Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

• Название: ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
• Автор: Владимир Краковский
• Жанр: Научная Фантастика

РОМАН

МОСКВА

СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

1983

Владимир Краковский известен как автор повестей «Письма Саши Бунина», «Три окурка у горизонта», «Лето текущего года», «Какая у вас улыбка!» и многих рассказов. Они печатались в журналах «Юность», «Звезда», «Костер», выходили отдельными изданиями у нас в стране и за рубежом, по ним ставились кинофильмы и радиоспектакли.

Новый роман «День творения» – история жизни великого, по замыслу автора, ученого, его удач, озарений, поражений на пути к открытию.

Художник Евгений АДАМОВ

4702010200-187

К --- 55-83

083(02)-83

© Издательство «Советский писатель». 1983 г.

---

Тина не ершится, не спорит, дядя Валя вкладывает в нее беспрепятственно.

Он сначала долго дышит жарким ртом на ладонь, а потом говорит: «Я с тобой о твоей прошлой любви рассуждать не буду – была и нету. Любовь, она – особенно у женского пола – очень переменчива. Это как я со своей женой, твоей теткой Нюрой, когда помоложе была, приеду в город, в универмаг зайду, так беда одна. Увидит Нюрка, к примеру, какую кофточку, так прямо задрожит вся: покупаю! А я денег не даю. «Погоди, говорю, посмотрим, что дальше продается». И, выходит, правильно делаю, потому что через два шага опять на нее трясучка нападает: какая, ах, шаль, или юбка, например. У каждого прилавка трясется, все ей кажется, что самую лучшую в своей жизни вещь нашла… Вот так весь универмаг пройдем, а тогда я и говорю: «Вот тебе тридцатка, покупай, что понравилось». И она берет то, что ей надо, уже спокойно решает, какая вещь и вправду нужна, а какая понравилась оттого, что другой рядом не видела. А дал бы деньги сразу, что было бы? Купила бы барахлящую безделушку, а потом за голову хваталась бы: ах, мол, что наделала, на что деньги истратила!.. И с любовью так же, полное совпадение. Я хоть и мужчина, но уже в годах, а ты девчонка молодая, так что не стесняйся меня слушать, я тебе главное скажу: ты свой девичий капитал первому встречному отдать не торопись. Любовь эту все хвалят, даже газеты о ней положительно пишут, но закон жизни показывает, что она – мероприятие вредное, потому что от нее у людей мозги затуманиваются, а человек без мозгов хуже скотины, потому что от скотины хоть польза».

Дальше дядя Валя хотел рассказать, как сам лично женился, – не под действием затуманенных мозгов, а поскольку увидел скромную хорошую девушку, о том, как долго поначалу к ней приглядывался, прежде чем сказать какие-либо ласковые слова, но тут дверь с шумом откатилась и в купе вошли попутчики – муж с женой: они в вагон-ресторан ужинать ходили и вот – вернулись.

Дядя Валя взял пустые стаканы и понес их проводнице.

188

А Верещагин, проводив самую красивую девушку, стоит посреди ночи, посреди города, посреди улицы и смотрит в небо – запрокинув голову. И видит, что одна звезда ближе, другая дальше, а третьей – вообще нет, только свет от нее. И многое другое видит Верещагин в небе – такого, о чем словами и не сказать. Например, он видит… ну, как это объяснить? – словом, такое, от чего поджимает под себя одну ногу: кажется ему, что двум ногам на такой маленькой планетке не поместиться.

Он оглядывается вокруг себя, видит улицу – длинную-предлинную, видит дома – огромные-преогромные, вдали телевизионную вышку – высокую-превысокую, расставляет пошире ноги и говорит: «Ух, ты!»

И снова смотрит в небо. Там он приметил маленькую звездочку, которая, судя по всему, тоже обратила на него внимание. Остальные смотрят мимо Верещагина, они что-то другое наблюдают, а эта уставилась прямо в верещагинские очи, кокетничает; видно, полюбился он ей, и даже затеяла с ним игру. Стоит Верещагину глянуть на нее в упор, как она сразу – нырк! – и исчезает. Бог знает куда, мало ли во Вселенной дыр и складок, в которых можно спрятаться. А отведет Верещагин взгляд чуть в сторону, она тут же появляется опять – краем глаза, обочиной зрения Верещагин видит, как она смеется тихим мерцающим светом, и призывает снова взглянуть на нее.

Затеяла игру в прятки.

Верещагин эту игру принимает с удовольствием: глядит на звездочку, смеется, когда она – юрк! – прячется, отводит глаза и видит – опять выбегает сбоку, кричит тоненьким-претоненьким голоском: «Вот я! Вот я!» Но Верещагин притворяется равнодушным, делает вид, будто рассматривает другие звезды, и звездочка уже ревниво попискивает, обижается. «А я? А я? Да что же ты!» Верещагин – раз! – и ловит ее взглядом.

И так играет с нею до самого утра.

А утром к нему подошла собака. У нее были бодрые, не спросонья глаза: видно, встала уже давно и успела сделать много дел; она посмотрела на Верещагина с доверчивостью. «Идем ко мне»,- предложил ей Верещагин, но у собаки, вероятно, еще не все дела были переделаны, она отрицательно помотала хвостом и убежала, полная доброжелательности и неловкости за свой отказ. И тогда к Верещагину подошел пьяный. «Любишь разговаривать?»- спросил он. «Люблю, – сказал Верещагин. – Пошли ко мне». – «А ты, видать, пройдоха! – закричал пьяный. – Ишь какой прыткий!»- и ушел, громко ругаясь, убивая нежную тишину и разрушая хрупкое утро.

Его голос вскоре затих вдали, но тут стало всходить солнце, и мир зашкворчал, как яичница на сковородке.

189

Утром дядя Валя опять чаю попил, затянулся папироской, приоткрыл дверь и с силой выдул дым в коридор.

«Куренье не только вред, но и удовольствие, – объяснил он. – Поэтому я с ним мирюсь, не хочу бросать. А дышать накуренным воздухом – один вред. Поэтому я люблю свежий воздух».

Соседей в купе уже не было, опять ушли куда-то в поисках пищи, они принадлежали к той разновидности людей, у которых дорога возбуждает не мозг, а желудок, не мысль, а аппетит. Тина еще лежала, накрытая простыней, и дяде Вале не отвечала.

«И так надо во всем, – продолжал он. – Видать, где вред, а где удовольствие, и отделять одно от другого, как желток от белка. Он, понимаешь, норовит проскользнуть вместе с удовольствием, а ты гляди в оба, не позволяй. Я один белок ем, желток мне нельзя, печень от него болит, я ее загубил, когда твою мать в институте обучал, но не жалею, потому что положительные результаты есть. Я здоровьем не поскуплюсь, если это целесообразно. А от желтка один вред, я его не ем. И так во всем надо разделять: удовольствие в одну сторону, вред – в другую и вон его».

Тина опять не отвечала. Первое время она не реагировала на дяди Валины слова просто потому, что не хотелось говорить, но потом удивилась продолжительности своего молчания, оно ей понравилось, и с этого момента она молчала уже сознательно, из принципа.

Так часто бывает: сначала просто хочется, а потом берешь за правило.

190

А вообще наша жизнь выглядит примерно так.

Сначала сотворил Бог мира здание – семь этажей. Потом человека.

И дал Бог человеку плоть, и дал Бог человеку, подумав, душу.

«Зачем даешь так много? – спросил Бога червь. – Мне – одну плоть, ангелу – только душу, а этому и то и другое. Зачем?

«Развлечься хочу, – объяснил Бог. – Глянь, как потешно они сожительствуют».

Смотрит червь – действительно потешно: то душа плоть белым крылом в черное темя лупнет, то плоть душу желтой челюстью за розовое горло схватывает.

И так – год за годом, временем длинным, как тень на закате. Пока не обессилеют оба и не взмолятся: Господи, рассели нас!

«Ну, так и быть», – по-доброму усмехается натешившийся Бог и оглядывает сооруженное им мира здание, прикидывает: кого куда, чтоб подальше. И решает: плоть – в подвал, душу – на самый верхний, седьмой этаж – лифтом.

И червь ползет к червю, и ангел летит к ангелу.

О, человек, потеха Божья! Нет тебя больше!

191

Остался один ящик.

Тина сидела у окна и читала книгу. В ней описывались приключения пожилого англичанина, который приехал в Африку, нанял двух проводников и углубился в джунгли.

Он интересовался Африкой с научной точки зрения, но проводники не сочувствовали его исследовательским устремлениям и, получив деньги, в одну прекрасную ночь сбежали от него.

Англичанин проснулся и увидел, что он один. А вокруг джунгли.

И стал он из них выбираться.

В одном негритянском поселке его хотели съесть сырым, в другом – изжарить, в третьем – избрать вождем, и только в четвертом ему дали то, чего он хотел: двух проводников, которые на этот раз сопровождали его бесплатно, из одного только дружелюбия.

Англичанин многое увидел, кое-что измерил и все записал.

Он внес большой вклад в ряд наук, а именно: в географию, антропологию, историю, палеонтологию, ботанику, геологию, зоологию, археологию, лингвистику, народоведение и даже – как-то ухитрился – в астрономию.

Впрочем, ничего удивительного в этом нет: из Африки Вселенная видна немножко с другой стороны, чем, скажем, из Европы. А когда на что-то смотришь немножко с другой стороны, сделать вклад в науку не составляет большого труда.

«Шла бы ты читать в сад», – ласково сказала Тине жена дяди Вали – тетя Нюра.

«Мне и здесь хорошо», – ответила Тина и посмотрела на последний ящик.

Комод был огромный-преогромный, старинный-престаринный, сделанный, вероятно, еще во времена пожилого англичанина. Ящики в нем располагались тремя рядами, в каждом ряду по шесть штук. Итого – восемнадцать ящиков. Семнадцать Тина уже тайком перерыла.

Безрезультатно. Остался восемнадцатый.

«Я в магазин схожу, – сказала тетя Нюра. – Соли купить».

Она часто ходила покупать соль, потому что дядя Валя любил, чтоб ему все солили: огурцы, помидоры, капусту, яблоки и даже морковь. Кроме того, он дополнительно посыпал солью все, что подавалось на стол: щи, картошку, кашу, яичницу из белка, мясо и даже хлеб – так густо, что тот казался заиндевелым. Соль вредила его организму, особенно почкам, которые он испортил, выучивая в институте Тинину маму, однако дядя Валя пренебрегал этим фактом, так как в данном случае отделить удовольствие от вреда не представлялось возможным.