Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

• Название: Отречение от благоразумья
• Автор: Андрей Мартьянов
• Жанр: Фэнтези

Роман основан на реальных событиях начала XVII века — история революции в королевстве Чешском, приведшая к началу Тридцатилетней войны. Однако, в тексте использовано множество мистических пражских легенд: среди действующих лиц присутствуют раввин Бен-Бецалель и его Голем, магистр Джон Ди (алхимик и личный маг королевы Елизаветы Английской), знаменитый император Рудольф, покровительствовавший оккультистам и так далее. Стилистика — «смешной готический роман», в некотором роде изрядно замаскированная пародия на «ужасы» госпожи Радклифф.

Рассказ ведется от имени секретаря пражской иквизиции, все мистические события крутятся именно вокруг инквизиционного трибунала, пытающегося добросовестно разобраться, что же за чертовщина творится в старой-доброй Праге. Инквизиторы — добрые и справедливые, еретики и маги — плохие. Такова концепция. :-)

Место действия — Прага и Париж. Время — 1611-1613 годы.

В тексте наличествует некоторое количество аллюзий на Адександра Дюма-отца и его «мушкетерские» романы, по крайней мере среди действующих лиц встречаются и молодой кардинал Ришелье, и королева Мария Медичи, и совсем юный Людовик XIII.

---

...Но, я все-таки иезуит. И подчиняюсь уставу Ордена.

КАНЦОНА ЧЕТВЕРТАЯ Игры в загадки

Кржижовницкая площадь постепенно возвращалась к первоначальному виду. Толпа, еще немного покричав для очистки совести, разошлась. Торговцы, ворча и изобретательно проклиная студенческую братию, подсчитывали сегодняшние убытки, городские стражники зацапали каких-то не в меру буйных юнцов и волокли в кутузку — разбираться, над городом сгущался ранний вечер, и в сумерках особенно ярко мелькнула знакомая морковно-рыжая шевелюра. Мальчишка-разносчик приплясывал со своим неизменным лотком на углу Анежковой улицы, и впервые за этот долгий день я, кажется, немного обрадовался.

— Ой, пан, а я как чуял, что вы сегодня приедете! — жизнерадостно заверещал Мотл, когда я остановил лошадь рядом с его пристанищем — глубокой нишей в стене дома. — Тут такое было, такое было!.. Вот, это я для вас отложил... — на свет явился тщательно перевязанный веревочкой пергаментный сверток. Надо же, хоть кто-то обо мне позаботился. — Слыхали новость? Говорят, инквизиторы собираются венецианского посла засудить?

— Собираются, собираются, — подтвердил я, выбираясь из стремян и присаживаясь на чугунную тумбу с цепями. — Это что, опять пирожки с тараканами? — я нарочито подозрительно оглядел сверток, прежде чем разворачивать. Сказать по правде, есть хотелось ужасно.

— Ни Боже мой! — оскорбился мой верный проводник по Праге. — Вы ж у меня постоянный покупатель, как можно!.. А правда, что этот итальянец, ну, Мирандола — ведьмак и колдун?

— Трепло он, вот и все, — недовольно буркнул я. — Кстати, ты видел представление от начала до конца? — Кивок. — Не знаешь, что за парень сидел на Карловом сапоге и распевал, а потом быстро смылся?

Подвижная физиономия Мотла приобрела крайне задумчивое и невинное выражение. Истинный сын своего народа, мой рыжий приятель следовал древней, как мир, заповеди: любой товар стоит денег, а сведения — тем более.

— Малолетний вымогатель, — я полез за кошельком, удивляясь, как его не срезали в такой толкучке. — Да, я у тебя еще покупаю вон тот пирог. Надеюсь, моя лошадь не отбросит копыта, когда съест его?

Вместо ответа мальчишка принялся разламывать слоеную лепешку на кусочки, скармливая их благодарно зафыркавшей кобыле. Я отсчитал пять имперских марок, продемонстрировал их оживившемуся Мотлу, но вовремя отдернул руку:

— Сначала рассказ.

— Он живет в Целетной улице, — Мотл здраво рассудил, что обещанные злотые с лихвой покроют его дневную выручку, и щедро угостил ничуть не возражавшую лошадь остатками своего товара. — В Прашной Бране.

Я вопросительно нахмурился. Прашна Брана, то есть Пороховая Башня — это уцелевшая часть старинных городских укреплений, сейчас в ней находится пороховой склад, по которому она получила свое название, и единственные обитающие в ней люди — солдаты пражского гарнизона, несущие охрану.

— Да не в самой башне, а в трактире неподалеку, — уточнил понятливый мальчишка, переворачивая опустевший лоток и усаживаясь сверху. — Трактир «Прашна Брана» со сдачей комнат.

— А поподробнее? — я добавил в кучку монет еще одну. Мотл насторожился и очень осторожно поинтересовался:

— Зачем пану знать про какого-то рифмоплета?

— Неутоленное любопытство, — честно объяснил я. — Будешь говорить или мне поискать кого-нибудь другого, менее подозрительного и более сговорчивого? Или ты на самом деле ничего не знаешь и только корчишь из себя умника?

— Кто не знает? Я не знаю? — возмущенный до глубины души Мотл взъерошился, как рассерженный бродячий котенок. — Я не знаю? — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Да этого типа вся Прага знает, кроме вас! В общем, так. Он приехал месяца три назад, откуда-то из Германии — из Нюрнберга или Регенсбурга. Привез с собой подружку, родом француженку, по имени Яна.

«Жанна или Жаннет», — мысленно перевел я на привычный лад, решив не перебивать.

— Они сняли комнату в «Бране», за полцены, — вдохновенно продолжал излагать Мотл. Я мимолетно поразился тому, насколько сложно в Праге укрыться от взглядов таких вот все подмечающих и незаметных еврейских детишек. — Взамен второй половины по вечерам развлекают посетителей: парень бренчит на лютне, девица танцует и рассказывает всякие истории. Людям нравится. Они частенько наведываются в Масляные Лампы — там у них приятели, водят дружбу с актерами из венецианского театра, который у вас, на Малой Стране, — он задумался, покивал и несколько разочарованно закончил: — Все... Хотите — приходите нынче вечером в «Прашну Брану», сами увидите...

Я бы в самом деле сходил, но подозревал, что вряд ли выкрою необходимое время.

— Лови, заслужил, — монеты перешли из рук в руки. — Только забыл сказать одну вещь — как зовут этого парня?

— Лэрц, — Мотл тщательно спрятал праведный заработок, поднялся и принялся навьючивать на себя опустевший лоток. — Это, конечно, не настоящее имя, но так его все называют.

«Лэрц, — озадаченно повторил я про себя. — Ясно, что прозвище, только на каком языке?.. Похоже, по-немецки: Lerche — Жаворонок. Вполне подходящая кличка для того, кто зарабатывает на жизнь собственным голосом».

Мальчишка собирался домой, и я тоже — через мост над хмурой серо-стальной Влтавой в оправе трепещущих на набережных огоньков, перебирая и раскладывая по полочкам все увиденное и услышанное сегодня. По моему разумению выходило, что через недельку-другую в Праге стрясется шумный судебный процесс по делу изловленных еретичных злоумышленников. А может, и два процесса — если Маласпина не побоится рискнуть. В последнем я сомневался: добытыми со столь великим трудом должностями не швыряются. Правда, оставался крайне подозрительный и оставшийся невыясненным эксцесс во время венчания делла Мирандолы и моя собственная идея о заключении договора... Но какого и с кем?

На Градчанской меня ожидало разочарование: отче Алистер вопиюще отсутствовал. Что самое загадочное, никто — ни охрана, ни слуги, ни отец Фернандо, злостно оторванный мною от штудирования толстенного трактата в черной обложке, на которой красовались золотые тисненые буквы «De Strigimagarum Daemonumque Mirandis» и в котором я опознал творение мэтра Сильвио Приераса, обвинителя на суде над Мартином Лютером — не мог точно сказать, куда он ушел и когда намеревается вернуться. Весьма не в духе нашего педантичного святого отца — исчезнуть без предупреждения в самый разгар событий. Поломав голову над вопросом, куда мог подеваться Мак-Дафф и ничего толком не надумав, я изрядно напугал впечатлительного отца Фернандо описанием драматических событий на площади у Клементины — надо признаться, малость сгустив краски для пущего колорита. Сидеть весь вечер взаперти в обществе архивных бумажек совершенно не хотелось, а потому я украдкой выскользнул через черный ход, втянул стылый воздух ночного города и порысил давно знакомым путем на Янскую улицу, к «Лошади Валленштейна».

Невезение продолжалось. Втайне я рассчитывал застать в трактире мсье Штекельберга и устроить нечто вроде маленького пира во время чумы, ибо завтрашний день и последующие за ним не сулили ничего хорошего. Но господин имперский секретарь то ли предпочитал пьянствовать в другом месте, то ли не покидал нынешним вечером пределов особняка своего патрона.

Зато у мадам Эли имелось для меня несколько любопытных новостей. Завершив свои таинственные дела, вернулась в город Маргарита Домбровска, вкупе с преданным клевретом Жеготой. В ее доме, что стоит неподалеку от «Лошади», опять допоздна жгут свечи и лампы, съезжаются гости, похожие на обитателей Златой улички и студентов натурфилософского факультета, а пан Жегота как-то заглядывал в трактир в обществе небезызвестной Джейн Келли, девицы-медиума, а также мэтра алхимии и непревзойденного мастера по общению со звездами Ла Гранжа. Компания заняла самый темный и дальний угол, откуда немедля полился нескончаемый зловещий шепот и куда прислуга непрерывно таскала подносы с вишневкой и сливовицей. Спустя три часа и десять бутылок изысканное общество, так, похоже, и не придя к общему решению, удалилось, причем мэтр Жером едва не грохнулся на пороге, а молодой Витольд вовсю ухлестывал за мисс Келли, напрочь позабывшей о потустороннем мире и кокетливо хихикавшей.

Хорошей компании не подобралось, пить расхотелось, на представление в «Таборвиле» я давно опоздал, и неизвестно — вдруг его отменили из-за сегодняшних волнений в городе? Можно, конечно, собраться с духом и вернуться на левый берег: разыскивать на ночь глядя трактир возле Пороховой башни, где, если верить болтливому еврейскому мальчишке, выступает заинтересовавший меня тип, именующий себя Лэрцем, но стоит ли? Схожу завтра. В венецианском посольстве наверняка царит гробовая тишина, сестры Фраскати предаются скорби, делла Мирандола привыкает к жизни узника в Клементине, а Штекельберга, способного хоть немного развеять наползающую тоску, нет, и податься мне совершенно некуда. Впрочем...