Юрий Мухин - Власть над властью

• Название: Власть над властью
• Автор: Юрий Мухин
• Издательство: Алгоритм-Книга
• Жанр: Политика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9265-0495-5

Народ СССР хотел жить в едином Союзе и даже заявил об этом на ре­ферендуме, а бюрократия разделила Советский Союз на части

Народ заявил о своем стремлении к более богатой жизни, а бюрокра­тия сделала его нищим.

Народ хотел свободы, а бюрократия границами, собственной валютой и нищетой приковала его к постоянному месту жительства

Народ никогда не отказывался работать, а бюрократия, развалив эко­номику, сделала его безработным

И всякий раз втаптывая в грязь волю народа, бюрократия нагло заяв­ляет, что делает это для его блага и от его имени Пора с этим кончать На­роду осточертели не только вредные для него законы, но и преступники от власти, нарушающие их. Народ ждет истинно народного президента.

---

Александр II освободил крестьян от помещиков и от­дал в рабство владельцам земли. Но и бюрократия захоте­ла получить свою долю. Она начала энергично вмешивать­ся в дела общины, стараясь подчинить все себе. Мы гово­рили, что общиной руководило собрание, сходка, но между сходками текущими делами управлял староста — исполни­тельная власть общины.

В первую очередь русская демократия была заменена за­падным парламентаризмом. Решение сходки стало считать­ся действительным не только при единогласном голосовании, но и при наличии двух третей голосов. В мир ворвал­ся кулак, покупающий голоса.

Далее бюрократия взялась за старост, стремясь их бюро­кратизировать, подчинить себе, а не миру. Старосты сопро­тивлялись, их подкупали серебряными медалями и именны­ми кафтанами, со строптивыми поступали круто — только в год реформы и только в Самарской губернии было сосла­но в Сибирь почти 70 сельских старост, отказавшихся под­чиняться волостным старшинам и сохранивших верность мирским приговорам.

И буржуазия, и бюрократия сняли намордники со своих мудраков и спустили их с поводков. Те, начитавшись книг западных ученых (написанных для условий Запада, причем для умных людей), со всем старанием стали хаять общину, русских крестьян и все, с этим связанное. (Нам это неслож­но представить, мы видели, что получилось, когда Горбачев спустил с цепи своих мудраков.) Одни, услышав, что в гер­манской армии в рацион солдат вводится гороховая колбаса, стали требовать от крестьян сеять и есть горох (как тут не вспомнить Никиту Сергеевича с его кукурузой). Другие из­девались над общинными наделами и прочностью традиций. Третьи обзывали крестьян пьяницами и лентяями. Кстати, о лени русского крестьянина. Те же Брокгауз и Ефрон сооб­щают, что самые «смертные» месяцы в России, то есть меся­цы, когда смертность населения резко превышала среднего­довую, — июль и август, месяцы страды, самой тяжелой кре­стьянской работы. В это время надрывались и умирали на работе слабые. Зато следующие месяцы, сентябрь и октябрь, по смертности были самыми благополучными в году.

Те русские интеллигенты, кто знал и понимал народ, но не мог донести свои мысли до царя сквозь мудраческий сло­весный понос, отчаивались: «Знаете, шибко я боюсь вашей петербургской стряпни. Уж как вы, господа чиновники, да к тому же петербуржцы, да еще вдобавок ученые, приме­тесь законодательствовать, право, из этого может выйти чисто-начисто беда, да еще какая! Знаете, мороз по коже дерет и меня, и Хомякова от одних опасений. Много мы от вас боимся, но на деле вы будете страшнее и ужаснее.

Старайтесь сделать как можно неполно, недостаточно, дур­но: право это будет лучше», — писал более ста лет назад А. И. Кошелев, но его слова подходят и к нашей сегодняш­ней жизни. Нисколько не поумнели мудраки.

В книге уже приведено немало примеров, когда мысль, ка­завшаяся правильной в столице, превращалась в шедевр глу­пости там, где она должна была внедриться в жизнь. Однако идея делократизма, к сожалению, понимается с трудом, а те, кто не пытаются анализировать, а предпочитают верить, как правило, не видят оснований верить в эту идею. Поэтому привести лишний пример — все равно, что добавить мас­ла в кашу.

Лесков описывает такой случай. Он подсел попутчиком в телегу к мужику, едущему в волость, и разговорился с ним о его деле. Мужик рассказал, что мир собрал взятку и теперь он везет ее в волость начальству. Цель взятки — добиться, чтобы волость не отправляла в эту деревню коров голланд­ской породы. Как бы этот эпизод оценил городской муд­рак? Он слышал, что корова дает молоко, и знает, что кре­стьянские коровы дают молока мало, едва 700—1500 литров в год, причем слабой жирности, а голландская корова дает 5000—7000 литров в год. Одна голландская заменяет десять российских. Но ведь одну держать выгоднее, чем десять, и по трудозатратам, и по кормам. А тут крестьянам дают бес­платно голландских коров, царь потратился, на деньги каз­ны купил, чтобы улучшить породность российского скота, а крестьяне деньги собирают и взятки дают, чтобы им этих коров не давали! Как это понимать?

Здесь нужно вспомнить, что Россия тех времен не знала минеральных удобрений, ее поля не знали и чилийской се­литры. Советуя царю ввезти в Россию голландских коров, царские мудраки должны были задать себе вопрос: как в России столетиями растят хлеб, не удобряя поля? Мудраки не могли понять, что для крестьянина в корове самое цен­ное не молоко и не мясо (это все сопутствующие продук­ты), а навоз и только навоз, поскольку без навоза у него не будет хлеба. И Россия имела свою породу крупного рогатого скота — навозную. «Система ценностей» скота была совершенно иная. Никто не кормил скотину зерном — это было глупо. В любой деревне главной ценностью была не пашня, а угодья — луга и выпасы. Именно по ним можно было определить, сколько скота способна содержать дерев­ня. А количеством скота определялись пашни и площадь под зерновые. Считалось, что одна голова крупного скота (ло­шадь или корова) или десять голов мелкого (свиньи, овцы) дают минимальное количество навоза для выращивания хлеба на одной десятине. Нет навоза — не стоит и пахать. Навоз был главной ценностью, которую давал скот, а моло­ко, мясо, шерсть — это уже сопутствующее.

На заре российского государства Ярославом Мудрым был написан судебник. В нем определялся штраф за уничтоже­ние чужого скота. По сумме штрафа можно определить, ка­кое домашнее животное для крестьян было особо ценным. (Кстати, в те времена на крестьянском подворье жили и ле­беди, и журавли в качестве домашней птицы.) Оказывается, самый большой штраф налагался не за уничтожение пле­менного жеребца или удойной коровы, а вола, поскольку он выполнял функции лошади и давал много навоза. Молоко для крестьян не имело большого значения, главным было зерно, хлеб. А вол и пахал, и удобрял поле. И теперь уже не покажется удивительным, что такой же штраф, как за вола (вдвое превышающий штраф за лошадь), брали за уничто­жение... кота: то, что вол «вырастил», кот обязан был охра­нять от мышей.

Коровы русской породы отличались тем, что им годился любой корм: от болотной осоки до соломы с крыши избы затянувшейся зимой. Этим они были ценны, а не молоком. А что мужику делать с голландской коровой? Ведь ее нуж­но кормить клевером, нужно кормить зерном, которого му­жику и для своей семьи не всегда хватало. Голландская ко­рова на русских харчах сдохнет немедленно. А бюрократ об­винит мужика, что тот уморил царский подарок из-за лени, и накажет. Поэтому мужики и собрали взятку начальству, чтобы оно всучило царский подарок какой-нибудь другой деревне.

Это не очень сложно, и действия крестьян не вызывают сомнений в целесообразности, но сколько обвинений в ту­пости обрушили на их головы столичные мудраки, настраи­вая против крестьян чиновников, не слишком вникающих в суть дела, но увлекающихся и энергичных. Таких, напри­мер, как Петр Столыпин.

Именно Столыпин бросил в лицо революционерам из­вестные слова: «Вам нужны великие потрясения, а нам нуж­на великая Россия!» Красивые слова, но, наверное, ни один революционер не сделал столько для великих потрясений, сколько сам Столыпин. И его потянуло мудрачествовать, его потянуло реформировать сельское хозяйство. Нахватавшись сведений о фермерских хозяйствах в США, о том, как у них идут дела, Столыпин решил реорганизовать крестьянскую общину России в общество единоличников-фермеров.

Городскому жителю, причастному к какой-либо эконо­мической деятельности, мысль Столыпина должна казать­ся чрезвычайно привлекательной.

Ситуация в России была такова. Согласно данным слова­ря Брокгауза и Ефрона, в европейской части России площадь земли во владении средней деревни составляла 8,6 квадрат­ных верст, жило в ней 167 душ обоего пола. При 6,6 человека на один дом в этой части России средняя деревня состояла из 25 дворов. Пашня в европейской части России занимала 26% земельной площади, остальное — Луга, леса, неудобные земли. Следовательно, на один двор в этой средней деревне приходилось около 9 десятин пашни, а всех земельных уго­дий 34,4 десятины (десятина примерно равна одному гекта­ру). Площадь 8,6 квадратных верст можно представить как квадрат со стороной примерно 3 км. Но ведь чрезвычайно редко участок имел форму квадрата, а деревня находилась в центре его. Следовательно, можно допустить, что в средней российской деревне почти обязательно были поля, удален­ные от усадеб на 3 км. На эти поля надо было ехать, чтобы вспахать, засеять, завезти навоз (примерно 40 тонн на де­сятину), вывезти снопы с поля. Все это связано с расхода­ми, неудобствами, требует уйму рабочего времени (причем, если до поля было больше 2—3 км, крестьяне переставали возить навоз: это было невыгодно, на таких полях сажали без удобрений и называли их запольными.)

Другое дело, если ферма, дом и подворье находятся пря­мо на том поле, которое надо обработать. Ведь 9 десятин — это квадратный участок со стороной 300 метров, следова­тельно, от порога дома до любой крайней точки не более 300 метров — в десять раз меньше, чем в деревне. Работа крестьянина по обработке поля облегчается, может быть, в 3—5 раз.