Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9

• Название: Журнал Наш Современник 2008 #9
• Автор: Журнал современник
• Жанр: Публицистика

---

Назвать лучшую строку - это был своеобразный тест Передреева.

Ни Соколов, ни Передреев никогда не рассказывали, как и при каких обстоятельствах они познакомились. Скорее всего, их познакомил Куняев в "Знамени" или, по словам Передреева, знакомство произошло само собой:

В атмосфере знакомого круга, Где шумят об успехе своем, Мы случайно заметим друг друга, Неслучайно сойдемся вдвоем.

Эти посвященные Соколову стихи датированы 1967 годом. Соколов же посвятил Передрееву стихи "Попросил я у господа бога…" еще в 1963 году, то есть когда Передреев только начинал свой путь к поэтическому Олимпу. Соколова глубоко тронуло и раннее стихотворение Передреева об отчем доме, и он откликнулся на него еще одним стихотворением:

Слушай, Толя, прочти мне скорее стихи О твоем возвращенье в родительский дом…

Поэт большого таланта, Соколов довольно широко печатался, но был, как тогда выражались, "широко известен лишь в узких кругах". Помню, как в одной литературной (!) семье обсуждали статью Е. Евтушенко "о каком-то Со-

колове". А ведь этот "какой-то" печатался не реже автора статьи. Дело, очевидно, было в силе голосовых связок, в чем признавался сам автор статьи:

Голос мой в залах гудел, как набат, Площади тряс его мощный раскат…

Голос же Соколова, равно как и Передреева, не "гудел", а тем более не "тряс площади", и они оба, как правило, отказывались от выступлений в больших аудиториях. Лишь один раз Соколов пытался уговорить своего молодого друга: "Пойдем, Толя, попользуемся неуспехом".

Передреев, повторяю, часто заводил речь о Соколове, рассказывал о различных случаях из его жизни, повторял его острые шутки, каламбуры, а на это Соколов был большой мастер.

"Не напрасно мы ищем союза" - общность взглядов, взаимоуважение поэтического дарования сближало их. Однако между ними не было сердечной дружбы, поскольку были они людьми очень разными. Передреев всегда - в беседах и статьях - выступал открыто, с поднятым забралом. Соколов же мог прямо-таки виртуозно скрыть за внешней похвалой явное порицание, порою очень язвительное, болезненное.

С годами Передреев стал все реже и реже упоминать о Соколове, они стали отдаляться друг от друга. По свидетельству С. Куняева, Соколов отдалился и от других своих прежних друзей, и тут, на мой взгляд, не последнюю роль сыграла его новая женитьба - на Марианне Роговской, женщине редкой красоты.

Соколов, которому как-то не везло с женщинами - после гибели его жены-болгарки он два-три раза представлял нам своих новых жён - на этот раз признался, что Роговская "как с полки жизнь мою достала и пыль обдула" (на что один из присутствующих тут же заметил: "Ну, насчет пыли ты, Володя, загнул… протри глаза и посмотри вокруг").

Умный, проницательный, ироничный Соколов, внешне, казалось бы, довольный новой жизнью, в глубине души не мог не сознавать ее тщетности, не мог не знать истинной цены прежнего и нового окружения. Это, нет-нет, да прорывалось в разговоре, колких замечаниях, грустно-пронзительном взгляде. (Говорят, он вёл дневник. Интересно, где он?) Но наиболее убедительно это выразилось в момент, когда невозможно не быть искренним, до конца откровенным - в снежный, не по сезону морозный ноябрьский день похорон Передреева. Когда тихо, но так взволнованно, проникновенно-грустно, с сознанием невозвратимости потери близкого и, может быть, даже единственно близкого человека и поэта прозвучал голос Соколова:

…Прощай, высокий Анатолий, Прощай, ребенок бедный мой. Еще не создан капитолий, Где мы бы встретились с тобой.

Ужасно снег сегодня взвинчен. Околица пустым-пуста. И с кем мне радоваться нынче, С кем… возле этого креста?

Как страшно, Толя, до рассвета Петлять по полю без следа… И улиц нет… И нет поэта… Лишь воля божьего суда.

По свидетельству Э. Балашова, Соколов, узнав о кончине Передреева, произнес: "Совесть нашей поэзии закатилась. Аминь!"

В своих беседах о современных поэтах Передреев несколько раз заводил речь о Глебе Горбовском. Он неизменно хвалил его стихи и читал:

Ты танцуешь! А юбка летает… Голова улеглась на погон…

На словах о юбке широко взмахивал рукой, затем читал стихи до конца. К сожалению, у меня не осталось в памяти подлинных слов Передреева о Гор-бовском, помню только, что это были добрые слова.

* * *

Столовую Литинститута в перемену наполняла шумная, веселая, многоцветная стайка студентов: девушки из среднеазиатских республик в ярких национальных одеждах, в тюбетейках, молодые дарования с Севера, Украины, из Белоруссии и даже темнокожие жители Африки. На их фоне резко выделялся более взрослый, уже лысеющий, всегда сосредоточенный, с углубленным в себя взглядом, более чем скромно одетый студент. Однажды, придя к своим давним приятелям, большим любителям поэзии, увидела на столе раскрытый журнал "Юность" на той странице, где помещены стихи и фотография того самого студента. Николай Рубцов! С большим любопытством и пристрастием читаю: "Я забыл, как лошадь запрягают…" Я, наверное, ждала большего, так как слова "запрягать", "лягать", "залягать" показались мне не очень-то благозвучными, а упоминание о жареном поросенке - неожиданным, странным. Моим же приятелям вся подборка стихов понравилась, и потому на следующий день я обратилась к Куняеву - узнать его мнение. В его комнате увидела и Передреева, сидевшего в глубоком кресле. Это массивное кресло перекочевало в комнату-клуб из кабинета главного редактора. И кто только из великих мира сего не сиживал в нем! И если высокий Передреев тонул в нем по грудь, то у Рубцова виднелась лишь голова.

- Нет, ты не поняла, это шутка, наив простодушного деревенского паренька, - возражая мне, Куняев с лукавой улыбкой смотрел на Передреева, и тот отвечал ему такой же улыбкой. Чувствовалось, что за этими улыбками кроется свое, особое мнение, которым они явно не хотят делиться. И лишь какое-то время спустя я узнала - ранние стихи, например "Дышу натружен-но, как помпа…", Передрееву "не показались". Тем не менее, говоря порою о жизни в "общаге", Передреев всегда тепло отзывался о Рубцове. Посмеиваясь, рассказывал об историях, связанных с его именем. Это уже не раз упоминаемая о портретах классиков, снятых Рубцовым со стен общежития якобы для беседы с умными людьми. Или история со стихами "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны… " - когда некий шутник, увидев в комнате Рубцова листок с этими стихами в пишущей машинке, подпечатал затем не очень-то печатную строку, а вернувшийся Рубцов, как ни в чём не бывало, продолжил работу и отнес затем рукопись в издательство Егору Исаеву, внимание которого привлекли именно эти стихи из-за необычного размера. Хорошо, что Егор Александрович был, как говорится, "своим парнем", иначе не избежать бы Рубцову очередной неприятности.

А как-то чуть ли не с порога моей комнаты в "Знамени" Передреев обратился ко мне со словами:

- Какое замечательное стихотворение прочитал нам вчера Коля Рубцов! Вот послушай:

За всё добро расплатимся добром,

За всю любовь расплатимся любовью…

Его восторженная речь о Рубцове затянулась, и я кивнула в сторону стула, но он отмахнулся:

- Да нет, внизу меня ждет такси… Я заехал только поделиться…

И в дальнейшем он всегда говорил о стихах Рубцова и его исполнении их под гармошку только восторженно. Он был первым, кто откликнулся на дебют Рубцова в столице - книжку "Звезда полей", и первым, кто отметил особенность его стихов: "продолжение традиции русских поэтов, для которых тема родины всегда была главной", чувство радости и боли за нее, тютчевское отношение к миру природы, "философское освещение темы "природа и человек". Первый печатный отклик на поэтический сборник Рубцова был и первым выступлением Анатолия на критическом поприще.

О первом посещении "Знамени" Рубцовым подробно рассказал в своих воспоминаниях Куняев, он же подготовил к публикации подборку его стихов, которая открывалась получившими вскоре широкую известность стихами "В горнице моей светло… " И мне посчастливилось познакомиться с Рубцовым как автором "Знамени".

После гибели Рубцова меня не раз просили поделиться впечатлениями о встречах с ним, но я неизменно отказывалась, так как виделись мы не часто, при разговоре он был больше молчалив, замкнут, редко улыбался. И всё же вот то немногое, что осталось в памяти.

Итак, был Рубцов крайне немногословен. Это поэтессе Ларисе Васильевой посчастливилось часами разговаривать с поэтом по телефону, о чем она дважды упоминала на вечерах его памяти. Мне, к сожалению, не повезло. Каких-либо суждений Рубцова о жизни, о поэзии, о друзьях мне услышать не пришлось.