Сергей Мстиславский - Крыша мира

• Название: Крыша мира
• Автор: Сергей Мстиславский
• Издательство: СП «Вся Москва»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1989
• ISBN: ISBN 5-239-01048-Х

Для читателя будет несомненным открытием незаслуженно забытый приключенческий роман Сергея Дмитриевича Мстиславского «Крыша мира». Роман откровенно авантюрный, да еще с изрядной долей фантастики. Но, как свидетельствует сам автор, «в обстановке сказочного сада Пери и «Пещеры Александра» даже научный работник, антрополог, теряет на короткий момент грань между действительностью и «сказкой».

Романы эти интересно и полезно прочитать в любом возрасте.

---

— А второе?

Рассказчик снизил голос до шепота. Медленные, как тяжелые камни, падали слова.

— Когда пришел конец Искандера, на земле осталась жить Пери: к дивам она не могла вернуться, так как опечалилась своей победой. Женщина по виду — чудесную сохранила она в себе, дивью силу. По взгляду ее смещаются вещи: из города в город взором одним может она перебросить покрывало или нож. На охране ее шорохи и звуки, пугающие людей и зверя: они стерегут ее сон и отводят глаз в землю, если кто-нибудь посмеет поднять на нее глаз. И сама она может, когда захочет, уноситься незримо. Куда — мы не спрашиваем.

— Не спрашиваете? Ты грезишь, кала-и-хумбец? Как спросить стародавнюю сказку?

Он выпрямился, порывистый и мрачный, смотря куда-то, мимо меня, остановившимся, завороженным взглядом.

— Но она жива, Пери Искандера! Я сказал: ей смерти не дано. Она и посейчас живет среди нас такой, какой знали ее наши деды и прадеды.

Сорок человек слушало сказку о Пери: никто не пошевелил головой… Но ведь все эти люди живут в Кала-и-Хумбе… Не за тысячу верст рассказывает о чудесах райского сада этот чернолицый — в Калаи-Хумбе самом, где каждый может взять за бороду лгуна…

Губы Джафара, побелевшие, шептали молитву: шелестели под дрожащими пальцами бусины четок. Гассан и Саллаэддин, как зачарованные, смотрели в огонь костра. Глубокая тишина лежала над скалой и долиной. И вдруг — из дальних низов ясный и чистый, как луч, — донесся голос… Высокий, нежный, женский…

Еле заметной дрожью — еще ниже склонились головы. Жутью дохнуло над недвижной толпой.

— Она откликается на сказку, таксыр, — хрипло сказал, вставая, рассказчик. — Доброй ночи — на нашей скале, фаранги!

* * *

Вернувшись в отведенный нам покой, мы долго молчали. Ночь, беззвездная, смотрела в черные пролеты раскрытых на обрыв, над пропастью, окон. Неотвязно стояла — заклятием сказки — непривычная, странная жуть. Чудилось — ползут снизу, от садов долины, душные ароматы сказочных цветов; чудилось — бьются о стены цитадели чьи-то черные крылья и — сквозь вой буревых плащей — звенит, звенит — неслыханный, как в сказке, — чистый и ясный голос…

Жорж, мрачный, шагал, путаясь шпорами, нервно встряхивая головой, словно отгоняя непривычные, противные ему мысли.

— Нелепость! А ведь они верят, в самом деле верят в нелепость эту — в бессмертную Пери Александра — все эти кала-и-хумбцы! Так верят, что от них и самому начинает чудиться невесть что. И воздух этот… Душно, дышать нечем. Слышишь, запах какой?.. Ну, ты-то чего молчишь?

Нестерпимо стало. Я глянул ему прямо в глаза:

— Я видел ее, Жорж.

Весь вздрогнув, он схватил меня за руку.

— Ты бредишь!

Глухим шорохом шаркнула по коврам распахнутая дверь: в комнату проскользнул Гассан.

— Таксы?! — начал он, потупясь. — Из города поднялся кала-и-хумбец. Он говорит, что должен сказать тебе слово еще в эту ночь.

— Зови.

Гассан подошел ближе.

— Будь осторожен, таксыр. Это заколдованная долина, таксыр… Ты слышишь: ночь полна шелестов и звуков, — а ты и я з н а е м, что кругом тишина.

От слов Гассана сразу спало очарование сказки. Я прислушался: стонет ветер в расселинах, бьет водою о камни Пяндж, внизу, под обрывом… Сколько раз слышали мы, в блужданиях по горам, эти звуки!

— Брось детские страхи, Гассан. Зови кала-и-хумбца.

Вошел горец: весь темный, волосатый, плечистый, в самотканой одежде; козьей шкурой, вверх шерстью, обвернуты кряжистые ноги.

— Таксыр…

— Какое слово принес ты мне, друг?

Он метнул взгляд на Жоржа.

— Говори, товарищ знает только русскую и фарсийскую речь.

Быстрым и гибким движением опустился горец на колени и, скрестив руки, коснулся головою земли.

— Ее слово — к тебе, Искандер: «Прежний ли ты? Потому что я — прежняя». Так она сказала.

Снова захватила, забаюкала, понесла куда-то — без мысли — волшебная, радужная сказка. Чужим показался мне собственный голос.

— Скажи ей: воистину, на скале — как прежде — Искатель!

Снова склонился в молчаливом поклоне туземец:

— Ты больше ничего не скажешь, таксыр?

Я покачал головой.

— Но ты будешь в своей пещере? Она сойдет к полуночи.

Близко, с откоса скалы, прогудел, разрывая воздух, рог.

— Двенадцатая стража! Воины сменяются у башни. Она уже в пещере, Искандер!

Он рванулся, безумным движением, невольно увлекая меня, к распахнутому окну, и наклонился. Припав рядом с ним на ковер, я подставил грудь подымавшемуся от Пянджа рокоту. Тьма непроглядная, — но далеко внизу, над самой водой, я заметил словно отблеск какого-то, от скал излученного, свечения…

— Она там, — шептал благоговейно и страстно кала-и-хумбец. — Ты видишь пасть пещеры, таксыр. Она уже там… Она знала, что ты придешь…

Я смотрел, не отрываясь. Свечение становилось явственнее. Казалось, на взмывы ревущей в пропасти реки ложатся розовые, словно заревые отсветы.

* * *

Когда я выпрямился — туземца уже не было в комнате. Жорж недвижно лежал на груде одеял и подушек. Спит или нет? Сколько прошло времени с той минуты, как я наклонился?

* * *

Смотав притороченный к моему седлу аркан (по обычаю, у изголовья кровати сложен был конский убор Аримана), я обежал рукой обводы распахнутых над пропастью окон: камень, камень, гладко отесанные брусья. У крайнего — запнулся ногой до боли: глубоко вогнан в пол заржавый, покривелый крюк. Закинул петлю, затянул узел, оборотом перекинул на правую руку конец и, крепко держась левой за порог окна, свесил тело на откос скалы. Ноги не могли нащупать упора. Медленно отпуская аркан, я стал опускаться на весу. Звеня от напряжения, уходила вверх веревка: упора не было по-прежнему. Рев реки доносился снизу насмешливо и злобно. Мгла кромешная и вверху и внизу.

Я вытянул свободную руку перед собою прямо — пустота; обвел кругом — пусто. Засмеявшись, я пустил быстрее веревку: она обожгла руку. Свободный конец, свистя, ударил по ногам: аркан был на исходе. Но в тот же миг резнул по тонким подошвам чувяк каменный выступ. Я знал, что он будет!

И, все еще улыбаясь — не так, как тогда, в Макшевате, — я лег грудью на холодную скалу, бросив ненужный конец. Закрыв глаза, нащупал ногою под собою новый оскал ската и быстро стал спускаться, с зубца на зубец. Спуск был почти отвесный; всплеск волн становился все ближе; все раздельнее звучали слагавшие его шумы. Пахнуло холодом.

Я снова закрепился на влажном, осклизлом выступе и осторожно огляделся.

В заревом, ярком и зовущем снопе света, рвавшемся из скалы, саженях в пяти — не дальше — подо мною, бурлила, вскипая белою пеною, стремнина. Выше, ниже, в стороны — все та же непроглядная тьма.

Что-то мелькнуло у самого лица, беззвучное и быстрое. Птица? Летучая мышь? Нет… Мохнатым почувствовалось оно мне на полете.

Я спустился еще. Внезапно свечение исчезло. Между ним и мною вздвинулась темная — темнее облегавшей меня ночи — громада утеса. Подняться или продолжать спуск? Переступил, колеблясь, — и сорвался.

Сознание замкнулось. На миг… Скользнула нога по замшелому камню, тело пригнулось прыжком — и со дна расселины, на которое я встал, влево, совсем близко, открылся вход в пещеру. Как в кратере перед извержением, ложился на каменное обрамление отсвет, где-то там, далеко, в самой глуби клокочущего огня.

Прислушался к пещере: тихо. Войти пришлось почти ползком. Но через несколько шагов свод пещеры сразу взметнулся вверх гроздьями сталактитов. Блеснул клубящийся огонь утвержденных в стене, в тяжелых железокованых кольцах факелов, над бледной тканью узорного ковра.

Белая тень скользнула мне навстречу, неторопливая, спокойная, властная, закинув над чернокудрой головой белые сильные руки. Но печальными повиделись пристальные, ясные, до дна ясные — глаза.

Я рванулся к ней всею силою, всей внезапно поднявшейся на душе жгучей, несказанной радостью. Но она остановила меня взглядом. Губы дрогнули: в третий раз за сегодняшний день я услышал ее голос:

— Ты прежний?

— Разве я знал себя прежде?

Молчать — нестерпимо… Сказать — не могу.

Она заговорила снова:

— Ты дальше не пойдешь, Искандер? На Заповедную Тропу, к Крыше Мира?

* * *

И от слов этих — явь. Так ясно стало, что вот сейчас я отвечу, и зачадят факелы, и я останусь один в замертвелой пещере… закаменелым, отверженным, навсегда забывшим улыбку… И одиноким, тяжким будет путь мой по Заповедной Тропе… И опять, без ответа, я опустил голову.

В дальнем углу багровел под огнем факелов, оскаля зубы, высоколобый череп.

Тише, совсем тихо, она повторила вопрос:

— Ты не пойдешь дальше, Искатель?..

Тогда я взглянул ей прямо в глаза, мысленно прощаясь с нею. Но все же сказал — я помню: глухо, но твердо — в первый раз в жизни, воистину твердо — звучал голос: