Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

Я им говорил, говорил... как же, говорю, так, подступает Хреновое, лошадь готова, и вдруг вы лишаете судьбы?..

Я маленький человек... я смирный человек... И потом по какому случаю обижаете неповинное семейство? Какие-нибудь кляузы, наговоры, сплетни... лошадь готова, через два месяца бега, и вдруг, ничего не говоря, расчет!.. Вы того, говорю... эдак, говорю, не делают настоящие люди.

Но что же поделаешь?.. Сила, маменька!.. Ведь они - сила, Анфиса Митревна!.. Не плачьте понапрасну!.. Не утруждайтесь!.. Ужели я не могу вас успокоить?"

Вместо Онисима Варфоломеича явился в Гарденино воейковский Ефим, по прозванью Цыган. И действительно, в нем было что-то нерусское. Это был высокий, сутуловатый, нескладный человек, с длинными и цепкими, как у обезьяны, руками, на длинных ногах, с горбатым носом, с смелыми изжелта-карими глазами, шафранно-смуглый, волосом черный, даже до синего отлива, и с серьгой в ухе.

Голос у него был грубый, слова дерзкие, держался он гордо и самоуверенно. В рысистом отделении сразу сметили, какая в нем разница от Онисима Варфоломеича. Ефим как только вошел к Кролику, так и закричал на него с необыкновенною строгостью, и Кролик был с ним тих и смирен; Федотке, которого сделали поддужным, он при первой же пустой неисправности "залепил здоровенного тумака"; на заслуженного Василия Иваныча заорал, как на пастуха какого-нибудь. Но когда сел на дрожки и выехал на дистанцию, тот же Федотка сразу почувствовал к нему благоговение, а Василий Иваныч охотно простил свою обиду. Вожжи у него в руках были точно струны под смычком искусного скрипача; малейшим движением пальцев, незаметным натягиванием и опусканием, - на посторонний взгляд казалось: одним дерзким и напряженнопроницательным выражением своих глаз, - он заставлял лошадь идти как ему хотелось. А на Кролика так закричал при первом же неудачном "сбое", так передернул ему губы, что тот со второго же сбоя, сделавши узаконенное и допустимое на бегах количество скачков, прямо вошел в великолепную и еще не виданную за ним рысь.

На узких поворотах колеса вертелись в воздухе, а Ефим и бровью не шевелил и только наклонялся в противную сторону, точно прилипая к дрожкам. Нет, этот наездник был не чета жалкому и трусливому Онисиму Варфоломеичу! Конюхам рысистого отделения он выставил четверть водки; почетных конюхов и наездника Мина Власова угостил чаем с сантуринским вином; Капитону Аверьянычу весьма свободно протягивал руку; в присутствии управителя не вставал; жену свою держал в беспримерной строгости и бил до такой степени часто, что она непрерывно ходила с синяками под глазом и с подвязанной щекой. Одним словом, это был человек властный, горячий, дерзкий и совершенно уверенный, что наездников лучше его не было, да и не может быть. С ним кучер Никифор Агапыч никак не осмеливался взять свойственного ему тона высокомерной и язвительной шутливости. И так как в довершение всего Ефим происходил из воейковской дворни, а господа Воейковы нимало не уступали в знатности господам Гардениным, то самые высокопоставленные дворовые люди Гарденина относились к нему с почтительностью и уважением. Ни над ним, ни над его женою, ни над их семейной жизнью и обстановкой не насмехались и не шутили. Это были свои люди, с которыми лестно было водить знакомство. Даже претенденты на Кролика, на его будущие призы и славу, и те почувствовали, что Ечрим имеет преимущество над ними, потому что он настоящий мастер и редкостный знаток своего дела. Разве один Никифор Агапыч не оставлял своей сатанинской зависти.

Но Никифор Агапыч был известный самолюбец и гордец.

А семейство и имущество Онисима Варфоломеича повезли на трех подводах в село, на квартиру к просвирне.

Стояла грязная, пасмурная погода. Дети, маменька и Анфиса Митревна сидели на возах, уцепившись за вещи и за веревки. Онисим Варфоломеич с подводчиком, мужиком Агафоном, шел сзади и, развязно размахивая руками, говорил Агафону:

- Нет, брат, это они погодят! Я, брат, прямо скажу:

Я слово знаю. Ежели теперь Ефим Цыган возьмет приз, Я тово... прямо приходи ко мне и говори: "Протягивай морду, Онисим Варфоломеев!" - и бей по морде. И Капитон Аверьянов сломит свою гордыню... Это я, брат, тово...

вперед тебе говорю. А у нас местов хватит... у нас, прямо надо говорить, отбою нет от местов... Но Онисим Стрекачев не ко всякому пойдет... вот оно в чем дело! Сам ты, братец мой, посуди: с чего мне кидаться? Ужели у нас имущества не хватит?.. Вон видишь - тувалет? Тридцать целковых!.. Комод красного дерева? пятьдесят целковых! Эй, Анфиса, почему полботинком комод запачкала?.. Чтоб я не видал эфтого!.. Но я тебе, Агафон, прямо скажу:

я им запрет положил на призы. Может, смилуюсь... не знаю. Поклонятся, ну, того... смилуюсь, сниму. А Ефиму Цыгану призов не брать... Не-э-эт!.. И я такой человек - ты видишь семейство?.. Маменька-старушка, жена, дети...

Я жену нонче побил, это правда, побил. Но вот я тово...

прямо, господи благослови, поеду в Воронеж и прямо ей гарнитуровое платье куплю. Ты пойми, какой я человек!..

Они говорят то, другое, третье... Но я семейство свое содержу в ба-а-аль-шом порядке! Я побью, это правда, выпимши я завсегда могу побить. Но что касатоще местов - у нас хватит!

- Уж это знамо! - подтвердил мужик Агафон. - Кто чего знает, тот знает. Тот своего не упустит, примерно сказать. А кто не знает, тот, например, упустит и не соберет. А тебе местов не искать, Варфоломеич, - тебя сами места сыщут... Ей-богу! Потому ты, прямо надо говорить, орел!

От обоих сильно разило водкой.

VII

Новый Николаев гардероб. - Торжественный выезд Николая. - Краткое наставление о светских приличиях. - Недовольный мужик Андрон. - Базарный день. - Гаврюшка - разудала голова и его соблазны. - "В казаки!" Домашний совет. - Из-за сапог и шапки. - Семейственное побоище. Распадение дореформенных крепей.

Еще на святой Николай стал проситься съездить к Рукодееву. Мартин Лукьяныч принял эту просьбу благосклонно. Ему нравилось, что такой богач, как Рукодеев, удостаивает знакомством его сына.

Но так как, по мнению Мартина Лукьяныча, у Николая не было для столь важного знакомства подходящей одежды, тo был приглашен бродячий портной Фетюк, когда-то учившийся в самом Петербурге, а теперь обшивавший купцов, управителей мелких помещиков и духовенство окрестности. Фетюк приладил для Николая старый отцовский темно-зеленого сукна сюртук, бархатную клетчатую жилетку и дымчатые штаны с искрою. Все это было модное почти лет тридцать тому назад, почти новое, потому что лежало в сундуке, все сильно пахло камфарою. Фетюк коегде урезал, кое-где ушил; наставил, приутюжил, отпарил, и вышло, по его словам, "хоть бы от Шармера". Пуговицы на сюртуке деревянные, лакированные, величиною с добрый пятак, по рассуждению Мартина Лукьяныча, были оставлены, да и самому Николаю они чрезвычайно нравились своим зеркальным блеском. Затем куплены были на базаре "крахмальная" рубашка и голубой шелковый галстучек. Нб этим еще не ограничилось благоволение Мартина Лукьяныча: накануне поездки, в субботу, он порылся в комоде и торжественно вручил Николаю старинные серебряные часы-луковицу на бисерной цепочке. Восторгу Николая не было пределов. Он даже не -утерпел и, украдкою от отца, побывал в полном одеянии в застольной, у Фелицаты Никаноровны, у Капитона Аверьяныча и у Ивана Федотыча за рекою.

Рано утром в воскресенье Мартин Лукьяныч разрешил Николаю запрячь в легонький тарантасик пару лошадей из своей тройки, а Капитон Аверьяныч отпустил Федотку за кучера. Когда пришло время садитьс,я, Мартин Лукьяныч еще раз с ног до головы осмотрел Николая, снял пушинку с жилетки, велел Матрене почистить веничком спину и, подавая сложенный вчетверо лист бумаги, сказал:

- Без дела неловко в дом-то вламываться. Хотя же за валухов деньги все отданы и валуха приняты, но вот на всякий случай я написал квитанцию от конторы, то есть в деньгах, - понимаешь? Так и скажи: папаша, мол, приказали кланяться и вот вручить квитанцию, - вашему, мол, Приказчику позабыли. Да зря не ломись, разузнай, как и что; на парадное крыльцо не лезь; войдешь - не раздевайся, постой в передней, подожди. Коли будет приглашение в горницы - иди, а не пригласит - отдай квитанцию, Поклонись и назад. В этом стыда нету, ты вроде как посланный. И Федотка пускай... не отъезжает от крыльца.

В комнатах как можно аккуратней держись... Боже сохрани в руку сморкаться. Матрена, не забыла носовой платочек Николаю Мартинычу?.. Садиться не сразу садись: раза два скажут, ну, сядь. Да смотри, развалиться не вздумай, - за это, брат, случается, и в шею накладывают. Барыня или вообще женский пол войдет, - конечно, не считаю прислуживающих, - ты должен как на пружинах вскочить со стула. А там уж их дело, что тебе на это сказать.

Супруга-то Косьмы Васильича из дворян, понимает обхождение. В разговоры шибко не вступайся, а то ведь ты иной раз заведешь, прямо тебе следует затрещину хорошую. Не вступайся. Руку протягивать никак не моги; подадут ну, другое дело. Ежели он здесь был прост, то, кто его знает, может из-за того, чтоб валухов купить подешевле... Я из-за этой его простоты так и считаю, что продешевил пятачок. Но за всем тем не унижай себя. Надобности не вижу. Пусть он и богач, однако же управитель гарденинской вотчины кое-что значит. Ну, бог с тобой, прощай!