Юзеф Крашевский - Старое предание (Роман из жизни IX века)

• Название: Старое предание (Роман из жизни IX века)
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.

В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.

Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы.

В романе есть увлекательная любовная линия, очень оживляющая сюжет:

Герою романа, молодому и богатому кмету Доману с первого взгляда запала в душу красавица Дива. Но она отказалась выйти за него замуж, т.к. с детства знала, что её предназначение — быть жрицей в храме богини Нии на острове Ледница. Доман не принял её отказа и на Ивана Купала похитил Диву. Дива, защищаясь, ранила Домана и скрылась на Леднице.

Но судьба всё равно свела их….

По сюжету этого романа польский режиссёр Ежи Гофман поставил фильм «Когда солнце было богом».

---

Вечером, едва Пястун вернулся из лесу, где осматривал свои борти, к двору его подъехал Добек и у ворот соскочил с коня.

— Отец Пястун, — сказал он, — вы ушли к своим пчёлам, предпочтя их людям, а если б вы поспешили на вече, может, принесли бы нам с собою мир. А пчелы и без вас бы управились…

— Что же у вас там случилось? — спросил старик.

— Да ничего… только слух идёт, будто Хвостековы сынки ведут, на нас кашубов и поморян… а мы тем временем не им, а друг другу кулаками грозим. Вече сорвали. Сами выбирать мы не умеем, так одни предлагают нам коня, другие девку, третьи жребьи… или дубинки… даже бегать наперегонки до столба, как бывало при наших дедах, и то предлагали.

— Ну вот видите, — спокойно сказал Пястун, — правильно я поступил, что пошёл к своим пчёлам: в лесу-то я знаю, что делать, а на вече слабый голос бедного человека, как я, ничем бы не помог… Что, уже разъехались все?..

— Одни рассердились и ушли прочь, другие лежат там и ворчат… есть и такие, как я, что ищут пристанища… А выбирать надо немедля, не то кто-нибудь сам себя выберет и сядет нам на шею.

На другое утро к воротам подъехал с поклоном и Доман, который уважал старика так же, как и все.

— Что же вы так побледнели? — спросил хозяин; он давно не видел Домана и ничего не слышал о нем.

— Ножом меня пырнули под ребро, так я чуть кровью не истёк, — ответил Доман.

— Кто же это вас?

— Стыдно сказать… девка… Увёз я было Вишеву дочку… до того она мне полюбилась… И уже на коне, у меня в руках, она выхватила мой же меч и нанесла мне глубокую рану.

— Дорого же купили вы девушку…

— Да ведь она мне так и не досталась, — засмеялся Доман, — убежала от меня и укрылась в храме на Леднице, а я долго потом отлёживался…

— Найдёте другую.

— Найти-то нашёл, — сказал Доман, — да что с того, если и теперь я по той тоскую.

Вдруг откуда-то сзади послышался визгливый голос:

— А кабы не старая ведунья Яруха, вас давно бы и на свете не было… ха-ха-ха!

Обернувшись, они увидели старуху, которая, ухмыляясь, кланялась им в ноги, мотая головой и руками.

— А ты на вече или с веча? — насмешливо спросил Доман. — Может, и ты бы там пригодилась?

— Сейчас только иду на вече, — не смущаясь, ответила старуха. — А что ж? Слыхала я, они там не ладят… Кто знает? Может, при мне и поладили бы… У меня ведь всякое добро в котомке… и много чего я знаю… Рассказала бы я им побасёнку…

— Какую? — спросили они с любопытством.

— Ну! Это старая бабья сказка… — отвечала Яруха. — Однажды, говорят, случилось так, что не стало в муравейнике царя… Муравьиный государь упал с дуба и расшибся насмерть, а наследников после себя не оставил… Проведали про это птицы и полетели грабить муравейник… Тем временем собрались старейшины и стали держать совет… Одни хотят выбрать комара, другие муху, третьи паука, — только бы не муравья… оттого-де, что все они черны и все меж собой равны… Ни один ни в чём не уступит другому. Выбирали они, выбирали, никак выбрать не могли, а тем временем птицы клевали да клевали яички, так и сожрали дочиста… всех равно… Как бы оно и тут не получилось так же, милостивые мои господа. Ну, да что старухе до этого?..

Все засмеялись, а Яруха, поклонившись, пошла к Репице выпить кружечку пивца.

Оба кмета настойчиво уговаривали Пястуна ехать с ними завтра на вече.

— Для чего же лишняя голова, если и так нет у вас единогласия? — возразил старик. — Совещайтесь уж без меня, я на это не гожусь…

На другой день было то же самое. Съехались старейшины совещаться, а принялись сразу же препираться, и весь день так и прошёл в спорах. Возле башни толпились кучки людей, то напирали одна на другую, то отскакивали и расходились, то снова стекались. Высоко вскидывались руки, повышались голоса, и летели шапки, потом все уходили прочь, а через минуту снова сбивались в кучки.

Лешеки верховодили среди одних, Мышки — среди других, и ни те, ни другие не уступали.

Поздно вечером к хате Пястуна подъехал Мышко Кровавая Шея, мрачный, как ночь.

— Мир вам, отец.

— С веча уже?

— Да, — вздохнул Мышко, — с веча.

— И как же?

— Несолоно хлебавши, — с горечью сказал Кровавая Шея, — ни пира, ни мира. Чуть в волосы не вцепились. Всякому охота княжить, а слушаться никому не охота.

— А вам? — спросил старик.

— Ну… и мне тоже… да я право имею! — воскликнул Мышко. — Кто задушил проклятого Хвостека, если не я и не мои? Кто свою шею подставлял и рисковал жизнью? Уж наверно не хуже я Лешеков, Яксов или Каней?

— Правильно, — тихо промолвил Пястун. — Но что же будет? Говорят, Лешек и Попелек ведут войска?

— Теперь уже не приходится толковать о выборах, — сдавленным голосом сказал Мышко, — кто больше народу соберёт, то и объявит себя князем… и будет владеть городищем.

— Зачем же того свергли? — спросил старик. — Ведь и он по такому же праву княжил.

— А как быть, если всякий в свою сторону тянет? Что лучше: чтобы немцы нас душили или чтоб скрутил свой?

Хозяин, понуря голову, помолчал.

— Делайте как знаете, но вече уважайте, — сказал он, наконец. — А что сталось с Попелеком и Лешеками, то может случиться и с другими.

— Я над собой никому не дам верховодить! — крикнул, вскидывая руку, Мышко.

С тем он и уехал, видимо в гневе.

На следующий день во дворе городища не было никого. Только налетели тучей воробьи и, собирая соринки, оставленные лошадьми и людьми, яростно гомонили, как давеча люди, и при этом ссорились и бранились за каждое зёрнышко, как давеча люди за власть.

Пястун сидел на крыльце, удивляясь про себя, что люди могут так сильно жаждать того, что было столь тяжким бременем, и радовался своей бедности, позволявшей ему не вступать в споры и оставаться в стороне.

Вече, слыхал он, не привело ни к чему, хуже того: те, что приехали друзьями, разъехались врагами, с обидой и ненавистью в сердце. Мышки особенно много нажили недругов и соперников, а Лешеки втихомолку радовались смуте, оттого что многие уже поворачивали к ним, говоря: «Пусть уж лучше княжит у нас старый род, только бы законы блюли».

Несколько дней в городище было пусто, зато бурлило и кипело по дворам.

Близился праздник жатвы. Тем, что верховодили прошлый раз, думалось, что теперь-то вече соберётся не напрасно и, наконец, состоятся выборы. Снова стали созывать собор на Гопле. Мышки, Лешеки и другие кметы разъезжали по своим, собирая кровников и друзей для совета и поддержки.

Многие уже отчаялись и не желали идти. Были и такие, что радовались отсутствию князя, ибо теперь не надо было платить дань, вносить отсыпщину и служить в городище, а когда им говорили о набегах, качали головой и уверяли, что немцам хватает дела дома и на Лабе, а до Варты не так-то скоро они доберутся.

Тем временем другие, полагавшие, что можно подкупить людей хлебом, пользуясь тем, что вновь назначенный день приходился в праздник, велели нагрузить возы мясом, калачами, мёдом и пивом и повезли с собой для угощения. Так сделали Мышки, а узнав об этом, Бумир и его приятели, не желая от них отставать, навалили что у кого было дома на возы и отправили в городище.

Сборище было не так многолюдно, как в первый раз, но выглядело более торжественно.

Люди, наученные уже опытом, держались теперь осмотрительнее и больше слушали, чем говорили, стараясь привлечь к себе сердца.

Старейшины как раз собирались начать вече, когда показался старый Визун: в руке он держал копьё и вид имел усталый, словно возвращался из дальнего странствия.

Старец снискал себе уважение людей не только опытностью и умом, ибо на долгом веку изъездил многие дальние страны и знал почти все славянские племена, изучил их законы и строй, обычаи и нравы всех общин и племён, живущих на Висле и Днепре и за Татрами — на Дунае, Лабе и Одере, а также на Белом море[56] — он обладал к тому же великим пророческим даром и способностью предвидеть и предвещать то, что должно было свершиться… К нему нередко обращались за советами, хоть он и не был на них щедр. Поэтому все радовались его приходу, надеясь, что своими речами он сумеет склонить к единодушию.

Едва он показался вдали, как Мышки и Лешеки вышли ему навстречу, однако не приступили сразу к разговорам о деле, а велели прежде поставить блюда с мясом, хлеб и напитки, приглашая всех покушать.

Расположились на земле, возле возов. Визуна усадили на почётное место и, приободрившись, стали угощаться. День выдался погожий, на редкость прекрасный, напитков всяких стояло великое множество, а начав пировать, и не заметили, как за трапезой прошла большая часть дня. Визун молчал. Мышкам казалось, что он был на их стороне, а Лешеки почти не сомневались, что он не выступит против них. А потому ещё до начала веча просили посоветовать им, как поскорее довести дело до конца.

Старик поглядел по сторонам и, подумав, начал:

— Для того и прибрел я сюда, чтобы принести вам истину — не от себя, а из того истока, откуда она идёт. Вновь совершил я странствие в святые места, дабы спросить, как нам спастись от беды. И вот я возвращаюсь оттуда. Был я далеко, был в храмах Святовида, Радегаста[57] и Поревита[58], был в Колобжеге, Щецине, Ретре[59] и на священном острове ранов на Чёрном озере[60].