Вольдемар Бааль - Источник забвения

• Название: Источник забвения
• Автор: Вольдемар Бааль
• Жанр: Научная Фантастика

Роман В. Бааля, известного прозаика, живущего в Риге, — размышления об ответственности современного учёного перед обществом и жизнью; о памяти как одной из основных человеческих ценностей. Фантастические элементы, включённые в роман, лишь подчёркивают и обогащают его живое реалистическое содержание.

---

— Он! — весело отозвался Бражин. — Зайдете к нему — рад будет. Он мужик приветливый, толковый. Послушать его, так важней музейного дела и нет на свете ничего. — И засмеялся.

— Спасибо и еще раз до свиданья…

Телефон жил.

«Редактору весело, — подумал Визин. — Он смеется. Ему все ясно. Полоса, Андромедов, выговор, заготовка кормов, лучшая доярка, толковый музейный мужик Етлуков… Все ему ясно. С ним ничего не происходит. А со мной, только что уверенно смотревшим в будущее…»

Он рывком раздвинул шторы — во всю ширь, ослеп от ударившего по глазам света, зажмурился и на ощупь уселся за стол. И постепенно приоткрывая глаза, увидел озеро с неизменной лодкой на неизменном месте, лесистые берега на той стороне, высокое небо. Озеро все было в ярких блестках, точно его посыпали фольгой; по нему шла легкая рябь; значит — потянуло ветерком; значит — жара унимается.

Визин подумал, что раз жара унимается, то неплохо было бы все же выйти и погулять — прогулка сейчас была бы вполне кстати. Потом он подумал, что надо бы разыскать Андромедова и опять пойти с ним в ресторан — это тоже могло бы успокоить и отвлечь. И еще он подумал, что так или иначе, а надо поскорее убираться отсюда, и не к Тониной бабушке, которая спрашивает про тарелочки, а совсем — вон из Долгого Лога. И решать нужно немедленно. Однако он отдавал себе отчет, что «вон из Долгого Лога» сразу не получится.

«Василию Лукичу Бражину все ясно, с ним ничего не происходит, говоришь ты. А откуда ты знаешь, что с ним ничего не происходит? Он тебе докладывал, говорил с тобой по душам? „Приветствуем вас на нашей земле“. Куда как оригинально и доверительно… А что, если со всеми происходит, только никто не признается? Как и ты не признаешься. И получается общая картина, что ничего ни с кем не происходит. Можешь ты себе позволить такое допущение?.. А что, если позволить себе другое допущение? Ну, например, что вся та свистопляска в самолете вовсе, как говорится, не имела места в действительности, а приснилась, пригрезилась. И причина — неожиданная, необычная жизненная перемена, всколыхнувшая нервы. Все ведь можно объяснить нервами, сновидениями, темпераментом и стечением случайных обстоятельств. Можно доказать себе, что и в настоящую минуту ты спишь или грезишь-бредишь, и в любой момент можешь очнуться, и окажется, что никуда ты не улетал, никаких писем дочери, Алевтине Викторовне и приятелю, а также заявлений начальству не писал, по-прежнему валяешься на диване дома и ждешь телефонного разговора с Долгим Логом. Можно даже доказать себе, что и этого не было: никаких газетных вырезок, никаких междугородных заказов, никаких ночных выходов на балкон и так далее, — а всего-навсего ты сидишь у себя в лаборатории, опершись щекой на руку, сидишь, задумался и слегка вздремнул, и вот-вот попечительная Алевтина Викторовна подойдет, громыхнет чем-нибудь на полке, вроде невзначай, и напомнит, что через пять минут у шефа заседание. И ты проснешься, и все станет на свои места… Можно, можно себе такое доказать, можно себя уверить! Но что делать, когда все никак не проснуться, когда убедительнее другое — не поддающееся пробуждению, невероятное…»

Вопрос — ответ, вопрос — ответ. Все больше вопросов и все меньше ответов. Ах, морока! Но ведь это только кажется, только мерещится, что всякие там вопросы и ответы. На самом же деле, если уж совсем серьезно, то никаких таких взрослых, обстоятельных вопросов и ответов нет, а — так все, пустяки воображение, застоялая фантазия. Есть только один солидный вопрос — как туда? И значит — нужен Андромедов или кто-нибудь другой, кто в состоянии его заменить. Вопрос один, а ответа — ни одного. И поэтому бездействие, выжидание, присматривание. И поэтому — Тоня.

«Неужели и Тоня поэтому?..»

Если бы сейчас он превратился в того благодушного и веселого визиноида, который недавно, всего каких-то три дня назад, всем ослепительно улыбался, он пошел бы и немедленно разыскал Тоню. Или бы он пошел и весело побеседовал с директором местного краеведческого музея Б. И. Етлуковым. А то приискал бы себе какого-нибудь нового волюнтариста или гладильщика, и время было бы скрашено. Благодушный и жизнерадостный визиноид не растерялся бы, он бы знал, что сказать, и не изобретал бы проблем. Да, он прилетел не в Париж, на черта ему Париж, ему надо было в Долгий Лог, и вот он тут, и, стало быть, нужно действовать, шевелиться, разворачиваться, поскольку уж решил двигаться в энном направлении к энной цеди… Но тот визиноид скончался уже в самолете, и потом уже никакие реанимации не помогли, — его напрочь доконали демонологи, антропологи, фаунологи, очкастый студент и эта дура с золотой копной над ушами, говорившая «кофэ, мармалад, волнительно». Его, того визиноида, правда, поддерживала вначале эта переменчивая стюардесса, напоминавшая в отдельные моменты Лину, которая, может быть, обыкновенная авантюристка, — но потом она почему-то оставила его, и он скончался. И на зеленом аэродроме Долгого Лога приземлился уже совсем другой визиноид — напуганный, измотанный, недоверчиво на все поглядывающий. И тот факт, что он принимал разные обличия, — то хама, то гусара, то ловеласа и т. д., - ровным счетом ничего не значит: напуганному и опасливому визиноиду ничего не остается, как прибегнуть к маскировке… Но — нет-нет-нет! Тоня — не маскировка! Тоня искренне!.. Почему, почему бы ей сейчас в самом деле не взять и не прийти…

Произошло бы вот что. Он сказал бы ей:

— Послушай меня. Тоня! Я понимаю: все может со стороны показаться банальным. Возможно, все и в самом деле выглядит как обычный гостиничный романчик. Но знаешь…

— Знаю, милый, успокойся, — сказала бы она. — Я люблю тебя.

— Мне сейчас так одиноко, так одиноко, — сказал бы он. — Я отторгнул себя от всех. Этого не объяснить никакими словами.

— Понимаю, дорогой, — сказала бы она. У тебя есть я.

— Мне, в сущности, ведь совершенно некуда деться. Я все оставил. Я не мог не оставить. Мне страшно пусто и тяжело.

— Да, дорогой мой, да, — сказала бы она.

— Я был ученым. В этом заключалась вся моя жизнь. Я взлетел. Меня выделили. Я стал самоуверенным. Но потом эта самоуверенность была подорвана.

— Понимаю, родной мой, понимаю. Я — с тобой.

— А это так неожиданно, так страшно, когда в тебе, ученом, подорвана самоуверенность ученого. Это — крах.

— Успокойся, милый. Все образуется. Я люблю тебя.

— Не знаю, как оно образуется. Но когда осознаешь вдруг, что всю жизнь занимался чепухой, что никогда, ни одной минуты не чувствовал себя полноценным человеком… И ты рвешь со старым, а нового ничего нет, или все — фантасмагории…

— Я люблю тебя…

— И я знаю теперь, знаю — только ты одна, только ты!

— Я люблю тебя, — повторила бы она. — Я очень люблю тебя. Я люблю тебя навеки.

— Люби меня! — горячо сказал бы он. — Люби! Это — все! Ведь это бессмертие!

— Я люблю тебя навеки…

— Оставайся со мной навсегда! — сказал бы он.

— Да! — восторженно ответила бы она…

Визин вздрогнул, взметнул головой, словно избавляясь от наваждения. Ему сделалось стыдно, как будто кто-то подслушал его сентиментальные мысли, как будто поймал себя на том, что публично исповедался в пошлости. И он вслух, нарочито громко произнес:

— Литература!

Он достал черную папку, развязал ее; там, в самом конце, был помещен любопытный кроссворд; в клетки следовало вписать имена авторов различных изречений и афоризмов.

ПО ГОРИЗОНТАЛИ:

1. У случая бывают капризы, а не привычки.

2. Не трать время, раскаиваясь в ошибках, просто не забывай их.

3. Понимание ценнее знания.

4. Наука отняла у человека испытанное оружие сравнений.

5. Я гипотез не измышляю.

6. Число — основа сущего.

7. Счастье человека где-то между свободой и дисциплиной.

8. Мы бедны знанием наших собственных богатств.

9. Жизнь — постоянная пропажа ошеломительного.

10. Невежество — лучшая в мире наука, она дается без труда и не печалит душу.

11. Детское живет в человеке до седых волос.

12. Есть правила в литературе — гибнет литература; нет правил в государстве — гибнет государство.

13. Бремя не помеха в царстве воображения.

14. Морщины дарует нам природа, о гладкой коже печалится суетность.

ПО ВЕРТИКАЛИ:

1. Вся история человечества — погоня за невозможным, и притом нередко успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно слушался логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли.

2. У каждого из нас есть родные во всех царствах природы, созданные ею по одной идее с нами.

3. Истина перестает быть истиной, как только о ней начинают кричать на всех углах.

4. Боль и веселье не исключают друг друга.

5. Если сердце в груди бьется уж очень сильно, то это — бог.