Валерий Демин - Циолковский

• Название: Циолковский
• Автор: Валерий Демин
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005

Новая биография Константина Эдуардовича Циолковского (1857-1935), написанная доктором философских наук В.Н.Деминым, кардинально отличается ото всех предыдущих. Основоположник отечественной и мировой космонавтики представлен здесь не только как гениальный ученый и изобретатель, но и как выдающийся философ-космист, определивший мировоззренческий и методологический вектор развития науки и философии на многие десятилетия вперед. Это история духа, исканий, сомнений, ошеломляющих взлетов и трагических разочарований человека, ставшего олицетворением науки XX века.

---

Нет особой нужды говорить, насколько близки приведенные строки мыслям и настроению самого Циолковского. Остается только добавить, что в 1930-е и последующие годы (вплоть до середины XX века) за хранение стихов Николая Гумилева можно было получить «срок», и немалый.

На протяжении нескольких лет Циолковский вел переписку и с известным советским поэтом Николаем Заболоцким, который преклонялся перед «калужским Сократом», считая его величайшим мыслителем современной эпохи. Представление об отношениях между ними дает письмо Заболоцкого от 18 января 1932 года:

«Ваши книги я получил. Благодарю Вас от всего сердца. Почти все я уже прочел, но прочел залпом. На меня надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока не в силах: слишком воспламенена голова. Не могу не выразить своего восхищения перед Вашей жизнью и деятельностью. Я всегда знал, что жизнь выдающихся людей — великий бескорыстный подвиг. Но каждый раз, когда сталкиваешься с таким подвигом на деле, снова и снова удивляешься: до какой степени может быть силен человек! И теперь, соприкоснувшись с Вами, я снова наполняюсь радостью — лучшей из всех земных радостей — радостью за человека и человечество. Ваши книги я буду изучать долго и внимательно. Некоторые вопросы для меня неясны. (…)

Вы, очевидно, очень ясно и твердо чувствуете себя государством атомов. Мы же, Ваши корреспонденты, не можем отрешиться от взгляда на себя, как нечто единое и неделимое. Ведь одно дело — знать, а другое — чувствовать. Консервативное чувство, воспитанное в нас веками, цепляется за наше знание и мешает ему двигаться вперед. А чувствование себя государством есть, очевидно, новое завоевание человеческого гения. Это ощущение, столь ясно выраженное в Ваших работах, было знакомо гениальному поэту Хлебникову, умершему в 1922 году. Привожу его стихотворение Я И РОССИЯ:

Россия тысячам тысяч свободу дала.
Милое дело! Долго будут помнить про это.
А я снял рубаху
И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
Каждая скважина
Города тела
Высветила ковры и кумачовые ткани.
Гражданки и граждане
Меня — государства
Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
Ольги и Игори,
Не по заказу
Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
Пала темница рубашки!
А я просто снял рубашку –
Дал солнце народам Меня!
Голый стоял около моря.
Так я дарил народам свободу,
Толпам загара!»

Несмотря на некоторое сходство образа «телесного государства» с идеями Циолковского и прославление столь милой его сердцу свободы, стихи Хлебникова не произвели на Константина Эдуардовича ожидаемого впечатления, и он сделал приписку на полях письма — «Темно».

Учение Циолковского оказалось также удивительно созвучным сокровенным мыслям писателя Михаила Михайловича Пришвина (1873–1954) о жизненном единстве Вселенной, о целостности космической материи. В думах о Вселенной он постоянно обращался и к прошлому, и к будущему, пытаясь постичь народные истоки русского космического мировоззрения. В дневнике 1929 года Пришвин пишет о непосредственном чувствовании звездного неба, о пантеистическом начале творчества, о грядущем Всечеловеке и «сверхвременном чувстве цельности человеческой жизни», о любви как о чувстве Вселенной («когда все во мне и я во всем»). О знакомстве Пришвина с работами Циолковского сведений не сохранилось, однако в книге Вернадского «Биосфера» Пришвин увидел космистские истины, известные ещё древним египтянам, и эти истины заключаются в том, что все мы — дети Солнца. Циолковский также нигде не упоминает имени Пришвина (равно как и Вернадского). Тем не менее все трое думают и пишут об одном и том же. Это значит — пришло их время, время космистов!

Пришвин развертывает целый каскад философских аргументов, почерпнутых из собственного ощущения ритмики Вселенной — от «календаря света» (смены времен года) до единой со всеми планетами Солнечной системы ритмики дыхания: «Я всегда чувствовал смутно вне себя эти ритмики мирового дыхания, и потому научная книга Вернадского „Биосфера“, где моя догадка передается как „эмпирическое обобщение“, читалась мной теперь, как в детстве авантюрный роман. И мне теперь стало гораздо смелее догадываться о творчестве так, что, может быть, эта необходимая для творчества „вечность“ и есть чувство не своего человеческого, а иного, планетного времени, что, может быть, эту способность посредством внутренней ритмики соприкасаться с иными временами, с иными сроками и следует назвать собственно творчеством?»

Постоянно пополнялась библиотека Циолковского и его собственными книгами. Он сам их и распространял, публикуя объявления с приглашением всех желающих посетить в обозначенные часы его дом для приобретения литературы и ознакомления с моделями дирижабля, остававшегося его любимым детищем. Желающих было очень мало. Книги распродавались медленно. Часть из них Циолковский традиционно раздавал бесплатно. Постепенно среди технической литературы стали появляться и работы философского содержания: в 1914 году была опубликована «Нирвана», в 1916-м — «Горе и гений».

Вопросы совершенствования общественного устройства и прогнозирования социального развития занимали его все больше. Революционные события 1917 года и последовавшая вслед за ними Гражданская война в России только подогрели интерес Циолковского к философской и социальной проблематике. Одновременно он вновь обратился к Евангелиям.

НОВАЯ ВЛАСТЬ

Октябрьскую революцию Циолковский встретил с надеждой и воодушевлением. Советская власть в Калуге была установлена 11 декабря (27 ноября) 1917 года. Уличных боев не случилось, хотя по ночам постреливали и чуть не дошло до серьезного кровопролития. В городе были расквартированы части, поддерживающие Временное правительство. Они заняли выжидательную позицию и после того, как образованный 15 ноября Военно-революционный комитет сместил губернского комиссара, были начеку, готовые в любое время вмешаться в ход событий и ликвидировать орган Советской власти, состоявший из восьми большевиков и четырех левых эсеров. Лишь в конце ноября, когда из Минска и Москвы стали прибывать революционные войска, противников Советов разоружили. Не удалось спровоцировать на саботаж и население города. Тем не менее в декабре состоялась антисоветская манифестация в поддержку Учредительного собрания. В ходе уличных столкновений и спровоцированных беспорядков два человека были убиты, три десятка ранены.

До Циолковского и его семьи, жившей на отшибе, в доме под косогором, информация о событиях в городе доходила разными путями. Продолжались, хотя и с перебоями, занятия в учебных заведениях. Константин Эдуардович, как и в былые времена, по расписанию появлялся в епархиальном училище, но в обсуждении текущих событий (и тем более — в политических дискуссиях) участия не принимал — из-за глухоты. Однако его истинные симпатии ни для кого не являлись секретом. «В епархиальном училище на меня давно косились, — вспоминал Циолковский в автобиографии, — теперь — в особенности и называли большевиком. Мое явное сочувствие революции очень не нравилось».

По городу были расклеены наспех отпечатанные листовки, они знакомили горожан с постановлениями новой власти и извещали население о первых решительных мерах по налаживанию снабжения продовольствием, борьбе со спекуляцией продуктами, самогоноварением, грабежами. Вербальные заявления подкреплялись реальной экспроприацией и конфискациями, арестами саботажников и увольнением чиновников. Вокруг Калуги (как, впрочем, и во всей деревенской России) также было неспокойно: крестьянам не нравилась политика твердых цен на зерно и другие продовольственные товары, они сопротивлялись нововведениям как умели — вплоть до вооруженных выступлений.

Кардинальные перемены в жизни страны Циолковский, который 17 (5) сентября того же года без всякой помпы отметил свой 60-летний юбилей, воспринял с пониманием глубоко мыслящего человека, болеющего за судьбу народа. Цели, поставленные большевиками, во многом совпадали с сокровенными чаяниями ученого, прямо заявлявшего:

«Если большевики несут народу то, о чем я мечтал всю жизнь, это будет одно из величайших деяний человечества! Вот мои требования к народной власти: всеобщее образование, бесплатное лечение, коренное уничтожение эксплуатации человека человеком, равное распределение всех благ земли и фабрик между всеми людьми, всеобщее, прямое и тайное голосование, особая забота о малолетних, стариках и людях искусства».

При этом Циолковский предвидел, с какими величайшими трудностями придется столкнуться России в ближайшем и отдаленном будущем: