Константин Крылов - Нет времени

• Название: Нет времени
• Автор: Константин Крылов
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Культурология
• Год: 2007
• ISBN: 5-902565-08-1

Константин Крылов — один из интеллектуальных лидеров российских "новых правых". Последовательный русский националист, радикальный критик российской политической и культурной реальности — и блестящий публицист и литератор, чье творчество стало одним из самых ярких явлений духовной жизни России начала нового века.

В сборнике представлены тексты, посвященные культуре в самом широком ее понимании — начиная от рецензий и литературных обзоров и кончая некрологами. Автору удается соединить крайнюю злободневность с глубиной мысли и обращенностью к "последним вопросам" человеческого бытия.

---

141

«Хуцпа» (ивр). — особая сверхнаглость, которую евреи обычно приписывают себе (и немало этим гордятся). О хуцпе есть множество историй и анекдотов. Однако чтобы не навлечь на себя подозрений в излишнем антисемитизме, расскажу вполне интернациональную байку. «Дракончика спрашивают: «Где мама? где папа?» — на что тот отвечает «я съел», «тоже съел». На вопрос же «и кто ты после этого» раздаётся слёзное «бе е едный я сиротинушка».

142

Это «мы» само по себе является пределом, шедевром изолганности как таковой. Как правило, человек, употребляющий это слово для исторических или житейских обобщений, лично себя к этому «мы» никоим образом не относит (более того, свою непричастность к этому «мы» считает главным и единственным основанием своего права высказываться об этом «мы»), зато активно навязывает это «мы» собеседнику. «Между нами говоря, мы свиньи».

143

Здесь и пролегает различие между «просто изменившей» и «блядью». Изменяют всегда кому-то с кем-то; блядь же как бы отдаётся бесконечному множеству мужчин сразу, ибо она «готова с кем угодно». Разумеется, это отнюдь не исключает наличия у бляди личных вкусов и пристрастий по части мужских статей, иной раз даже и прихотливых («ой, девоньки, люблю я молоденьких, чёрнявых, и шоб с кудрячкой до плеч — не могу, девоньки, умираю прям с таких»). Понятное дело, такая блядская разборчивость ничего не меняет.

144

Точно так же, как ответственности противостоит не абстрактная «безответственность», а саботаж.

145

В 1977 году — году 60-летия Великого Октября — первый секретарь Свердловского обкома партии Борис Ельцин приказал снести дом инженера Ипатьева, в подвале которого большевики убили бывшего императора Российской Империи Николая II и всю его семью. По слухам, на стенах подвала сохранялись остатки любопытных надписей, в том числе сделанных древнееврейским письмом. Теперь, разумеется, проверить эти слухи не представляется возможным, посему приличные люди имеют все основания не верить в эти черносотенные слухи.

146

Впрочем, что немногие несданные позиции России, — причём в вопросах, в которых сдача, казалось бы, подразумевалась по дефиниции — остались, похоже, благодаря всё тем же качествам. Например, Ельцин так и не отдал японцам Курилы. Причин на это никаких не было — но была пьяная злость и пьяное упрямоство. «Шта-а? Чё это они хотят? Да они кто? Да они америкацы, чё-ли, шоб мне указивки слать? Хрр! А вот не буду. Пущай мне Клинтон скажет, тады бум разговаривать. А так — пшли нахр, хр, хр».

147

Хотя об этом можно и по-быстрому, чего уж там. Абсолютно вся политика эрефского правительства в любой области может быть аналитически выведена из следующего алгоритма. Берётся какое-то предложение. Сначала смотрится главное — не станет ли от его принятия русским лучше? Если да, оно отвергается сразу и навсегда. Если нет — оно рассматривается: тут уже вступают в силу конкретные интересы. Но в случае плюса по первому пункту «даже и речи идти не может» о его принятии.

148

Кстати, тогда же в мужскую моду очень кстати вошли типические блядьи шмотки «в мужском исполнении» — например, пресловутые барсетки «из кож крокодайла».

149

Например. В те годы обожали рассуждать — причём публично, в газетах — про ветеранов и их детей, торгующих боевыми орденами. Издевательство тут было сугубое, рафинированное: сознательно доведя людей до гнусной нищеты, жиркующая блядва ухохотывалась над их бесчестьем. «Что, Ванёк, вот для чего ты Берлин брал? Ну, медальки за взятие тебе на бутылку хватит, пьянь старая». О положении ельцинских опущенцев мы ещё скажем ниже.

150

Так можно обозначить тот поганый промысел, которым занялись «правоохранительные органы».

151

В ельцинском обществе полностью отсутствовала позиция «бедный, но честный». Господствующий блядский дискурс особенно ненавидел и презирал тех, кто не принимал участие в общем разврате. Поэтому непричастные к «реальным челам», то есть к начальническому или бандитскому миру рассматривались либо как трусливые неудачники («не смог стать вором, зассал»), либо как неудачливые преступники («выгнали с должности — небось, не тому на лапу дал»), либо, наконец, как клинические идиоты, не понимающие, как мир устроен, лошки из подворотни.

152

Интересно рассмотреть с этой точки зрения происхождение ельцинского «среднего класса». Если коротко, то матерью всего постсоветского мыдла можно считать «секретутку-референта». В пору раннего ельцинизма этим словосочетанием обозначали девку в штате какой-нибудь воровской конторы, промышлявшей кредитами, компьютерами и «всякими такими делами». В обязанности девки входил кофе, классика, минет, в продвинутом варианте — анал и машинопись («ещё и печатает»). Платили девке не очень мно, огуливали без лишних нежностей, зато она не отвечала за форс-мажоры, а в случае полного кирдеца просто переходила в другую похожую контору, где требовались те же умения. «Зубы, дура, зубы», а потом — «сделай нам кофе, девочка, мы спешим». Сейчас, конечно, не то. Нынешняя офисня, — каковую сейчас, собственно, и именуют «российским средним классом», ибо другого значения это слово в Эрефии не имеет — предпочитает не вспоминать о своём малопочтенном генезисе. Даже пресловутое «секретарь-референт» начало значить что-то вполне приличное. Однако пряная отдушка девяностых всё ещё никуда не делась. А в кондиционированном офисном воздухе топором висит суровое, но справедливое русское слово: «притырки». Именно притырочье житьё и притырочные нравы, modus vivendi пристроившегося к крупным ворам и воровайкам «персонала», и есть то самое, что у нас изрядно портит амбре нарождающегося миддла (или, как сейчас говорят, мыдла).

153

Более чем характерно, что единственным востребованным (нет, даже единственным живым) поэтическим направлением в тогдашней России оказался так называемый «куртуазный маньеризм». Согласно официальной мифологии, новое литературное направление родилось во время попойки в ресторане ВТО 22 декабря 1988 года: там молодые поэты Вадим Степанцов и Виктор Пеленягрэ написали манифест «нового литературного направления». За образец были взяты эротические экзерсисы времён «серебряного века», но с замахом на век екатерининский, обыкновенно представляемый как век галантного распутства, пудреных париков и больших мужских орудий. Смысл идеи был в том, чтобы порезвиться на тему «блядства на царстве», а заодно и поглумиться над современностью в её наиболее неприглядных формах. К этому прибавлялось и соответствующее «искусство жизни» — пародийное лизоблюдство и угодничество: «хозяев жизни рассмешим до колик — получим приглашение за столик». Первоначально большого успеха от затеи не ждали — так, поржать. Но попали в самую писечку блядской эпохи — и законно собрали «бешеный аплодисмент». Из поэтических открытий маньеристов следует отметить прежде всего «двойную иронию». В эпоху безудержного, натужного стёба, заявленного как «новый соцреализм» (то есть как единственный легитимный творческий метод) они начали стебаться над самими фигурами иронии, над штампами глумления. Минус на минус дал плюс: оказалось возможным высказывать вполне серьёзные вещи в непробиваемой для насмешек форме. В дальнейшем технику маньеристов использовал и развил Емелин, придумавший «иронический фашизм» — что позволило озвучивать неполиткорректные идеи, подаваемые «как бы не всерьёз».

154

А вот теперь пора всё-таки процитировать Бродского:

Городок, лежащий в полях как надстройка почвы.
Монарх, замордованный штемпелем местной почты.
Колокол в полдень. Из местной десятилетки
малолетки высыпавшие, как таблетки
от невнятного будущего. Воспитанницы Линнея,
автомашины ржавеют под вязами, зеленея,
и листва, тоже исподволь, хоть из другого теста,
набирается в смысле уменья сорваться с места.
Ни души. Разрастающаяся незаметно
с каждым шагом площадь для монумента
здесь прописанному постоянно.
И рука, приделанная к фортепиано,
постепенно отделывается от тела,
точно под занавес овладела
состоянием более крупным или
безразличным, чем то, что в мозгу скопили
клетки; и пальцы, точно они боятся
растерять приснившееся богатство,
лихорадочно мечутся по пещере,
сокровищами затыкая щели.

1993, Вастерёс