Екатерина Белецкая - История с продолжением

• Название: История с продолжением
• Автор: Екатерина Белецкая
• Жанр: Фэнтези

Эта книга НИКОГДА не будет издана. И никогда не станет популярной. Она не вписывается в концепцию боевик-фантастика-фэнтези. Она другая. Очень тяжелая и сложная для того, чтобы быть понятной. Я не умею говорить о своих книгах – потому что текст всегда скажет всё сам за себя. Лучше всего до "Истории" прочесть "Романтиков", тогда описываемые тут события будут более понятны. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Это гипертекст – для того, чтобы вникнуть полностью, надо читать всё. Глава 21, к примеру, может стыковаться с 8. ЗЫ имхо от автора. Не знаю, зачем тут это всё лежит. Вот честно…. Но лежит. Значит, для чего-то это всё-таки нужно. Спасибо – всем, кто читал и понял.

---

Пятый швырнул в Лина мокрым полотенцем, которое он так и не повесил на спинку кровати. Тот ответил, швырнув журнал.

– Спасибо, – парировал Пятый, – очень познавательно… Что это такое?… А, вот, нашёл. “Крестьянка”. Лин, ты деградируешь, ты об этом знаешь? Как ты можешь это читать? Неужели не противно?

– Не противней, чем тебе, – парировал Лин, – сейчас “Крестьянку” читаешь ты.

– Я не читаю, я перелистываю, – Пятый положил журнал на тумбочку и повернулся к Лину. – Ты помнишь, в каком кислотном режиме осуществляется первичная обработка препарата при подготовке к тестированию? Начальный курс.

Лин нахмурился, немного подумал и ответил.

– Правильно, – похвалил его Пятый, – но не совсем. Ты температуру не ту назвал, олух. И когда ты запомнишь?

– Ты про температуру не спрашивал, – заартачился Лин, – только про кислотность… Скажи спасибо, что я назвал всё…

– Лучше бы не называл. За столько лет не запомнить столь очевидной вещи…

– Заладил! – Лин сел на кровати и принялся шарить под ней ногой, дабы выудить тапочки, которые, как назло, не желали находиться. – А сам ты… Что бы попроще предложить? Хотя бы… ну… предварительное изменение генетической структуры?… Слабо?

– Слабо, – признал Пятый, – что поделаешь. Ничего у меня не выйдет. Провалю я экзамен, выгонят меня из…

– Всё, я пошёл! – Лин резко вскочил и направился к двери. – Ненавижу, когда начинают прикалываться те, кто не умеют этого делать! Где мыло, придурок? Ты что, его съел?

– Выпил.

– Отдай! Если не отдашь добром, я не отвечаю за последствия, понял? И никакой Гаяровский не склеит обратно то, что от тебя останется!

– Мыло под тумбочкой, – отрапортовал Пятый, – ты его туда запинал, пока искал тапки… Кстати, по коридору в данный момент мотается Наташка, поэтому я тебя честно предупреждаю – опасность быть зацелованным до одурения многократно возросла. Хотя тебе это, кажется, нравилось…

– Я бегу, – Лин подмигнул и скрылся за дверью. Вскоре из коридора донёсся его голос, быстро удаляющийся: “Я отнял у этого ненормального мыло как раз в тот момент, когда он… ты не поверишь!”. Судя по всему, Лину и впрямь не поверили – в коридоре раздался смех. Через некоторое время голоса вернулись. Лин вещал. “…Так вот. Стоим мы на остановке, тут подходит автобус, а в нём – какая-то баба в рыжем парике продаёт билеты… ну, пока Пятый искал десять копеек… я подошёл сзади и снял парик… там так жарко было – не передать! Я просто пожалел женщину, ей Богу!… Нет, гривенник мы себе оставили… ей не до денег стало, сам не пойму до сих пор, из-за чего… Парик? Я ей его отдал, когда мы выходили. Зачем мне парик, сама посуди? Мои, если покрасить, будут не хуже…”.

“Ах, Лин, Лин, – подумал Пятый, – всё-то тебе неймётся, милый… Это хорошо. Если тебе весело, значит, всё хорошо. Я не так волнуюсь. Пусть он что угодно вытворяет, Господи, лишь бы только не было больше этих срывов, когда он превращается невесть в кого… когда он… даже думать об этом не могу. Господи, только бы с ним всё обошлось, пожалуйста! – Пятый сел на кровати, откашлялся, отдышался немного. – Если ты действительно… есть… то пожалей Лина. Он добрый и никому не делал ничего дурного. Пусть мы и не братья по крови, но во всём остальном мы гораздо ближе, чем любые братья. И если для тебя это так важно, Господи, то, будь добр, не дай погибнуть моему брату”.

Дверь палаты приоткрылась, и в неё заглянул Лин. Он очень забавно выглядел в смешном тюрбане из полотенца на мокрых волосах, в расхристаном поношенном халате, с тапкой в правой руке и с улыбкой до ушей на лице. Он посмотрел на Пятого и улыбка сменилась выражением участия и озабоченности.

– Ты чего? – спросил Лин, входя в палату. – Случилось что-то?

– С чего ты взял? – удивился Пятый.

– Просто у тебя такое лицо…

– Задумался немного. – Пятый встал и потуже затянул пояс халата. – Ребята пришли?

– Ждут, – отрапортовал Лин.

– Тогда пойдём. И, будь любезен, обуйся.

– Она порвалась, – Лин помахал тапкой перед лицом Пятого, – Наташка сказала, что зашьёт…

* * *

Голос в отдалении.

– Спит?

– Не знаю. Посмотрим… – шаги, чужое напряженное дыхание. – Точно, всё ещё спит.

– Восемнадцать часов. Не слишком?

– Не смогли разбудить. Я поэтому и позвонила тебе.

– Валя, так нельзя. Он просто загнётся от обезвоживания. Ставь капельницу.

– Вадим, может, стимулируем как-то? Ему надо есть, он такой истощённый…

– Сам вижу, – неприкрытое раздражение в голосе, – опасно стимулировать, сердце слабое. Может не выдержать. Был бы здесь Лин…

– Вадь, не надо! Не растравливай понапрасну душу. Где теперь Лин – одному Богу известно…

– И вашему начальству. Ладно, рискнём, авось получится. Неси препараты и зови Елену. Сейчас мы сначала сердечное ему проколем, потом морфий, и только после этого – преднизолон. Проснётся – захочет есть. Только сразу предупреждаю – препарат гормональный, это раз. Усиливает работу почек и сгоняет внутренние отёки, это два. Пока ставь глюкозу, всё польза будет.

– Вадим, что делать?… Пока он спит… я скажу. Он, по-моему, сходит с ума. Такой странный стал в последнее время… заговаривается, не отвечает, вопросы идиотские задаёт… Я всё понимаю, но раньше он был… устойчивым, что ли… а теперь…

– А сама ты что думаешь? Тебе и в страшном сне не присниться то, что он сейчас испытывает. Валя, он же от боли умирает, понимаешь? Даже не от ран, а именно от боли. То, что мы его не вылечим – это однозначно, но мы обязаны, подчёркиваю, обязаны максимально облегчить ему мучения. И все твои выкладки насчёт того, что, если меньше колоть морфия, то он дольше проживёт, становятся совершенно не актуальными. Я говорил с ним, пока вас не было, помнишь, когда он пытался покончить с собой?

– Помню, – печаль и осознание собственного бессилия, – ещё бы не помнить…

– Мы с ним заключили договор. Он, я больше чем уверен, об этом договоре и не заикался. Я пообещал ему обезболивающее в любом количестве, а он, в свою очередь, пообещал больше не совершать попыток суицида. Теперь ответь – были попытки?

– С тех пор – не было.

– Он своё обещание выполнил. И не мешай мне выполнять своё. Я привожу морфий?

– Да.

– Даже с избытком?

– Да.

– Вот и будь любезна, коли столько, сколько он попросит, – жесткость, раздражение.

– Он не просит.

– Он и не будет просить. Он ждёт от вас с Ленкой лишь одного – понимания. Даже сочувствие ваше ему не нужно. И уж совсем ни к чему твоё желание его спасти. От смерти нет в саду трав, Валя. Позволь ему сделать то, что он хочет.

– Что он хочет, Вадим?…

– Умереть, Валя. Неужели тебе не ясно?…

– Вот погоди, найдём Лина… тогда и посмотрим, кто здесь умрёт первым!

– Вряд ли вы его найдёте, Валя. Если он ещё жив, то…

– Отсохни твой язык, Вадим!

– Валя, если ты напряжёшь хоть немного свои мозги, ты вспомнишь, что Пятый бросился под тот автобус чуть не на глазах у Лина. Значит, решение это он принял гораздо раньше, чем ты думаешь. Делай выводы сама, по мере своего разумения, а я, с твоего позволения, буду делать то, зачем приехал. Ты меня вызвала из-за того, что он не может проснуться? Давай будить. Неси лекарства…

Воздух тяжелый. Дышать трудно, воздух не хочет проходить в лёгкие, застывает где-то на пол дороге. Словно пытаешься дышать водой, даже и не водой, а густым клейким сиропом. И запахи вокруг неприятные, тоскливые какие-то… спиртом пахнет, какой-то лекарственной дрянью… Пятый приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы понять, кто рядом с ним и что происходит. Валентина сидит рядом, что-то читает. Больше никого не видно. Ушел Гаяровский. На кухню, к Лене, судя по их голосам…

– Валентина Николаевна, – прохрипел Пятый, – сколько времени?

– Одиннадцать утра, – ответила та, – как дела? Выспался?

– Дела? – Пятый помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. Затем с лёгким удивлением сказал. – Неплохо… я бы даже поел, если можно…

– Обязательно, – пообещала Валентина, – сейчас. И укол тоже, пока я не забыла.

– Я бы напомнил, – Пятый приподнял брови, совсем чуть-чуть, но Валентина, зная, что это означает что-то вроде улыбки, очень обрадовалась, – Валентина Николаевна, вы не проветрите комнату?… А то душно, и спиртом сильно пахнет…

– Дышать трудно?

– Совсем немножко… не страшно… это пройдёт. Вадим Алексеевич пока не уехал?

– Он ждёт, когда ты проснёшься, – Валентина вынула из шкафа плед, укрыла Пятого, надела ему на голову вязаную шапку, приоткрыла форточку и вышла – за Гаяровским. Пятый посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на книжных полках. Он решил непременно попросить Лену поискать в небольшой библиотеке что-нибудь интересное. Пятый чувствовал себя относительно хорошо – начинался светлый период.

Пока что он был один. Гаяровский не спешил возвращаться в комнату, и Пятый, пользуясь его отсутствием, стал внимательно прислушиваться к своим ощущениям. Он не понимал – почему вдруг стало легче? Последние дни его окружала серая муть боли, чувства растворялись в ней, он почти не осознавал себя. Он не мог говорить или жаловаться, боль и лекарство, которым её пытались усмирить, отнимали столько сил, что он стал забывать – что с ним происходит, почему он находится в этом доме, что за люди рядом с ним… Теперь же он с удивлением понял, что свет, который несказанно досаждал ему последнее время – это свет слабенького ночника, что женщина, которая плакала неподалёку, когда он не мог есть, как его об этом не упрашивали – Лена, что сквозняк, временами ощущаемый им, идёт из-под двери в коридор… и ещё больше он удивился, когда понял, что прекрасно знал всё это гораздо раньше – задолго до того, как на него опустилась темнота. Раньше ему было очень плохо. Теперь стало лучше. Почему? Пятый поднял руку к глазам и стал пристально всматриваться в переплетение тоненьких синих вен, словно надеясь найти там ответ на мучивший его вопрос. Плохая рука. Худая, как куриная лапка. По всем венам – маленькие и большие гематомы. Старые, пожелтевшие, и новые. Не рука, а сплошное недоразумение. Такой не то, что книжку, пустую чашку не поднимешь. “Борьба человека и стакана” – вспомнил Пятый. Если немного зажмурить глаза, то кисть руки сливается с потолком. Такая же белая. Фаянс. Или фарфор. Пятый расстроился. Он попытался вспомнить, что умели, могли и делали эти руки… и вдруг подумал – а что, если это не правда? Что, если вся моя прежняя жизнь мне только приснилась? И решил про себя, что непременно спросит у кого-нибудь о том, что с ним было раньше. Может, сегодня. А может, позже. Он удивился сам себе – как это ловко и складно он говорил с Валентиной. Будто ничего не случилось. Слова существовали как бы независимо от него, простейшие ключевые фразы, коды для общения с себе подобными… А всё же как хорошо, когда ничего не болит! И как же это здорово, когда хочется есть! Такие простые вещи, а сколько от них радости. А что до рук… этих рук на его век хватит, даже с избытком. Мёртвым ведь руки не нужны. Им вообще ничего не нужно… А пока можно позвать Валентину, или Лену, или Гаяровского. И поблагодарить их за то, что они, в то время, как ему было совсем худо, сидели с ним, помогали, вытаскивали… За то, что не дали умереть до срока. Пока есть надежда на то, что жив Лин (а Пятый жил только этой надеждой и ни чем больше), о сроке думать рано. Только когда всё проясниться окончательно, он сможет решить для себя, когда можно будет уйти. Пятый подумал, что не плохо бы было разработать нормальный план действий на тот случай, если смерть подойдёт совсем близко. Ведь тогда времени на раздумья не останется вовсе. Он понял, что разрабатывать план придётся в самое ближайшее время, пока ещё хоть как-то работает голова. От этих неспешных вялотекущих мыслей его отвлёк Гаяровский. Он, улыбаясь, вошёл в комнату, плотно притворил дверь и спросил: