Евгений Клюев - Теория литературы абсурда

• Название: Теория литературы абсурда
• Автор: Евгений Клюев
• Издательство: УРАО
• Жанр: Языкознание
• Год: 2000
• ISBN: 5-204-00231-6

Это теоретико-литературоведческое исследование осуществлено на материале английского классического абсурда XIX в. – произведений основоположников литературного нонсенса Эдварда Лира и Льюиса Кэрролла.

Используя литературу абсурда в качестве объекта исследования, автор предлагает широкую теоретическую концепцию, касающуюся фундаментальных вопросов литературного творчества в целом и важнейщих направлений развития литературного процесса.

---

Второй аспект в поэтике лимерика, который было обещано обсудить, связан с налагаемыми им на художника «оковами».

Действительно, кроме обязательств, которые лимерик, будучи фольклорным жанром, несет на себе «от природы», существуют и обязательства «от литературы». А вот они, в отличие от первых, имеют отношение сугубо и исключительно к области «формы».

Одно из них – обязательство перед рифмой: самое главное из «литературных обязательств», как ни странно это покажется: мы ведь давно уже привыкли к тому, что рифма в стихах – дело чуть ли не само собой разумеющееся. Однако рифма рифме рознь – и та рифма, с которой мы имеем дело в лимерике, есть рифма особого – уникального – свойства. Может быть, даже настолько особого, что заслуживает отдельного исследования!

Дело в том, что рифма в лимерике более чем жестко обусловлена тем топонимом (или именем, признаком, свойством), который лежит в основе данной композиции. Рифма в лимерике не просто точная по отношению к топониму – это рифма сама собой разумеющаяся. Переоценить значимость этого правила практически невозможно: хотя бы частичное несоблюдение его, если и не разрушает лимерик. то переводит его в разряд литературных неудач.

Рифма в лимерике должна с непреложностью вытекать из соответствующего топонима: лимерик провоцируется, «пускается в ход» именно этим топонимом. Рифма в лимерике – вроде тех детских рифм (типа Лягушка-Квакушка, Волк-Зубами Щёлк и под.) которые на слуху у каждого ребенка и которые не могут быть ни отменены, ни изменены, будучи один раз и навсегда найденными.

Так что топоним фактически и есть та причина – более того, единственная причина! – в силу которой вообще пишется лимерик. Именно с ним, с топонимом, рифмуется Главная Странность, составляющая сущность каждого данного текста, – так что у читателя обязательно должно возникнуть впечатление, будто странность эта есть «прямое следствие» влияния на героя местности, в которой он проживает (имени, которое он носит, качества, которым он наделен, и т. д. – если иметь в виду «нетопонимические» лимерики).

Кстати, именно поэтому лимерики так трудно переводить на другие языки: переводчикам случается менять топоним на более «подходящий» в данной ситуации – причем по причинам сугубо языковым. Тем, кто переводит лимерик, приходится выбирать, что сохранить: топоним, с которым рифмуется Главная Странность, или Главную Странность, которую ведь в принципе, вроде бы, можно зарифмовать с «другим» топонимом! В решении этого вопроса переводчики лимериков едины: сохраняем Главную Странность и рифмуем с чем придется.

Так, если в лимерике упомянута Prague (Прага), которая рифмуется Эдвардом Лиром с «vague», «неопределенный, неуловимый, непостижимый»

«There was an old lady of Prague,
Whose language was horribly vague…»,

то совершенно очевидно, что воспроизвести лировскую рифму невозможно: в русском языке Прага рифмуется совсем с другими словами! Значит, жертвуем Прагой и пишем лимерик типа:

«Вот вам старая леди из Крыма,
Чьи слова просто непостижимы…»

(!) Заменить Прагу на Крым, вроде бы, не преступление: какая разница, где именно живет леди, «чьи слова просто непостижимы»?

Правда, лимерик тут же перестает опознаваться – и вам никогда не найти нужный в лировском собрании лимериков… но, может быть, это и не такая уж беда. Есть большая беда: она в том, что слово «Крым» не провоцирует слова «непостижим» с той же неизбежностью, с какой «Prague» провоцирует «vague». Это не просто точная рифма – это практически «единственно возможная» рифма. И мы отмечаем это вовсе не затем, чтобы «воздать должное» Эдварду Лиру как непревзойденному мастеру, но только и исключительно затем, чтобы обратить внимание на своего рода логику формы, с неизбежностью подсказывающую лишь одно правильное решение.

Рифма в лимерике есть зеркало, в котором некая сущность точно отражает саму себя: дело, разумеется, не в том, что Prague (например, как столица известной страны) тем или иным образом отвечает признаку vague, – конечно же, речи об этом не идет и объяснять связь между двумя данными словами таким образом значит делать непростительную натяжку поэтики, точная, глубокая и богатая рифма – типологические особенности рифмы тоже не принимаются во внимание.

Речь фактически идет лишь об одном, а именно насколько продуктивно одно слово вызывает другое, являясь наиболее точной из возможных характеристик будущего персонажа: по той же логике, по которой Стёпка должен оказываться растрёпкой, Ванька – встанькой, а Наташка – какашкой (и по-другому быть не может! – несмотря на то, что существуют и прочие рифмы, даже не менее точные, глубокие и богатые). Независимо от того, являются ли высказывания тех, кто живёт в Prague, vague, – по некоторым сугубо формальным законам они должны быть vague!

Почему? Путь к разгадке (ибо самой разгадки мы не знаем) может указать характер топонимов, отбираемых для классических лимериков (в те времена – времена Кэрролла и Лира, – когда «топонимические» лимерики были чуть ли не единственно возможными). Внимательный анализ топонимов в классических лимериках убеждает в том, что это так называемые трудные топонимы, то есть топонимы, рифмы к которым (не хорошей рифмы, а рифмы вообще!), на первый взгляд, просто не существует. (Вспомним по этому поводу хрестоматийный пример из «Незнайки», когда бедняга должен, по заданию поэта Цветика, найти рифму к слову «пакля», что в конце концов не удается ни ему, ни самому поэту Цветику. Однако задание это само по себе настолько привлекательно, что дети, читающие «Незнайку», долго перебирают в своем сознании слова, которые могли бы «подойти»! Кстати, не нужно доказывать, что в природе детей – пытаться рифмовать, а потому «головокружительные рифмы они принимают с большой благодарностью). Не случайно, кстати, что очень многие из трудных топонимов относятся к разряду топонимов «экзотических», то есть напрямую происходящих из стран, чей язык остро необычен для восприятия англичанина: это только для славянского сознания Прага есть «нормальное» слово, рифмующееся с несколькими подобными ему (влага, брага, бумага, скряга…), а потому, может быть, и малоинтересное, – для английского языка это слово экзотическое.

Имеет смысл поставить вопрос таким образом: художник назначает себе почти неразрешимую формальную задачу, «перелопачивая» для ее решения ресурсы родного языка и обнаруживая в конце концов некое – чаще всего случайное – совпадение. То, что художник всегда идет от топонима, а не от зарифмованного с ним слова, – очевидно: найти топоним в качестве рифмы к обычному (а тем более к необычному) слову есть задание из разряда невыполнимых: топоним нельзя придумать – его надо знать. (Кстати, может быть, любовь Эдварда Лира к лимерикам во многом объясняется его любовью к странствиям: слух Лира, понятное дело, был натренирован на топонимы и на поиски эквивалентов к ним).

Стало быть, именно потому, что избранные для лимерика топонимы в идеале суть топонимы экзотические, рифма к ним воспринимается как «единственно возможная», «единственно точная», «прямое попадание в цель», обеспечивающее как поэту, так и читателю радость счастливой находки, радость узнавания родного слова в чужом. Для поэта же это еще и расширение ресурсов языка: каждый из тех, кто занимался сочинительством стихов, знает, как «ошарашивают» иногда имена собственные, случайно навязываясь в рифму и почти никогда не монтирующиеся естественно в структуру стихотворного целого (Осип Мандельштам: «Трижды блажен, кто введёт в песнь имя…»).

А потому найти единственный эквивалент топониму значит пережить своего рода «озарение» – в том-то и весь фокус лимерика, вся его привлекательность как жанра. Это точность шахматного хода, который один может спасти партию. Переводчикам же, которые желают быть «верными оригиналу», не остается посоветовать ничего другого, как только сохранить топоним (ибо у лимерика нет других признаков, чтобы быть опознанным!) и действительно отыскать в ресурсах собственного языка слово, им «провоцируемое». Понятно, что задача эта необыкновенно сложная, но… – не проще (а обычно даже гораздо сложнее… экзотичнее!) она и для того, кто создает, а не переводит лимерик.

Ср. ряд особенно сложных случаев у Э.Лира:

There was an old man of Thermophylae,