Натан Гимельфарб - Записки опального директора

• Название: Записки опального директора
• Автор: Натан Гимельфарб
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

20-го октября радио сообщило о том, что после тяжелых семидесятидневных боёв наши войска оставили Одессу. Немцы форсировали Днепр и развернули широкое наступление на левобережной Украине. В тылу остались Днепропетровск, Запорожье, Харьков и другие крупные промышленные центры.

Фронт всё более приближался к Ворошиловграду. Город почти ежедневно подвергался бомбёжке, а воздушные тревоги объявлялись несколько раз в день.

22-го октября началась срочная эвакуация госпиталя. Назначенная мне операция, на которую я возлагал большие надежды, так и не состоялась.

Тяжелораненых вывозили в первую очередь, и я оказался среди них. Глубокой ночью меня поместили в вагон санитарного поезда, который держал курс на Сталинград.

46

Госпиталь находился в самом центре города. Здесь до войны была одна из лучших гостиниц этого крупного промышленного и культурного центра на Волге. Палатами стали недавние двухместные и одноместные гостиничные номера с высокими потолками, паркетными полами, санитарными узлами с туалетом, душем и ванной.

В палате остались даже две гостиничные кровати. Они разительно отличались от трёх штампованных металлических коек, дополнительно установленных здесь. На стенах остались также картины, принадлежавшие гостинице.

При первом же обходе врачи решили, что главное, что может спасти мою жизнь, это калорийное полноценное питание, а поскольку оно не может быть обеспечено без ремонта зубов, то с этого и следует начинать.

Может быть они были по своему правы, но я чувствовал, что не это главное, ибо у меня не было никакого желания есть. Мой организм не воспринимал пищу, и даже те жидкие бульоны и супы, которые не требовали зубов и которые мне постоянно навязывали, я пил через силу. Они нередко вызывали рвоту.

Я пытался объяснить врачам, что дело не в зубах и челюсти, а в болях в коленном суставе, которая затмила моё сознание и лишила всяких других чувств, в том числе и желания принимать пищу.

Тем не менее, на следующий после обхода день мне была сделана операция. Подшили челюсть и удалили несколько зубов.

Когда через пару дней мне принесли, приготовленные по индивидуальному заказу, шницель с жаренной картошкой, врачи убедились, что я был прав. Этот спецзаказ вызвал аппетит у моих соседей по палате, а я, с трудом проглотив несколько картошин, отказался от еды.

Мне сделали переливание крови и продолжали буквально насильно поить бульонами.

Необходимости в повторной операции на коленном суставе врачи здесь не видели. Приглашённый на консультацию профессор, осмотрев рану и рентгеновские снимки, сделал заключение, что раздробленная коленная чашечка будет вызывать сильные боли до тех пор, пока не срастётся кость, а на это требуется время, сократить которое в условиях госпиталя невозможно. А так как силы всё больше покидали меня и появилась реальная опасность для жизни - истощение, профессор посоветовал срочно эвакуировать меня в госпиталь санаторного типа, к примеру, на Кавказские Минеральные Воды, где специальные методы лечения и благодатный климат могут способствовать моему выздоровлению.

Мою эвакуацию в тыл, наверное, ускорили ещё и частые бомбёжки города, начавшиеся в конце октября.

Курорты Кавказа тогда ещё считались глубоким тылом и ещё не подвергались налётам немецкой авиации. Никто тогда не мог ещё и предполагать, что положение в знаменитой Кавказской здравнице изменится так резко и так быстро. Как бы там ни было, но с первым же санитарным поездом, следовавшим на Минеральные Воды, я был доставлен во всемирно известный город-курорт Кисловодск.

47

Ещё проезжая города-курорты Ессентуки и Пятигорск, я почувствовал благодатные особенности Кавказа. В отличие от Сталинграда, где при отъезде падал мокрый снег, завывал холодный ветер и люди уже носили зимнюю одежду, здесь было ещё довольно тепло, светило яркое солнце и всё кругом было голубым и зелёным. Через стёкла вагонных окон были видны прогуливающиеся на перронах отдыхающие в летней одежде.

На привокзальной площади Кисловодска всё выглядело, как в далёкое мирное время. Красивые цветочные клумбы, аккуратно подстриженный зелёный кустарник, дорожки, покрытые толчённым красным кирпичом. Ничего не напоминало о войне, если не считать преобладающее женское население. Женщины и девушки несли носилки с ранеными, грузили их в санитарные машины и даже водителем в нашем автобусе была женщина.

По сильной боли в ноге я догадался, что путь нашего автобуса проходит по горной местности, когда приходится часто переключать скорости, замедляя и ускоряя движение. Дорога к госпиталю оказалась длиной и, превозмогая боль, я с нетерпением ожидал её конца.

Но вот автобус остановился на асфальтированной площади перед большим и красивым зданием санатория. На фасаде ещё висела красочно оформленная вывеска: «Санаторий имени Серго Орджоникидзе».

Санаторий находился на высоком плато, откуда виден был весь город, окружённый горами и утопающий в зелени. Вдали просматривалась снежная вершина Эльбруса. От площади, примыкающей к главному корпусу санатория, уходили красного цвета дорожки, с обеих сторон которых тянулся зелёный кустарник. Напротив корпуса располагался скверик с фонтаном, цветочными клумбами и удобными садовыми скамейками.

По широкой кольцевой парадной лестнице меня понесли на второй этаж и поместили в довольно просторную палату, в которой было только две широкие санаторные кровати. К прихожей примыкала ванная комната со всеми удобствами. Кроме столиков-тумбочек, в палате был стол, два кресла, гардеробный шкаф. На паркетном полу лежал ковёр.

Таких шикарных условий в госпиталях или санаториях, где мне приходилось бывать раньше, я ещё не видел и не предполагал, что они вообще могут быть.

Когда меня несли по коридорам, я заметил красивые ковровые дорожки, невысокие столики с креслами по бокам, много цветов и роскошные занавеси на окнах.

Как мне потом рассказывали, санаторий был построен в 1935-ом году по указанию народного комиссара тяжёлой промышленности Орджоникидзе и находился под его непосредственной опекой. Он был предназначен для металлургов, но после того, как наркома, как и многих других видных руководителей партии и правительства не угодных Сталину, отправили на тот свет, в санатории, как правило, отдыхала партийная знать и важные правительственные чиновники.

Из окна нашей палаты был виден памятник Серго с доброй улыбкой на лице и взглядом в горные дали Кавказа.

На второй кровати, что была отделена от моей тумбочкой, лежал тяжелораненый танкист Николай Павлович Серёгин. Ему было уже за тридцать и он недавно перенёс тяжёлую операцию по ампутации ноги, гангрена которой угрожала его жизни. Он был абсолютно слепым, постоянно носил тёмные очки и уклонялся от разговоров со мной. Врачам и сёстрам Николай Павлович отвечал короткими фразами, отдельными словами или жестами. Возле его кровати стояли костыли и он пользовался ими только при необходимости сесть за стол для приёма пищи, посидеть в кресле или пройти в ванную. В коридор он не выходил и редко с кем общался.

Николай Павлович был очень чистоплотным и по утрам долго задерживался в ванной, где тщательно чистил зубы и ежедневно принимал душ. Когда он подымался хоть на короткое время с кровати, то обязательно заправлял её.

Сосед мой был очень подавлен своей беспомощностью, особенно потерей зрения. Этим, вероятно, и объяснялась его неразговорчивость. В палату часто заходил его земляк - лейтенант Вася Голубец, тоже танкист. Их познакомила медсестра, узнавшая из истории болезни, что Вася, как и Николай Павлович, киевлянин и тоже танкист. Ей хотелось использовать некоторую общность в их биографии, чтобы хоть как-то развеять грусть и уныние Серёгина и облегчить его страдания.

Вася был намного моложе Николая Павловича. Он перед войной закончил танковое училище и участвовал в боях с первых дней войны в чине лейтенанта. Был ранен осколком мины под Киевом, когда оставил подбитый танк и выбирался ползком с поля боя к своим. Ему ампутировали левую руку, на правой кисти удалили три пальца и он почти полностью потерял зрение на один глаз.

Кроме общей военной специальности и места рождения, между ними ничего более общего не было и им не о чём было говорить.

Вася обычно рассказывал какая на улице погода и какие новые процедуры назначил ему врач. После очередной такой информации Васи, я предложил Николаю Павловичу прочесть ему статью Ильи Эренбурга во вчерашней газете, которая произвела на меня большое впечатление. Он согласился и я потом часто читал ему свежие газеты и обсуждал с ним наиболее важные события в нашей стране и за рубежом.

Как-то он сам рассказал мне об истории его ранения и возникших в связи с этим жизненных проблемах. Он чудом выполз из горящего танка и от сильных ожогов потерял зрение. Кроме того, он был тяжело ранен в ногу и врачи были вынуждены ампутировать её. Будучи совершенно беспомощным, он решил никогда больше не возвращаться домой после освобождения Киева и не сообщать жене о своём увечье, чтобы не быть для неё обузой. Они поженились за год до начала войны и у них в мае 1941-го года родился мальчик, которого он ни разу не видел.