Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

Об этом же мечтали в сокровенных тайниках своей души конюх Полуект, конюх Василий, даже поддужный Ларька. Все они воображали, что вот Капитон Аверьяныч посмотрит, посмотрит, да и скажет: "А ну-ка, малый, возьми выезжай Кролика!"

И понятно явное и скрытое негодование всех этих претендентов на призы и на славу, когда вдруг после таинственной поездки Капитон-Аверьянычева любимца Фадея в Гарденине появился смешной человечек в голубом сюртуке с буфами, с вечною трубочкой в зубах, - человечек, только тем и известный, что жил у купца Пожидаева и взял на пожидаевских лошадях три-четыре приза. Вдобавок он происходил из дворовых какого-то мелкопоместного барина, такого барина, которого господа Гарденины и в дом-то к себе не приняли бы и для которого была бы великая честь, если б его почтил своим знакомством гарденинский управитель. Аристократы гарденинской дворни никак не могли перенести этого. Когда вслед за самим смешным человечком в голубом сюртуке появилось в Гарденине его многочисленное семейство: старушка маменька, испитая и молчаливая жена с точно испуганными глазами, шестеро оборванных, хилых ребятишек, - в дворне не было конца смеху, язвительным шуткам и пересудам.

К новой наездничихе, правда, с первого же раза пошли жены и дочери гарденинских аристократок, но это только чтобы было о чем посудачить за чаем или за семечками, когда вечерком женское высокопоставленное общество собиралось посидеть у горницы кучера Никифора Агапыча. Что же касается мужчин, они держали себя с большим достоинством: они выказывали свое презрение К "выскочке" - как называли нового наездника - только тем, что не вступали с ним в мало-мальски серьезные разговоры и вообще не водились, а когда случалось говорить о каких-нибудь пустяках, никогда не покидали тона превосходства и особенной чрезвычайно ядовитой и тонкой насмешливости.

Не лучше относились к Онисиму Варфоломеичу и другие, не аристократы и не претенденты на призы и на славу. Но эти стали плохо относиться к нему уж после того, как увидали его на деле. Тут не столько были замешаны личности, сколько идеалы. По поводу Кроликовой рыси ведь так много было торжествующих разговоров в застольной! Ведь занималась заря прославления завода!

Ведь в перспективе открывались беспрестанные посрамления воейковских, ознобишинских, циммермановских и других лошадей, а также и наездников, поддужных, старших и младших конюхов тех заводов! Ведь скоро с совсем особенным выражением будут говорить: "эта лошадь гарденинского завода", "это гарденинский приплод", или "он живет у Гардениных", "он гарденинский конюх", не говоря уже о том, что лошади подымутся в цене и покупатели больше будут давать "на поводок"! Кроме того, решительно у всякого человека, так или иначе прикосновенного к заводу, мелькала более или менее основательная надежда ездить с Кроликом в Хреновое, в Тамбов, в Воронеж, а может быть, господь пошлет, в Петербург и в Москву.

Обыкновенно с призовою лошадью посылались: наездник, поддужный, конюх и кузнец. Какой конюх, какой поддужный и, наконец, который из двух кузнецов, Ермил или Егор, - этого никто не знал, и выбор Капитона Аверьяныча мог пасть на любого. Такая неизвестность ужасно разгорячала фантазию. Даже степенный и старый маточник Терентий Иваныч иногда мечтал о поездке на призы, хотя обыкновенно и отплевывался после таких мечтаний; даже табунщик Ермолай, мальчишка лет четырнадцати, воображал иногда, что его послали с Кроликом и что Кролик взял сто призов, а ему, Ермолаю, Капитон Аверьяныч подарил плисовые штаны и шапку.

И вот все увидали, что Онисим Варфоломеич плохой наездник и что Кролик у него не совершенствуется, а бежит все тише и тише. Это был удар. Это было самое тяжкое оскорбление, которое только могло быть нанесено гарденинскому коннозаводскому населению. Отсюда понятно, что у Онисима Варфоломеича не было, да и не могло быть преданных людей в Гарденине.

Итак, Онисим Варфоломеич ничего не знал.

В первый день светлого воскресенья он честь честью съездил к заутрене и к обедне и в самом счастливом расположении духа возвратился домой с куличом и пасхой.

Дома все было так по-праздничному, что отличное настроение Онисима Варфоломеича еще усугубилось. Ребята, начиная с годовалого Борьки и кончая восьмилетнею Марфуткой, были прибраны, умыты, расчесаны, одеты в самое лучшее. На мальчиках топорщились шерстяные малинового цвета рубашечки, блестели пряжки резиновых поясков, белелись воротнички и манжетки, воротнички и манжетки, правда, не крахмальные и не из полотна, а из дешевенького коленкора, тем не менее точь-в-точь как у настоящих господских детей. Девочки были в "блюзках"

с "басочками", - опять-таки как у господ. Волосики у всех были расчесаны "на косой ряд" и напомажены "серполетовою" помадой. Митревна, жена Онисима Варфоломеича, хотя и не спала всю ночь, хотя и замаялась перед праздником за стиркой, шитьем и приборкой дома, тоже принарядилась: надела шерстяное платье "цельферинного" цвета, накрыла жиденькую прическу бисерною голубою сеткой и выпустила "гофренный" воротничок. Маменька была в чепце и в темненьком платье необыкновенно солидного покроя, как и следует старушке из почтенного и уважаемого семейства. В большой горнице с перегородкой, оклеенной картинками, опять-таки сразу было заметно, что наступил великий праздник. Это во-первых, а во-вторых, было заметно, что живут здесь "не какие-нибудь", а наездник Онисим Варфоломеич с своим многочисленным и умеющим соблюдать приличие семейством. Часы с кукушкой, горшки с "еранью" и восковым плющом, картинки из модных журналов и из "Северного сияния", фотографические карточки в рамках, вязаная скатерть на столике под образом, кресло, обитое полинялым и замасленным ситцем, но тем не менее с вязаною салфеточкой на спинке, фарфоровая собачка и две куколки на комоде, - одним словом, все до последней мелочи взывало о том, что здесь живут "не какие-нибудь". Правда, если поглядеть за перегородку, то выходило как будто и не совсем ладно: там беспорядочно были нагромождены войлоки, тонкие и замасленные, как блин, подушки, йсякая рбань и ветошь, служащая постелями для шестерых ребят и маменьки. Но все ж таки и там, в этой вонючей и душной от спертого воздуха комнатке, было нечто изобличающее, что семья Онисима Варфоломеича "не из таковских". Там возвышалась двуспальная кровать с периной, с целою горой подушек, с пестрым одеялом из разноцветных ситцевых клочков, а за кроватью, на особой подставочке, стояло, хотя и с сломанною ножкой, хотя и разбитое, но всетаки "туалетное" зеркальце с остатками зеленоватой бронзы в перекосившейся раме.

- Христос воскресе, маменька! - торжественно сказал Онисим Варфоломеич и троекратно облобызался со старушкой.

- Христос воскресе, Анфиса Митревна! - повторил он, подходя к жене.

- Христос воскресе, Марфутка! - сказал он, подставляя губы старшей девочке.

И долго слышались в горнице звуки поцелуев и слова:

"Христос воскресе! Христос воскресе!" - "Воистину воскресе, Онисим!" "Воистину воскресе, Онисим Варфоломеич!" - "Воистину воскресе, тятенька!" Блистательно вычищенный самовар кипел из всей силы и пускал к потолку густые клубы пара. Он тоже словно радовался тому, что Христос воскрес. Чинно сели, - Онисим Варфоломеич в кресло с салфеточкой на спинке, разговелись, стали пить чай с молоком. Выпив два стакана, Онисим Варфоломеич закурил свою трубочку, осторожно прислонился затылком на салфеточку кресла и счастливыми и торжественными глазами стал глядеть на свое многочисленное семейство.

- Где утреню-то дожидались, Онисим Варфоломеич? - спросила Митревна, отирая лоснящееся от пота лицо перекинутым через плечо полотенцем.

- У Власьевны, у просвирни. Я, признаться, тово...

думал-таки к попу заехать... А вы не слыхали: поп местото зятю передает?.. Как же, как же, передает!.. Ну, сказали: много народу у попа. Управитель там, Капитон Аверьянов, визгуновские еще... Ну, чегд, думаю, тесниться?

Я тесноту не люблю.

- Да и на глазах-то у начальства... - сказала маменька, осторожно откусывая сахар и стряхивая крошки в блюдечко.

- Вот вы, маменька, и тово... и неправильно рассуждаете. Что такое начальство? Моя часть - особая. Управитель - по своему делу, а я - по своему. И опять же у просвирни я с каверинским приказчиком находился. Не какой-нибудь человек.

Минут пять только и слышалось как пыхтели, чмокали, откусывали сахар и отдувались.

- Житье им, этим приказчикам! - со вздохом сказала маменька.

- И опять, маменька, не точное ваше рассуждение.

Конечно, каверинский приказчик получает триста целковых жалованья и окромя того вьпговорных, может, на сотенный билет, но что касающе меня - я бы никогда не польстился. Что такое про негр можно сказать? Живет в лесу, пенькам богу молится, - вот и все, что про него можно сказать. Но во всяком разе у меня есть известность. Вы тово, маменька... вы коннозаводских журналов читать не можете, а между прочим в коннозаводских журналах прямо обозначено: кобыла Ворона, четырех лет, завода купца Пожидаева, наездник Онисим Стрекачев, взяла первый приз. Вот оно в чем отличие! И это, маменька, лестно-с.