Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9

• Название: Журнал Наш Современник 2008 #9
• Автор: Журнал современник
• Жанр: Публицистика

---

Журнал Наш современник Журнал Наш Современник 2008 #9

"ВЫРАЖАЯСЬ СЛОВАМИ ПУШКИНА…"

Соня завивает, красной ниткой вышивает всё звучание хора".

После смерти Леонида Максимовича Леонова и Олега Васильевича Волкова - оба немного не дожили до ста лет - в нашем писательском мире на сегодня остались лишь два патриарха: Сергей Михалков, отпраздновавший недавно своё 95-летие, и Виктор Боков, всего лишь на один год отставший от своего знаменитого собрата по перу.

Подумать только - в одно время жили, а какие разные судьбы! У обоих за плечами три эпохи: императорская, генсековская и нынешняя, президентская. Один - из дворянской ветви, опытный баснописец и царедворец, автор трёх ипостасей государственного гимна.

Другой - из крестьянской семьи, познавший коллективизацию, отправленный в тюремном вагоне в Западную Сибирь в тот самый год, когда Михалков заканчивал по воле вождя работу над гимном Советского Союза.

Один - гибкий государственник, подобно Талейрану, необходимый всем владыкам, другой - дитя и поэт русского простонародья.

"Очень рано пробудилась во мне любовь к слову, к народной речи, - вспоминает Виктор Фёдорович Боков, родившийся и выросший в деревне Язвицы, что в двадцати верстах от Троице-Сергиевой лавры, - с четырнадцати лет (это с 1928 года! - Ст. К.) я стал записывать в толстую тетрадь названия лесных и земельных угодий, клички мужиков и баб, частушки и присловья". "Когда родители, случалось, уезжали в гости к родным в другую деревню, приходила к нам домовничать бабка Аграфена. Ей стукнуло тогда 100 лет, но она не падала духом и, укачивая братца Ивана, то и дело пела песни вроде:

Галки, вороны, Все ли здоровы? Двое заболели, Двое околели, В огороде пятый, На колу распятый.

Когда засыпал братец Иван, бабка рассказывала нам сказки про Верли-оку, медведя, который пришёл в деревню за своей ногой, стихи: "Скирлы,

скирды, нога липовая" - наполняли душу, выражаясь словами Пушкина, "поэтическим ужасом". "Огромное влияние на моё поэтическое творчество оказала моя мать Софья Алексеевна Бокова, в девичестве Дёмина. Никто из наших баб лучше неё не пел. Идут бабы с полдён - поют, идут с покоса - поют. Среди голосов высоко и чисто звучит подголосок моей матери. - Соня, завей, завей!

Ну как тут опять не вспомнить свидетельства Пушкина о своей кровной причастности к русской народной песне, о её божественной и естественной простоте, изливавшейся из души его "Аграфены" - няни Арины Родионовны:

Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжанье Своего веретена?

Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила, Спой мне песню, как девица За водой поутру шла.

Молодой Пушкин в одном из писем 1826 года к Петру Вяземскому в сердцах обмолвился знаменитой фразой, о которую и читатели и литературоведы спотыкаются почти уже два века: "Твои стихи ‹…› слишком умны. А поэзия, прости Господи, должна быть глуповатой".

Конечно же, Александр Сергеевич погорячился, что вполне допустимо в частном письме, да ещё в свои двадцать шесть лет. Но если бы наш гений задумался о том, что его парадоксальную мысль потомки будут разгадывать до сих пор, он бы, наверное, чуть помедлил и, зачеркнув слово "глуповатый", заменил бы его более справедливым словом "простодушный".

Многие вечные образы Пушкина, да и всей русской литературы отмечены печатью высокого простодушия. Простодушны Гринёв с Савельичем, простодушна капитанская дочка Маша, простодушна Татьяна Ларина, простодушен Тарас Бульба, простодушен князь Мышкин, простодушны Пьер Безухов и Наташа Ростова. В конце концов вспомним о мудром простодушии русских пословиц и поговорок, о поэтическом простодушии народных песен. Простодушны православные молитвы и евангельские притчи…

И поневоле задумаешься, сколько теряют в своем творчестве литераторы, отрекаясь от традиции пушкинского простодушия, бегущие от него, как черти от ладана, когда впадают в соблазны косноязычного языкотворчества, метафорического хаоса, религиозной мистики, в объятия всяческих "измов", в изыски фальшивой сложности, доходящей до полного мировоззренческого абсурда. Вся ложно-многозначительная сложность нынешней массово-криминальной литературы, всех нынешних головокружительно закрученных киносериалов - вся эта "одноразовая посуда" - рассыпается в прах по сравнению с простыми и могучими страстями, бушующими в "Дубровском", в лесковской повести "Леди Макбет Мценского уезда", в "Преступлении и наказании"…

Стиль, в котором "словно картошка" насаждалась сложность Кафки, Бродского или Пригова, не дал ни одного художественного примера высокого простодушия.

Высокое простодушие (но отнюдь не простота, которая хуже воровства!), при всей своей доступности, - редкое явление литературной жизни истекшего столетия. В XX веке печать простодушия лежала в бесспорной степени на стихах Сергея Есенина, а позже, может быть, лишь трое русских поэтов были награждены свыше этим даром: Николай Тряпкин, Николай Рубцов и, конечно же, Виктор Боков. Они были помазаны этим миром, о котором лишь мечтал Борис Пастернак, жаждавший впасть, "как в ересь, в неслыханную простоту", что в какой-то степени удалось ему на склоне жизни. Пушкину, Есенину, Рубцову и Бокову этот дар был свойствен от рожденья.

Вспоминаю встречу с Виктором Боковым в дни его 90-летия. Я приехал в Переделкино, чтобы взять у поэта стихи и опубликовать их в сентябрьском номере журнала. Мы разговорились о разном, и о Сталине тоже. Я завёл речь о лагерных стихах Виктора Фёдоровича, в которых он с простодушной яростью проклинал сталинское время и говорил о Сталине только как о "Джугашвили".

- Виктор Фёдорович! Мы с Юрием Кузнецовым собираемся составить антологию стихотворений русских поэтов о Сталине. Не будете возражать, если напечатаем в ней ваш антисталинский цикл?

- Конечно, Станислав, - согласился Боков. - Что написано пером - не вырубить топором. Эти стихи складывались в зоне в сорок третьем - сорок четвёртом годах. Много воды утекло с тех пор. Печатайте! Всё, как написалось. Ничего не поправляйте. Но добавьте к ним ещё два стихотворения, написанных недавно.

И он прочитал их. Стихи восхитили меня и непосредственностью и мудростью одновременно. Первое заканчивалось так:

Я жил при нём. При нём махал рукою. Я понимал, что мне не жить в раю. Прости, мой вождь, что я побеспокоил Бессмертную фамилию твою.

А во втором стихотворении поэт с искренним удивлением спрашивал время, историю и самого себя:

Что случилось со мной - не пойму, От ненависти - перешёл я к лояльности, Тянет и тянет меня к нему, К его кавказской национальности.

Вот тогда я ещё раз убедился в том, что, читая всё написанное о Сталине, нельзя верить ренегатам и идеологическим мошенникам вроде Волкого-нова, Борщаговского или Евтушенко, меняющим как перчатки свои взгляды и переписывающим, в отличие от Бокова, свои мысли1, а надо верить поэтам, прошедшим через приговоры, тюрьмы и ссылки, через все огни, воды и медные трубы сурового времени - Мандельштаму, Смелякову, Заболоцкому, Даниилу Андрееву, Николаю Клюеву и, конечно же, поэту от Бога, русскому страстотерпцу Виктору Бокову.

Виктору Фёдоровичу Бокову исполняется 94 года. Но по нашему обычаю после девяноста лет каждый следующий год считается юбилейным…

"Спой мне песню, как синица тихо за морем жила"…

У нас ведь - всё от Пушкина, поэта империи и свободы. И Виктор Боков - его помазанник.

Ст. Куняев

1 Чтобы не быть голословными, приведём пример стихотворного ренегатства: в 70-е годы, когда нужно было восславить советскую власть и Ленина, Евтушенко с пафосом писал: "А любил я Россию всею кровью, хребтом, её реки в разливе и когда подо льдом, дух её пятистенок, дух её кедрача, её Пушкина, Стеньку и её Ильича". Но когда пьедесталы Ильича стали шататься и давать трещины, поэт быстренько переписал свою нетленку, которая теперь выглядит так:

Дух её пятистенок, дух её сосняков, Её Пушкина, Стеньку и её стариков.

Словом, как сказал другой классик: "Бывали хуже времена, но не было подлей".

ВИКТОР БОКОВ

ПОЧВА РОДНАЯ ПОЁТ ПОД НОГОЙ…
ПУТЬ В ПОЭЗИЮ

Кто пришёл в поэзию с поля, Кто пришёл в поэзию с моря, Кто пришёл от станка и зубил. Я в поэзию шёл из Сибири, Где меня надзиратели били, Я её за решёткой любил.

Вот она-то меня и спасала И под ковшик с баландой бросала: "Ешь, спасайся, не плачь, дурачок!" В ночь она мне постель постелила, Как был мягок цемент-перина, Если Муза сама - под бочок!

Муза на' голос мне кричала: "Не роняй головы, не печалуй, Видишь, солнышко за окном. Прилетят к нам сестрицы-синицы, Мы старинные эти темницы По кирпичику разберём!"