Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

• Название: Отречение от благоразумья
• Автор: Андрей Мартьянов
• Жанр: Фэнтези

Роман основан на реальных событиях начала XVII века — история революции в королевстве Чешском, приведшая к началу Тридцатилетней войны. Однако, в тексте использовано множество мистических пражских легенд: среди действующих лиц присутствуют раввин Бен-Бецалель и его Голем, магистр Джон Ди (алхимик и личный маг королевы Елизаветы Английской), знаменитый император Рудольф, покровительствовавший оккультистам и так далее. Стилистика — «смешной готический роман», в некотором роде изрядно замаскированная пародия на «ужасы» госпожи Радклифф.

Рассказ ведется от имени секретаря пражской иквизиции, все мистические события крутятся именно вокруг инквизиционного трибунала, пытающегося добросовестно разобраться, что же за чертовщина творится в старой-доброй Праге. Инквизиторы — добрые и справедливые, еретики и маги — плохие. Такова концепция. :-)

Место действия — Прага и Париж. Время — 1611-1613 годы.

В тексте наличествует некоторое количество аллюзий на Адександра Дюма-отца и его «мушкетерские» романы, по крайней мере среди действующих лиц встречаются и молодой кардинал Ришелье, и королева Мария Медичи, и совсем юный Людовик XIII.

---

Внутри железной повозки раздался лязг отодвигаемых засовов, дверца отошла в сторону, выпустив сначала охранника, затем несколько помятого и отчаянно прикидывавшегося ни капельки не боящимся делла Мирандолу и второго стража, крепко удерживавшего посла блистательной Венеции за локоть. Утвердившись на покрытых инеем булыжниках монастырского двора, итальянец с вызовом огляделся, увидел Маласпину и небрежно кивнул ему, как кивают встреченному на улице давнему знакомому. Пражский кардинал несколько переменился в лице, став похожим на человека, которому предстоит совершить дело, грозящее бесповоротно изменить всю его жизнь — или мне показалось?

Мирандолу, слегка подталкивая, повели вглубь огромного монастырского комплекса, занимавшего почти два городских квартала. Он не слишком сопротивлялся, только постоянно оглядывался, взмахивая растрепанной каштановой шевелюрой. Кричать он тоже перестал — видимо, догадался поберечь голос до начала судебного разбирательства по его делу.

— Синьор Чезаре? — я не сразу сообразил, что ровный, спокойный голос принадлежит отцу Густаву, на удивление быстро спрятавшего все свое раздражение под обычной величественно-равнодушной маской. — Синьор Чезаре, не уделите мне немного вашего внимания?

— Всегда к вашим услугам, — бездумно откликнулся кардинал, неотрывно смотревший вслед Мирандоле, хотя венецианский посол и его сторожа скрылись из виду, свернув за угол, и сейчас, наверное, шагали по направлению к старому зданию темного камня — одному из бывших амбаров монастыря, нынче переделанном под место содержания нераскаявшихся еретиков. Мысленно я снял шляпу перед своим патроном: удар нанесен безукоризненно, хотя Маласпина еще не осознал всей глубины сделанной им ошибки. — Что желает узнать ваше высокопреподобие?..

— Для начала хотелось бы услышать ваше подлинное имя, — чуть растягивая слова, произносит герр Мюллер. Итальянец запоздало спохватывается, но ничего уже не исправишь, ибо рядом стоят свидетели его поражения и на поросячьей физиономии аббата Гибернова расплывается понимающая недобрая ухмылка. За воротами Клементины ворочается недовольная толпа, упустившая добычу, и чей-то голос с надрывом выкрикивает:

— Папские псы! Святые убийцы! Придет время платить!

Странно, на чешском наречии это звучит куда внушительнее и грознее, чем, скажем, по-французски. Или все оттого, что кричат пугающе близко?

В монастырском дворе продолжает разыгрываться иная драма. Отче Густав невозмутимо подхватывает под ручку Маласпину — опешившего и наверняка ломающего голову над разгадкой, откуда святая инквизиция прознала о его секретах — и увлекает его за собой, по направлению к облетевшей липовой аллее. Мы неторопливо тянемся следом, пока не вмешиваясь, но одно наше присутствие заставляет беднягу кардинала постоянно держаться настороже. Мне удается подобраться поближе, я иду почти в двух-трех шагах от святых отцов, отчетливо различая их голоса.

— Понимаете ли, друг мой, — проникновенно разливается герр Мюллер в своем лучшем стиле, заглазно именующемся «Я так сочувствую вашим бедам и делаю все для вашего блага», — дело даже не в том, что вы уже полгода злостно морочите головы пражскому и ватиканскому клиру. Чезаре Маласпина, Луиджи Маласпина — в сущности, имена не имеют решающего значения. По молодости лет вы не устояли перед искушением, поддались соблазну, воспользовались подвернувшейся под руку возможностью возвыситься, выбраться из безвестности... Да, это грех, великий грех, и тем более ужасающий, что он совершен духовным лицом, однако...

Отец Густав делает многозначительную долгую паузу. Маласпина не отзывается, поддевая кончиком остроносого сапога смерзшиеся комки опавших листьев.

— ...Однако любой грех может быть искуплен и прощен, — забрасывает свой крючок господин легат.

Итальянец продолжает молчать. Поглядеть со стороны — двое святых отцов погружены в благочестивейшую беседу. Небось, обсуждают избранные места из «Суммы теологии» Фомы Аквината.

— Вы наверняка полагаете, будто я желаю вам гибели и унижения? — отец Густав меняет тактику. В ход идет другое оружие, под названием «У меня нет от вас никаких секретов». — Напрасно, напрасно, синьор Чезаре. Или вам больше нравится — Луиджи? Скажу больше — в нынешние непростые времена нам, недостойным сынам великой матери, как воздух необходимы люди наподобие вас: молодые, предприимчивые и знающие, к чему они стремятся. Вы неплохо начали свой долгий и трудный путь к вершинам.. Скажу больше, я испытываю восхищение вашим упорством и целеустремленностью. Прага — очень коварный и неприступный город, но вам удалось подчинить его себе, что бы там не утверждал отец Якуб...

— Чего вы хотите? — тихо, однако очень отчетливо спрашивает Маласпина. — Ладно, признаю, я выдал себя за собственного дядю и занял его место. Что дальше? Церковный суд, лишение сана или?..

— Зачем же так сурово? — добродушно ворчит герр Мюллер, и на миг даже я верю в его искреннее стремление помочь оступившемуся собрату. — Конечно, нам придется вынести вам порицание, наложить тяжелую епитимью, иначе немедля отыщутся желающие последовать вашему пагубному примеру. Не думаю, что грядущее наказание окажется чрезмерно строгим, особенно если вы добровольно...

— Может, хватит ходить вокруг да около, ваше высокопреподобие? — резко обрывает собеседника Маласпина, по-прежнему разглядывая россыпь опавшей листвы. — Вы отлично знаете, что можете сейчас завить меня веревочкой или заставить квакать при слове «лягушка». Добивайте, не стесняйтесь. Что вам от меня нужно?

— Коли предпочитаете откровенность, будем говорить откровенно, — напускная снисходительность отца Густава улетучилась вместе с холодным осенним ветерком. — Я хочу получить ясные и четкие ответы на кое-какие, весьма интересующие меня вопросы. В том числе мне хотелось бы знать: какого рода связи налажены между венецианским посольством и его светлостью Генрихом Матиасом фон Турном, подробности так и не раскрытого исчезновения наместника фон Клая, и, наконец, я желаю самым подробнейшим образом обсудить с вами личность некоего Аллесандро делла Мирандолы, а также женщины, которая нынче считается его женой. Это для начала.

— Взамен, надо полагать, вы позволите мне время от времени выходить в город якобы без надзирателей из числа ваших швейцарских ландскнехтов-головорубов и продолжать смиренно разыгрывать роль кардинала Праги? — в голосе Маласпины прозвучала столь едкая горечь, что, обрати ее в алхимический раствор, она без труда прогрызла бы любой металл. Итальянец остановился, заставив весь следовавший за нами процессионный хвост замереть и срочно изобразить увлеченные светские беседы. Я успел вовремя юркнуть за ближайшую липу.

— При ваших обстоятельствах приходится довольствоваться малым, — пожал плечами герр Мюллер. — Впрочем, я вас не тороплю. Ступайте, подумайте, посоветуйтесь со своей душой... или с друзьями, например, с мадам Мирандолой. Бедная женщина наверняка нуждается в утешении. Нашу познавательную беседу мы продолжим завтра. Кстати, в ней обязательно примет участие синьор Аллесандро. Начнем, скажем так, около полудня. Постарайтесь придти вовремя, чтобы не пришлось высылать на ваши поиски десяток, как вы изволили выразиться, «головорубов».

И полномочный папский легат удалился, в своем разлетающемся черном плаще с белым подбоем в самом деле похожий на огромного ворона. Крики и свист за воротами стихли: студенты отлично понимали, что штурмовать Клементину полезет только безумец, а драть глотку перед запертыми створками бессмысленно. Многострадальный кардинал еще немного постоял, еле слышно бормоча что-то себе под нос, затем внезапно развернулся и зашагал по направлению к собору. Меня он не заметил.

«Я бы мог его предупредить, — пришла откуда-то неожиданная и опасная мысль. — Сказать о папской булле с разрешением на его арест и объяснить, что Мирандолу все одно не спасти».

Идея вмешаться, после вдумчивого размышления, мне не понравилась. Я не встреваю в дела тех, кто стоит намного выше меня. Маласпина догадывался, на что шел, когда предъявлял наместникам дядюшкины бумаги, вот и пускай выкручивается. Допрашивать венецианца начнут не раньше завтрашнего дня, сейчас около шести вечера, уйма свободного времени и куча новостей, которыми надо бы поделиться. Похоже, события начинают приобретать все более непредсказуемый характер.

...Но, я все-таки иезуит. И подчиняюсь уставу Ордена.

КАНЦОНА ЧЕТВЕРТАЯ Игры в загадки

Кржижовницкая площадь постепенно возвращалась к первоначальному виду. Толпа, еще немного покричав для очистки совести, разошлась. Торговцы, ворча и изобретательно проклиная студенческую братию, подсчитывали сегодняшние убытки, городские стражники зацапали каких-то не в меру буйных юнцов и волокли в кутузку — разбираться, над городом сгущался ранний вечер, и в сумерках особенно ярко мелькнула знакомая морковно-рыжая шевелюра. Мальчишка-разносчик приплясывал со своим неизменным лотком на углу Анежковой улицы, и впервые за этот долгий день я, кажется, немного обрадовался.