какой-то особой гнусавостью, в знак презрения и ненависти. Мелкие, словно сжатые в кулак, черты лица его напоминали хорька, глаза разгорелись злостью. — На родимой земле заставили хорониться, — брызжа слюной, визжал Коржиков, — прятаться заставляли… Нет, ворочусь и не спрячусь! Ты думаешь, я за Германию? Плевать мне на Гитлера! Я — за своей землей!

— Слыхали, ребята?! Видали?! Деникинец! — отчеканил Цыган, повернувшись к остальным обитателям «добровольческого» барака. — А вы, дураки, куда? — вдруг мирно спросил он. — Все, что ли, помещицкие ублюдки?! Ведь Сидору так и так не жить дома, а вы чего? «Своей» земли захотели? Вот хоть ты, Митяйкин, дурак, зачем лезешь?

— Сидор подбил. Односумы, мол, вместе и заявление нам писать, — угрюмо и виновато ответил тоже земляк их Митяйкин.

— Скажи, дитё малое, право! «Не легла бы сама, да сводня — кума!» Значит, встанешь перед советским судом, шапку скинешь и скажешь: «Нету моей вины, что попал в измену, — все Сидор!» Тут Сидора схватят и два раза удавят: раз — за него самого, а в другой — за тебя. Так, что ли? Может, его и раз десять стоит повесить?

— Пошел отсюда! — крикнул Сидор, подступив к Бровкину.

— Боишься? — спросил тот с издевкой. — А ты не бойся! Это на первый раз страшно, а когда в пятый раз вешать станут, привыкнешь! Говорят, Иуде в аду одно только и дело — каждый час заново на осину! Ему теперь удавиться — как нам закурить!

— Сказал — меняй пайку да уходи! Запрещается посторонним в бараке! — насел старшой.

— А может, я тоже хочу заявление писать в изменники родины! — воскликнул с жаром Цыган. — Может, я тоже родную мать на немецкие сигаретки меняю! Может, я тоже сбираюсь отца родного штыком приколоть! Может, и я казачку свою да детей продаю фашистам!

Сидор схватил Цыгана за ворот, под самое горло.

— Комиссаришь, сволочь?! Под еврейскую власть захотел воротиться?! Кончена житуха твоя! — Он с силой швырнул щуплого Цыганка об пол…

Вся гурьба гостей негодующе зашумела. И вдруг, неожиданно для остальных, Митяйкин коршуном кинулся на Сидора.

— Стой! — зыкнул он, сбив с ног старшого. — Людей убивать, бандюга?! Да я бы сгреб твою мать — да оглоблю ей в глотку, что родила такого паскуду!..

Митяйкин насел на Коржикова и сдавил ему горло.

— Петька, пусти! Отпусти его, говорю! Задавишь суку — тебя за то немцы повесят! Брось, дурак! — убеждал Цыган, успевший вскочить на ноги.

— Не за тебя я его. За себя… кулачищу, собаку… — тяжко дыша, пояснил Митяйкин, когда его оттащили.

За этим шумом никто не заметил, как, привлеченные криками, к дверям сошлись не менее двух десятков людей из соседних бараков. Они теснились у входа, стараясь понять, что творится.

— Погоди, доберусь! Я тебе ребра на прочность испробую, комиссарский пособник! — сидя на полу между койками и ощупывая помятое горло, хрипел Коржиков. — Унтера Принца плетки не испытал?!

— Айда собирайся, Петька. Пойдем назад, в свой барак. Он еще, правда, бандюга, зарежет тебя тут ночью, — позвал Цыган.

— Не больно боюсь! — отбрехнулся Митяйкин. — Эй, гад! — крикнул он Коржикову. — Не оттого ухожу, что тебя боюсь, а потому, что и вправду с тобой тут в измену залез по колени!

— Слава те господи! Наконец разобрался! Тюха! — с насмешкой сказали от двери. — Баландички с мыльцем да с дохлыми мухами похлебал — сдогадался! Помолись на иконку «освободителя» — да и ножки в ручки!

— Ну, кто еще по своим баракам, ребята? — обратился Цыган к остальным «добровольцам».

— А я с Петькой Митяйкиным вместе. В фашисты вместе пошли — и назад не отстану! — отчаянно выкрикнул Федор Бондарев, которого все так и звали «Уральский казак» за его рассказы про свой Урал.

— Плюнь на гадов фашистских! Пойдем, братва! — настойчиво звал Цыган. — Петька, Федька, пошли! — позвал он Митяйкина и Бондарева, уже собравших свое добришко.