Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

• Название: Дневники 1932-1947 гг
• Автор: Лазарь Бронтман
• Жанр: Биографии и Мемуары

Лазаря Бронтмана современники называли «королём московских журналистов» — и за ироничным звучанием этого неофициального титула скрывалось весьма много настоящего. Бронтман четверть века жил и работал в самой, что ни на есть, гуще событий, бесперебойно поставляя советскому читателю передовицы (псевдоним Лев Огнев). Во время «бума рекордов» 30-х годов Бронтман, по долгу службы и, как можно понять из дневников, из-за собственной любознательной натуры, побывал везде — освещал строительство первых линий метро, участвовал в знаменитом автопробеге Москва-Каракумы-Москва, был в экспедиции под руководством Ушакова в Арктике, искавшей земли Джиллиса и Санникова, потом — посетил Северный полюс, дрейфовал на одной льдине с Папаниным (а до того принимал участие в спасении седовцев); тесно дружил с лётчиками-испытателями ЦАГИ, с Коккинаки, Чкаловым, освещал стратосферную эпопею. Перед войной Л. Бронтман был назначен начальников информационного отдела «Правды». Потом — четыре года войны, без прикрас отображённые в дневниках. Масса интереснейших малоизвестных деталей об интереснейших известных событиях. И, на протяжении всего этого времени, описания встреч со знаменитыми людьми, в т. ч. Сталиным, Калиныным, Молотовым, Головановым, Василием Сталиным, Чкаловым, Громовым, Папаниным и многими другими. Эти дневники — ранее не публиковавшиеся замечательный документ эпохи.

---

Я подъехал в больницу. Как раз, когда входил в корпус, позвонила туда из дома зав. нервным отделением Гинда Хаимовна Быховская.

— Его положение очень тяжелое, — сказала она. — Это не скопление мокроты, а отказывают дыхательные пути. Сегодня утром я думала, что это уже конец, сейчас ему лучше, но положение угрожающее. Сделать ничего нельзя, мы бессильны. Лобелин пока не нужен. Это средство можно вводить только раз в день. Сегодня он не потребуется, если очень нужен будет — я завтра возьму у нас еще одну-две ампулы, так что не стоит сейчас выписывать рецепт.

В коридоре я увидел плачущую маму. Оказывается Лиза с Инусей приехали в больницу, не заезжая домой, записка попала Давиду, ее увидела мама — и сразу тоже сюда.

Когда я вошел в палату, Абрам готовился ко сну. Чувствовал он себя несколько лучше, чем когда я был у него. Дышал немного легче. Поел. Я рассказал ему о поездке в Кремлевку, о разговоре с Быховской. Видимо, это успокоило его. Еще из дома я звонил главврачу больницы Шимелиовичу, объяснил ему положение и попросил заинтересоваться положением, он обещал. Я сказал Абраму и об этом. Но ничего, пес, не сделал.

Принесли ему снотворное (санбутал). Он выпил. Я сказал ему о решении редколлегии, вынесенном в этот день о назначении меня зав. информационным отделом. От поинтересовался, кто будет еще в отделе.

Спросил, верно ли, что в Москву съезжаются победители — на парад.

— Маму возьмешь отсюда? Ты на машине?

Лиза попросила прислать утром Давида, сменить ее ненадолго.

Мы с мамой собрались уходить. Он не хотел отпускать. Но пришла сестра и предложила уйти, дать ему отдохнуть.

Ночью я из редакции пытался дозвониться — не соединяли. У меня шла передовая. Кончили в седьмом часу. В 7 я пришел домой, позвонил в больницу. Подошла Лиз.

— Ни на минуту не мог уснуть. Очень измучен. Дыхание по-прежнему. Но температура немного спала. Сейчас хочет уснуть.

— Ну и я посплю немного и приеду.

Я уснул. Около часу (1 июня) меня разбудили по телефону из больницы:

— Говорит сестра. Вашему брату очень плохо. Немедленно приезжайте с сыном.

Я взял Славку и сразу поехал. Меня встретила с заплаканными глазами Быховская и врач Муза Кузьминична Усова.

— Ему очень плохо. Перестают работать дыхательные мышцы. Ввели лобелин — он действует непосредственно на дыхательный центр, даем кислород, камфару — безрезультатно. Боюсь, что он не переживет сегодняшнего дня.

— А Маргулис был?

— Заходил четыре раза.

Я зашел в палату. Там была мама, Лиза. Инуську увели в другую комнату. Абрам был уже без сознания, глаза закрыты. Я несколько раз окликнул его никакого ни ответа, ни рефлекса. дышал тяжело, часто, видно мучительно и очень мелко. Спать ему так и не удалось

Лиза после рассказывала, что ночью он спрашивал:

— Ты дремлешь? А я не могу уснуть.

Потом попросил:

— Поцелуй меня.

Когда утром померили ему температуру, было 38 и Лиза сказала:

— Слава Богу, меньше, было 39.

Он рассердился:

— Значит от меня скрывали? (Лиза тогда сказала, что не 39.1 а 38.1)

Накануне Абрам, зная, что 2 июня Инуся — именинница, попросил купить ей альбом с открытками. Инуська стала спрашивать, как он приедет на именины ведь машины нет, он сказал: «Я пешком приду».

То ли потому, что он был без сознания, то ли потому, что организм угасал — мне кажется, что он уже мучился меньше в эти последние минуты. За полчаса до смерти у него посинели руки. Потом они стали белеть.

Вот он стал дышать реже, реже. Врач пощупал пульс: нет. Но он еще дышал. Кто-то сказал: «Кончился». Он еще вздохнул. Потом какое-то не дыхание, а судороги дыхания. Еще. И все.

Через две-три минуты я взглянул на часы — было 14 часов 30 минут. Значит, он умер в 2:27- 2:28.

Пожалуй, лучше для него, что он отмучился. Врачи предсказывали дальше атрофию пищеварения, речи. Это были бы для него ужаснейшие страдания.

Я вышел — весь персонал плачет, врачи, сестры, сиделки. Еле-еле увез маму и Лизу.

Сегодня знакомился с результатами вскрытия. Полное подтверждение диагноза, классический случай. непосредственная причина смерти — удушье от двусторонней пневмонии легких — застойной, а не простудной.

Наркомзем берет похороны на свой счет, дает единовременное пособие Лизе (около 1500 руб.). Завтра хороним, Лиза настаивала на кремации, решили так и сделать.

3 июня.

Сегодня похоронили. К 4 ч. приехали к моргу Боткинской больницы. Там служители его обмыли, побрили, одели в любимую кавказскую белую рубашку, белые брюки. Было много цветов, в том числе его любимые тюльпаны. Оттуда поехали в крематорий и в 5:30 кремировали. Было очень тяжело, мама совсем убивалась.

Были: мама, Давид, Шурка (он вчера прилетел из Берлина), Зина, Славка, Зина Давида, Катя, Лиза, Инуська, Таня, Дмитрий, Анета, Дэлка, Рахиль, Ия, Феоктиста Якимовна, Бауэры, знакомые мамы Поля и Надежда Давыдовна, Реут, Зуев, Хват, сослуживцы Абрама по Наркомзему.

Их крематория поехали к Тане на поминки.

5 июня.

Сегодня был на открытии сессии РСФСР в Кремле. Видел Сталина. Это первое публичное заседание после войны, на котором он присутствует. Ну и встреча же была!

Сначала заняли свои места в левой ложе (если считать от сцены) Наркомы РСФСР. Потом появились в правой ложе Наркомы Союза. Ровно в 7 вечера появились Сталин, Молотов, Каганович, Маленков, Берия, Шверник и др. Сталин и Молотов остановились рядом в начале прохода между кресел, остальные прошли на свои места. Овация. Молотов обернулся к Сталину и тоже жарко хлопал. Сталин то ответно аплодировал нечасто, то опускал руки. Он в военном кителе, без орденов, только звездочка. Молотов — в сером костюме, белой сорочке, тоже без орденов, сильно полысел и поседел.

Наконец, Сталин сел. Сели и остальные. Он сел в заднем ряду в кресло у прохода, по другую сторону прохода — Молотов. Церемония открытия. Доклад НКфина Просконова. Молотов нагнулся, что-то сказал Сталину, он улыбнулся. Доклад длился час. Сталин сидел неспокойно, то осмотрит зал, то ложи, то облокотится на правую ручку кресла, то на левую, потом опять на правую И так все время. Лицо очень спокойное, слушает внимательно. После доклада он ушел.

Отдел у меня все еще не сформирован. Поспелов до сих пор со мной не говорил, пойду сегодня сам к нему: прошла уже неделя. Надо хоть с 5-6-ю людьми, но начать.

За последние дни несколько событий: выгнали Азизяна за то, что использовал без ведома редакции служебное положение для реабилитации родственницы, и Михайловского — за барахольство.

Сегодня в Берлине подписана декларация о порядке оккупации Германии. В 3 ч. утра прилетел Рюмкин со снимками подписания декларации. Даем в номер.

Сегодня Поспелов дал согласие и подписал на меня наградной лист к ордену Отечественной войны 1-ой степени. Решили проводить не через фронт, а через ГлавПУРККА или ВВС.

1 июля.

Не записывал, шут его знает сколько времени. Была запарка. Числа 12-го Сиротин поручил мне вести юбилейную сессию Академии Наук. Вытянули мы ее хорошо. Началась она 15-го и закончилась вчера приемом в Кремле. Все было очень помпезно и торжественно.

Прежде всего участников кормили на убой. На питание было отпущено по 60 руб. в день (по твердым ценам), на банкет в «Москве» — 500 руб. Иностранцы были поражены, а французы, например, просто объедались. Вообще же на проведение юбилея было отпущено 17 млн. руб. (включая ремонт институтов).

Работу у нас вели Реут (информация), Капырин (организация), Заславский и Рябов (зарисовки). Я писал отчеты об открытии сессии в Большом театре, о втором заседании — в Колонном зале и о заседании в Ленинграде.

Были в Ленинграде 4 дня. Выехали туда 24-го, тремя поездами, после парад Победы. На параде был дождь, вымокли. Парад отличный. Ленинград готовился добросовестно. Отремонтировали для сессии «Асторию» и «Европейскую», выселили оттуда всех жильцов. Я не был в нем с 1940 г. В самом городе следы блокады почти незаметны. Но город погрязнел, народ одевается плохо.

Несколько отрывочных записей.

15-го в Нескучном был устроен прием Президиумом Академии всех участников. Мы были очень озабочены получением статьи Комарова. Писал же ее обычный помощник — Борис Кузнецов, зам. директора института Естествознания. В это день мы напечатали его статью об истории Академии, но лично я его не знал. Послал Капырина разыскать. Капырин зовет — вот он. Я подхожу. Высокий, блондин.

— Тов. Кузнецов?

— Я

— Бронтман.

— Очень приятно.

— Статью вашу видели?

— Видел.

— Претензий к нам нет?

— Никаких.

— А у нас есть. Очередь за второй статьей.

— На это время же нужно.

Вижу, упирается.

— С вами Поспелов хотел об этом поговорить.

— Он здесь? Пойдемте.

Пошли. Подвел. Только хотел знакомить — смотрю, Поспелов сам с ним радостно здоровается, и вдруг начинает меня расхваливать: мол, король репортеров, награжден за то-то и за то-то. Я тащу разговор на статью, а Поспелов все о другом.