Вадим Руднев - Винни Пух и философия обыденного языка

• Название: Винни Пух и философия обыденного языка
• Автор: Вадим Руднев
• Издательство: Аграф
• Жанр: Философия
• Год: 2000
• ISBN: 5-7784-0109-4

Книга впервые вышла в 1994 году и сразу стала интеллектуальным бестселлером (2-е изд. – 1996 г.). В книге впервые осуществлен полный перевод двух повестей А. Милна о Винни Пухе.

Переводчик и интерпретатор текста «Винни Пуха» – московский филолог и философ В. П. Руднев, автор книг «Морфология реальности: Исследование по философии текста» (1996), «Словарь русской культуры: Ключевые понятия и тексты» (1997, 1999), «Прочь от реальности: Исследования по философии текста. II» (2000).

Книга представляет «Винни Пуха» как серьезное и глубокое, хотя от этого не менее смешное и забавное, произведение классического европейского модернизма 1920-х годов. Для анализа «Винни Пуха» применяются самые различные гуманитарные дисциплины: аналитическая философия, логическая семантика, теоретическая лингвистика и семиотика, теория речевых актов, семантика возможных миров, структурная поэтика, теория стиха, клиническая характерология, классический психоанализ и трансперсональная психология.

Книга, давно ставшая культовой для русского интеллектуального читателя, интересна детям всех возрастов и взрослым всех профессий.

---

Нет, видите, мы забыли, все растеряли. А это было самое лучшее, по-моему. Ладно, вот вам несколько других, все, что нам удалось запомнить. Но, конечно, это не настоящее до-свиданье, потому что Лес всегда на месте… и все, кто Дружен с Медведями, всегда имеют шанс его найти.

А.А.М.

Глава I. Дом

Однажды, когда Медведю Пуху больше нечего было делать, он подумал, что бы такое сделать; тогда он пошел заглянуть к Поросенку, посмотреть, что делает Поросенок. Еще вовсю шел снег, когда он ковылял по белой лесной тропинке, ожидая найти Поросенка греющим копытца перед камином, но, к своему удивлению, он увидел, что дверь открыта, и чем больше он смотрел внутрь, тем больше Поросенка там не было.

«Ушел», печально сказал он. «Так-то вот. Нету его. Мне придется предпринимать беглую Мыслительную прогулку в одиночестве. Зараза!»

Но сначала он решил все-таки еще раз громко постучать, чтобы быть совершенно уверенным… и когда он подождал и Поросенок не ответил, он стал подпрыгивать вверх-вниз, чтобы согреться, и тут ему в голову неожиданно пришел хмык, который показался Неплохим Хмыком, таким Хмыком, который не стыдно Схмыкать Остальным.

Чем больше снегу
(Тром-пом-пом),
Тем больше бегу
(Тром-пом-пам),
Тем больше бегу
(Трам-пам-пам),
И все по снегу.

И кто поверит
(Трам-пам-пам),
Что лапы мерзнут
(Трам-пам-пам),
Так лапы мерзнут
(Трам-пам-пам),
Что только бегай!

«Поэтому что я сделаю», сказал Пух, «так это вот что я сделаю. Я просто пойду домой и посмотрю, сколько времени, и, возможно, обмотаю шею шарфом, а потом пойду повидаться с И-Ё и спою ему это».

Он поспешил назад к собственному дому, и его голова по пути была так занята этим самым хмыком, что он уже достаточно подготовил себя к выступлению перед И-Ё, как вдруг он увидел Поросенка, сидевшего в его лучшем кресле, и Пуху поэтому оставалось только стоять, хлопая глазами и размышляя, чей это вообще дом.

«Хэлло», сказал он, «я думал, ты ушел».

«Нет, Пух», говорит Поросенок, «это ты ушел»[54].

«Так и есть», говорит Пух, «наверняка один из нас ушел».

Он посмотрел на свои часы, которые несколько недель назад остановились на без пяти одиннадцать.

«Около одиннадцати», радостно сказал Пух. «Как раз время для небольшого закусончика». И он запустил голову в буфет. «А потом мы пойдем гулять, Поросенок, и я спою И-Ё свою песню».

«Какую песню, Пух?»

«Ту, которую мы собираемся спеть И-Ё», объяснил Пух.

Часы все еще показывали без пяти одиннадцать, когда Пух и Поросенок спустя полтора часа двинулись в путь. Дул ветер, и валил снег; устав мчаться по кругу и пытаясь поймать самого себя, он порхал мягко, нежно и спокойно, пока не нашел местечка, где отдохнуть, а иногда этим местечком был нос Пуха, а иногда нет, а Поросенок, хотя и носил белый шарф вокруг шеи, все-таки слегка чувствовал, что за ушами у него более снежно, чем где бы то ни было.

«Пух», говорит он наконец несколько робко, потому что ему не хотелось, чтобы Пух подумал, что он Сдается. «Просто удивительно. Что бы ты сказал, если бы мы теперь пошли домой и отрепетировали твою песню, а потом спели бы ее И-Ё завтра – или – или на следующей неделе, когда нам случится его увидеть?»

«Это очень хорошая мысль, Поросенок», говорит Пух. «Мы отрепетируем ее прямо сейчас, пока мы идем одни. Но идти репетировать домой я бы не назвал хорошей мыслью, потому что это специальная Уличная (Outdoor) Песня, которую Надо Петь, Когда Идет Снег»[55].

«Ты уверен?», с тревогой спросил Поросенок.

«Ладно, ты сам поймешь, Поросенок, когда послушаешь. Потому что она ведь вот как начинается. Чем больше снегу, трам-пам-пам…»

«Трам-пам-что?»

«Пам», говорит Пух. «Я это вставил, чтобы сделать ее более хмычной. Тем больше бегу, трам-пам-пам…»

«Разве ты не сказал „снегу“, а не „бегу“?»

«Да, но это было до».

«До трам-пам-пам?»

«Это было другое трам-пам-пам», сказал Пух, чувствуя, что слегка запутался. «Я тебе ее спою целиком, тогда ты поймешь».

Итак, он спел ее снова.

Чем больше
СНЕГУ-трам-пам-пам
Тем больше
БЕГУ-трам-пам-пам
Тем больше
БЕГУ-трам-пам-пам
И все
По снегу.

И кто
ПОВЕРИТ-трам-пам-пам
Да, кто ПОВЕРИТ-трам-пам-пам
Так лапы
МЕРЗНУТ-трам-пам-пам
Что только
Бегать!

Вот он ее так и спел, что, несомненно, является наилучшим способом ее исполнения. И когда он закончил, то стал ждать, что скажет Поросенок, что-нибудь в том роде, что, мол, из Всех Уличных Хмыков для Снежной Погоды, какие он когда-либо слышал, это самый лучший. И Поросенок, тщательно обдумав услышанное, говорит торжественно: «Пух, лапы-то ладно, а вот уши!»

Тем временем они уже добрались до мрачного места, в котором жил И-Ё, а так как в ушах Поросенка было еще очень снежно и он начинал от этого уставать, они свернули к Маленькой Сосновой Роще и сели на загородку, огораживающую ее. Теперь они были защищены от снега. Но все равно было очень холодно, и, чтобы согреться, они спели Пухову песню практически шесть раз: Поросенок исполнял трам-пам-пам, а Пух – остальное. И оба они постукивали по загородке палками, которые они тут же и подобрали. Немного погодя они почувствовали, что согрелись и вновь в состоянии продолжать беседу.

«Я думал», говорит Пух, «вот то, о чем я думал. Я думал об И-Ё».

«Что об И-Ё?»

«Ну, что бедный И-Ё, ему негде жить».

«Да уж», сказал Поросенок.

«У тебя есть дом, Поросенок, и у меня есть дом, и это все хорошие дома. И у Кристофера Робина есть дом, и у Сыча, и у Канги, и у Кролика – у всех у них есть дома, – и даже у друзей-и-родственников Кролика есть дома или что-то в таком роде, а у бедного И-Ё нет ничего. И вот о чем я подумал: давай построим ему дом».

«Это Великая Мысль», говорит Поросенок. «Где будем строить?»

«Мы построим его здесь», говорит Пух, «вот как раз из этих деревяшек, с подветренной стороны, потому что здесь я подумал об этом. И мы назовем это место Медвежьим Углом, и мы построим для И-Ё И-Ё-Хауз в Медвежьем Углу».

«Там вон этих деревяшек целая куча, на другой стороне рощи», говорит Поросенок. «Я их видел. Просто уйма. Все нагромождены друг на друга».

«Благодарю тебя, Поросенок», говорит Пух. «То, что ты только что сказал, будет Великой Лептой в деле построения И-Ё-Хауза, и вследствие этого я мог бы даже назвать это место Медвежье-Поросячьим Углом, если бы Медвежий Угол не звучало бы лучше и больше соответствовало истине, так как оно и короче, и больше похоже на угол[56]. Пойдем».

Итак, они слезли с загородки и побрели на другой конец рощи, чтобы принести оттуда деревяшки.

Кристофер Робин проводил утро дома, пропутешествовав в Африку и обратно, и он как раз пришвартовал свой корабль к берегу и раздумывал о том, как он выглядит снаружи, когда в дверь постучал – кто бы вы думали? – И-Ё собственной персоной.

«Хэлло, И-Ё», сказал Кристофер Робин, открывая дверь и выходя. «Ну как ты?»

«Все еще идет снег», сказал И-Ё мрачно.

«Да уж».

«И довольно морозно».

«В самом деле».

«Да», говорит И-Ё. «Тем не менее», сказал он, слегка вздохнув, «землетрясений, слава Богу, уже давно не было».

«В чем дело, И-Ё?»

«Ничего, Кристофер Робин. Ничего особенного. Я полагаю, ты где-нибудь здесь не видел дома или чего-нибудь в таком духе?»

«В каком смысле дома?»

«Просто дома».

«Кто в нем живет?»

«Я живу. По крайней мере, я так думал, что я там живу. В конце концов, не всем же иметь дома».

«Но, И-Ё, я не знал – я всегда думал…»

«Я не знаю, как это выходит, Кристофер Робин, но со всем этим снегом, то-да-се, не говоря уже о сосульках и тому подобном, в общем, у меня в поле в три часа поутру не так жарко, как думают некоторые. Оно ведь ничем не Закрыто, если ты понимаешь, что я имею в виду, – не то чтобы совсем там было неудобно. Нет. Вовсе не Тесно, есть где развернуться. И от Духоты страдать не приходится. И фактически, Кристофер Робин», он перешел на громкий шепот, «строго-между-нами-только-не-говори-никому, там Холодно».

«О, И-Ё!»

«И я говорю себе: Другим будет жаль, если в одну прекрасную ночь я окочурюсь от холода. У них ведь Мозгов нет, только серый хлам, который напихали им в головы по ошибке, и они не привыкли Думать, но, если снег будет продолжать идти последующие шесть недель или около того, один из них начнет говорить себе: „Не может быть, чтоб И-Ё было бы уж так жарко часа в три поутру“. И тогда они придут посмотреть. И им будет Жаль».

«О, И-Ё!», говорит Кристофер Робин, чувствуя, что ему уже очень жаль.

«Тебя я не имею в виду. Ты другой. Но поскольку так все складывалось, я построил себе дом возле моей маленькой рощицы».

«Ты что, правда, что ли? Ну и дела!»

«Наиболее волнующая часть истории», в высшей степени меланхолически говорит И-Ё, «заключается в том, что, когда я вышел сегодня утром, он там был, а когда я вернулся обратно, его там не было. Ничего особенного, конечно. Даже вполне естественно. Это был всего лишь дом И-Ё. Но я все же несколько удивлен».