Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

• Название: Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
• Автор: Эрик Дэвис
• Издательство: Ультра. Культура
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9681-0127-3

Если проанализировать параллельно историю техники и историю мистики, то мы сможем обнаружить мистические озарения и апокалиптические ожидания, которые пронизывают историю человечества и его взаимоотношении с природой. Книга Эрика Дэвнса открывает нам сегодняшнее «технологическое бессознательное», в котором есть место религиозному воображению, утопическим мечтам, апокалиптическим видениям, цифровым фантазиям и одержимости потусторонним миром. «Техногнозис» демонстрирует и то, как язык и идеи информационного общества видоизменяют и формируют многие аспекты современной духовности. Автор предлагает читателю яркое и захватывающее путешествие в наступившее тысячелетие, в котором гипермедиа с ошеломляющей скоростью изменяют и границы реальности, и саму нашу идентичность.

---

IX

Датапокалипсис

Когда Маршалла Маклюэна спрашивали, оптимист он или пессимист, он неизменно отвечал, что он апокалиптик. Этот характерно ироничный ответ не только напоминает о том, что Маклюэн был правоверным католиком, но и намекает, почему этот человек был так не склонен занимать определенную моральную или политическую позицию в отношении электронного общества, привнесению которого в общественное сознание он способствовал. К ужасу многих его критиков, Маклюэн занял позицию пророка медиа, предугадывающего технологические «признаки времени», делая иронический и фаталистический шаг в сторону со светской арены социального действия и исторического конфликта. Но Маклюэн был не столько технологическим детерминистом, сколько технологическим экзегетом: он прочитывал медиаландшафт через фильтр своего собственного чрезвычайно богатого воображения, позволяя аналогиям не в меньшей степени, чем анализу, вести себя вперед. Этот метод позволил Маклюэну выразить догадку гораздо более глубокую, чем социополитический дискурс, формулируемый многими теоретиками медиа, догадку о том, что человек и человеческая цивилизация переживают бурную трансформацию, настолько полную и безвозвратную, насколько только можно представить.

У истинного апокалиптика чувство, что история готова сделать поворот, вызывает психологическую установку гораздо более сложную, нежели оптимизм или пессимизм, потому что апокалиптический поворот отчасти черпает свою силу из смешения спасения и гибели и даже принятия одного за другое. Даже старые школьные воззрения на библейских апокалиптиков были глубоко по-лярны, разрываясь между взятием на небеса и чумой, Новым Иерусалимом и Антихристом, пришествием Мессии и последним путешествием в преисподнюю. Шизофрения Маклюэна в этом отношении могла доходить до крайности. С одной стороны, он мог заявлять, как он сделал это в интервью Playboy в 1969 году, что компьютерные сети выполняют обещание появления технологически порожденного состояния универсального понимания и единства, состояния погруженности в Логос, который может объединить человечество в одну семью и создать вечную коллективную гармонию и мир.

Взывая к убеждению Данте, что люди будут жить как осколки разбитого целого, пока мы не «объединимся во всеохватывающем сознании», Маклюэн дошел до сути дела: «В христианском смысле это просто новая интерпретация мистического тела Христа; а Христос в конечном счете есть предельное измерение человека»212. Но почти в то же самое время Маклюэн мог лелеять гораздо более мрачные взгляды на новую технокультуру. В письме философу-томисту Жаку Маритену Маклюэн разгромил свои взгляды, изложенные в Playboy в самых сильных выражениях, какие только можно представить:

Электронное информационное окружение, будучи крайне неуловимым, поддерживает иллюзию мира как духовной субстанции. Это теперь разумное факсимиле мистического тела [Христа], откровенная манифестация Антихриста. В конечном счете Князь мира сего — великий электронный инженер213.

Здесь Маклюэн осуждает электронные СМИ не только за то, что они поощряют отрицание материального мира (под которым он понимал гностическую ересь до-кетизма), но и за создание демонического симулякра того самого мистического тела, к которому он взывал в Playboy. В письме Маритену он намекает и на то, что определенные державы фактически провоцируют это сатанинское положение дел — эти подозрения взращивались любительским интересом Маклюэна к католическим теориям заговора, планирующим изменение хода истории группами просвещенных гностиков.

Маклюэн вряд ли был одинок в своих апокалиптических догадках как тогда, так и сейчас. Многие сегодня испытывают чувство головокружения, нарастающего в сердце вещей, почти подсознательного сотрясения по линиям разлома реальности. Сторонник крайних взглядов Арт Белл, который пересказывает новости сверхъестественного в своем чрезвычайно популярном ток-шоу на радио, называет это ускорением. Термин Белла удачен, потому что простого ускорения технологических и социо-экономических изменений сегодня достаточно, чтобы придать сюрреалистическую и пугающую остроту социальным переменам, которыми отмечена наша повседневная жизнь. Новые технологии трансформируют войну, коммерцию, науку, воспроизводство, труд, культуру, любовь и смерть со скоростью, пугающей лучшие умы. По мере того как глобальные потоки информации, продукции, людей и симулякров вливаются в наши непосредственные жизненные миры, они разрушают наше ощущение твердой почвы под ногами и привязанности к определенному времени и месту. Французский философ Поль Вирилио, католик необычайно постмодернистского толка, утверждает, что одна только скорость информации, образов и технологических метаморфоз фактически растворяет наше чувство исторического времени. Хотя мы давно привыкли к сумасшедшим ритмам современной жизни, иногда кажется, как будто нас увлекает еще более глубокое и неистовое течение времени, жуткий разрыв, который грозит утащить нас в море.

Конечно, мы вряд ли будем первым поколением, ощутившим сотрясение некоего тектонического сдвига в почве истории. В действительности трудно найти такую эпоху за последние два тысячелетия, когда кто-нибудь где-нибудь не полагал бы, что близятся последние дни. При наличии необходимых социальных или психологических условий появится и нужная степень утопической страсти или резкие перемены и острое чувство опасности, которые характерны для апокалиптической эпохи. Хотя бесчисленные кульминационные даты приходили и уходили, не ознаменованные ни стуком копыт ни трубным гласом, пророки апокалипсиса не перестают вновь и вновь гадать по календарю. Сбой в тиканье главного одометра, подобный 2000 году, — и появление на горизонте миражей Армагеддона и «золотого века» обеспечено.

Возможно, Запад вписался в нарративную ловушку и не может убежать от своей старой грандиозной сказки о завершении и уничтожении, истории, которая, как все хорошие истории, одновременно стремится к своему концу и отодвигает его. Хотя космическое ощущение завершения может рассматриваться как своеобразная патология исторических религий, эсхатологическое воображение давно просочилось в светские мифы об истории и научном прогрессе. Как мы увидим из этой главы, технологии пронизаны мифами, которые обрамляют историю времени, — как мифами утопии, так и мифами катаклизма. Поэтому нас не должно удивлять ни то, что многие из распространенных историй об «информационной революции» питаются моделями эсхатологической мысли, ни то, что технологические образы спасения и гибели продолжают бомбардировать экраны социального воображения, подобно афишам последнего летнего блокбастера. В действительности достаточно заглянуть за покрывало технокультуры, чтобы обнаружить заразительную интуицию о том, что на этом пути должно возникнуть нечто видоизмененное — будь то ангел, или Антихрист, или искусственный сверхразум.

Даже самые косные инженеры сегодня со страхом ожидают 2000 года — и не без оснований. Бесчисленные компьютерные системы по всему миру, в особенности «устаревшие системы», составляющие основной слой многих коммерческих, банковских и правительственных учреждений, сохраняют номер года как двузначное число и поэтому ошибочно прочитают 2000 как 1900, что вызовет непредсказуемые и потенциально катастрофические ошибки. «Проблема 2000» уже провоцирует тревогу, страх и параноидальные слухи, истории, которые напоминают нам, насколько тесно мы привязаны ко времени или, скорее, к произвольным рамкам, которые мы используем, чтобы упорядочить и контролировать его угрожающий поток. Тот факт, что исторический одометр Запада был заведен христианскими бюрократами, у которых тоже было по десять пальцев, не означает, что эти часы не тикают.

Вот мое скромное предсказание: последние времена будут все так же манить нас еще долгое время после 2000 года. Мы должны предпринять что-то еще, а не просто посмеяться над иррациональностью апокалиптической мысли, которая не более рациональна и не менее интересна или интригующа, чем азартная игра или хорошая поэзия. Действительно актуальный вопрос — как нам справиться с апокалиптическими настроениями и фантазиями, которые уже заставляют мир трещать по швам. С моей точки зрения, мы не должны ни игнорировать эти зловещие знаки и чудеса, ни интерпретировать их как буквальные предвестники какой-то судьбы. Как показала активность японской «Аум Синрикё», ожидание апокалипсиса может быть безумно опасным, но оно может также служить романтическим текстом времени. Еще больший потенциал заключен в его способности разрушать иллюзорное чувство, будто мир сегодня развивается как попало, как и всегда. Это не тот случай. Мы живем на краю эпохи нарастающего шума и неистовства, заново изобретенных кошмаров и невидимых архитектур проясняющего кода, который как раз мог бы способствовать спасению этой эпохи. Ощущение конца прорывается сквозь ложное благодушие повседневности и позволяет нам бросить хотя бы беглый взгляд на глобальную турбулентность под неумолимым знаком абсолюта.