Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

• Название: ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
• Автор: Владимир Краковский
• Жанр: Научная Фантастика

РОМАН

МОСКВА

СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

1983

Владимир Краковский известен как автор повестей «Письма Саши Бунина», «Три окурка у горизонта», «Лето текущего года», «Какая у вас улыбка!» и многих рассказов. Они печатались в журналах «Юность», «Звезда», «Костер», выходили отдельными изданиями у нас в стране и за рубежом, по ним ставились кинофильмы и радиоспектакли.

Новый роман «День творения» – история жизни великого, по замыслу автора, ученого, его удач, озарений, поражений на пути к открытию.

Художник Евгений АДАМОВ

4702010200-187

К --- 55-83

083(02)-83

© Издательство «Советский писатель». 1983 г.

---

И Пеликан тоже станет пьяным. Иначе.

195

А Тину заперли в чулан. Взрослую уже фактически девушку и – без суда, без следствия. Дядя Валя запер. Лично.

Подходит Тина к стене и думает: выломаю сейчас эту доску и – убегу. Тоненькая Тина, легко пролезла бы в узкую щель. Но поскольку тоненькая, то и не в силах выломать доску.

Много есть таких человеческих качеств, которые, с одной стороны, вроде бы облегчают, а с другой – они же и затрудняют.

Ложится тоненькая Тина на топчан, вытягивает свои длинные стройные ноги до самой стены и чувствует: уютно ей. И думает: «Хорошо мне. И ничего больше не надо. Ну его, Верещагина».

Неужели сбывается предсказанное дядей Валей охлаждение? Стало быть, не дурак он, знает тонкости бабьей психики, даром что, кроме как с женой, ни с одной женщиной близко не водился.

А и то – ведь сказано кем-то: чтоб понимать женщин, лучше узнать одну хорошо, чем многих так себе.

Приходит на ум Тине следующее: главное – это просто жить. Дышать, улыбаться, закрывать-открывать глаза. И, закрыв, не думать о том, что будет, когда откроешь, а открыв, не пугаться мысли, что когда-нибудь придется закрыть. И ни к чему не стремиться. Потому что, когда стремишься, перестаешь чувствовать, как живешь. Не жадничать, не хватать жизнь с ее удовольствиями, потому что все, что человеку надо, – внутри него: природа вложила, позаботилась. И нет большего счастья, чем наслаждаться самим собой, жить как куколка, питаясь яствами, которые заготовлены от рождения, а не добыты кровью, не пахнут потом, и так пока все безболезненно кончится: выпорхнет из лопнувшего кокона золотая бабочка и улетит высоко в небо, на седьмой этаж Мира Здания…

Конечно, именно этими словами Тина не думала. Можно даже сказать, что она вообще ничего такого не думала, а, как мальчик Коля, просто напевала про себя ласковую колыбельную мелодию, внезапно пришедшую в голову, а слова были неразборчивы.

И, подумав вот такими бессловесными мыслями, она почувствовала, что любовь исходит из ее тонкого тела – теплом из бедер, сиянием из головы, трепетом из ног, вздохом из груди, взглядом в потолок из глаз… И, покинув тело, окружает ее любовь плотным облаком, душным и густым – ни вздохнуть уже, ни глянуть… И кажется юной Тине, что сейчас новый человек на свет появится…

Но вместо этого громыхает щеколда и появляется дядя Валя – в дверной раме, как произведение живописи: двадцатый век, соцреализм, масло. В одной руке у него кринка с молоком, в другой – миска с овощами, с фруктами, а на лице улыбка – к племяннице обращенная.

«Мучаешься?»-спрашивает он и сочувственно рассматривает лежащее тело: тоненькая шея, и ножки тоненькие еще, и коленки бугорками, а в бедрах – широта и тяжесть – извечный женский замысел уже проглянул. Садится дядя Валя на корточки, потому что единственный здесь табурет занят продуктами для питания, вроде как обеденный стол, – садится на корточки возле Тины и вздыхает.

«Ничего, – говорит он, успокаивает. – Помучаешься и воскреснешь. Это пустые муки, они без следа проходят. Любовь – она как сон. Все муки от любви – выдуманные».

И рассказывает, как в детстве ему однажды приснилось, будто нашел деньги. «Тогда еще тридцатки были, – рассказывает, – так их целую пачку толщиной пальца в четыре, не меньше. И вот бегаю по огороду – туда-сюда, ищу, куда бы спрятать. В землю зарыть – дождем размочит, с собой, под рубашку сунуть – заметят, отберут. Кто отберет – не знаю, а боюсь, сердце – бух-бух, от страха, что отберут. Бегаю, бегаю, значит, по огороду, прижимаю к себе эту пачку, и вдруг – проснулся. Не поверишь, наверное: заплакал, когда понял, что сон. Господи, думаю, такие деньги! А сам руки к груди тисну, будто пачка еще тут, и слезами обливаюсь, поскольку ее нет… Веришь, под подушку заглядывал – пусто… Вот так. Ничего ведь не было, а – плачу. Не имел я этих денег, а переживаю, что потерял… Так и любовь: ничего нет, а переживает человек. Потом, конечно, смеется: какой я, мол, дурак – из-за ничего переживал. Ты еще посмеешься, племянница. Года через три-четыре замуж выйдешь, меня на свадьбу пригласишь, и – вместе посмеемся. Спасибо мне скажешь, что не позволил тебе со сна глупостей наделать. Я еще «горько!» на твоей счастливой свадьбе пьяным голосом кричать буду…»

«Дядя Валя, – вдруг говорит Тина чистым звонким голосом. – Вот я стану взрослой и буду ненавидеть вас всю жизнь. Зачем вам это?»

«Э-э! – дядя Валя машет рукой. – Ты тысячу раз переменишься».

И рассказывает еще случай. Как, будучи подростком, полез к соседу за яблоками и был пойман. Сосед, сильно обозленный прежними опустошениями своего сада, поймав дядю Валю, возжелал для него особо унизительного наказания: на глазах у вышедших из дома своих дочек, ровесниц дяди Вали, зажал голову пленника меж своих колен, стащил с дяди Вали портки и под стыдливое хихиканье дочек отстегал его ремнем по голому заднему месту… Дядя Валя очень переживал этот случай и твердой клятвой поклялся отомстить – когда вырастет – обидчику, и даже наточил большой нож и спрятал его, с тем, чтоб в зрелые годы не тратить времени на подготовку, а сразу приступить к исполнению мести – зарезать соседа насмерть.

«А месяц назад, – говорит дядя Валя, – я рекомендовал этого соседа в члены колхозного правления. А народу так сказал: он мужик хоть и в годах, но еще крепкий, а хозяйственней его в колхозе не сыщешь. Послушался народ, избрал… А нож заточенный соржавел, должно быть, весь, я и помнить забыл, куда его спрятал. Человек – существо очень изменчивое, за жизнь и злость тысячу раз пройдет, и любовь – местами попеременяются, так что не станешь ты меня, племянница, ненавидеть, спасибо скажешь».

И уходит дядя Валя.

А Тина – молоко попьет, доску в стене подергает, фруктов-овощей поест и ложится обратно на топчан, в потолок глядит. И выходит из нее преждевременная любовь к Верещагину, душным облаком плотно окружает, и кажется, что некто преждевременный кричит, а самой – ни вздохнуть, ни охнуть.

Это со стороны смотреть – вроде бы пустяк. А на себе испытаешь – жуткое дело.

196

Тем временем мальчик Коля сочинил вторую песню.

От первой она отличалась очень важным признаком: в ней были слова.

Если с предысторией, то вот как это случилось.

Шел Коля по улице, а впереди – парень с девушкой. Девушка смеялась, приплясывала без всякого повода, а иногда клала парню на плечо голову и шла в этом неудобном положении шагов пять или шесть. Одним словом, всячески демонстрировала свою радостную и нетерпеливую любовь.

А как раз накануне пролился с неба дождь и кое-где на асфальте встречались лужи. И вот девушка вступила в одну из них, так как положенной на плечо парня головой не имела возможности смотреть вниз. Парень тоже вступил – из солидарности, что ли, ведь он мог смотреть вниз, но это не имеет для дальнейшего развертывания событий никакого значения. А тот факт, что вступила девушка, – имеет. Потому что после этой оплошности парень готов был двигаться дальше, а девушка – нет. Она заойкала, голову, естественно, с кавалерова плеча убрала и стала прыгать на единственной чистой ноге. А другую поджала – в красной лакированной туфле, забрызганной грязью.

А парень шел с портфелем – студенты они, что ли, были. И вот, покровительственно улыбнувшись на громкие восклицания своей подруги, он расстегнул портфель и вынул из него тонкий журнал – наверное, не нашел ничего похуже. Выдрал из этого тонкого журнала лист, помял, чтоб размягчить глянцевую высококачественную бумагу, и дал девушке. А та обтерла этим мятым листком туфлю. И они пошли дальше, продолжая вести себя так же, как и до этого, вернее, девушка продолжала. А парень как шел, так и шел. Он себе никаких неприличных выходок не позволял.

А листок они выбросили. Вернее, девушка выбросила. Парень, как вырвал, так больше в его судьбе участия не принимал.

А мальчик Коля его подобрал.

Теперь хоть тресни, хоть тысячу лет гадай: интуиция какая особо мудрая подсказала Коле этот негигиеничный поступок или просто детская дурость безмятежно проявилась поднимать всякую грязную гадость.

Как бы там ни было, а поднял Коля листочек, расправил его и стал читать, что в нем есть, хотя прежде особой склонности к печатному слову не питал, а тут вдруг зачитался; так что, пожалуй, это все же скорее всего интуиция подсказала, а не детская глупая дурость.

Прочитал Коля сквозь размазюканную грязь напечатанное на листке столбиком стихотворение и не то чтоб радость или удовольствие испытал, а душа у него заныла.

Это совершенно различные вещи: испытать радость, удовольствие и заныть душой. Можно, например, встретить на улице своего лучшего приятеля и при этом, конечно, обрадоваться, испытать удовольствие от встречи. А можно увидеть совершенно незнакомую девчонку, до которой тебе никакого нет дела и – ни с того ни с сего вдруг заныть душой.