Андрей Белый - Маски

• Название: Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

Романы Андрея Белого "Московский чудак", "Москва под ударом" и "Маски" задуманы как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: "…разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигенстком кругу". Но как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.

---

Вздирался усами профессор Иван

– Теперь мы прочтем оборотную сторону этой страницы, – шептался, вздираясь усами, профессор, —

– Иван!

Потащился, лопатками дергая голову и поясницей бросая стучавшие ноги, – под стену, откуда из красного крапа и желтых, и черных схватившихся лап его звезды рождающий глаз перенесся на блесках, – увидеть.

Увиделось; —

– он, —

– над столом вычисляет какое-то «пси», угрожающее городам, паровозным котлам, броненосным эскадрам; довычислил: осуществилась возможность разгрома, – котлов, городов, броненосных эскадр.

Ну, а – он?

Добродушно надчесывал спину; и думал о Наденьке:

– Пси!… Плюс…

– Скажите пожалуйста!…

– Кси!

Как? И – только? —

– Еще, —

– подмаршевывал, перетирая ладони:

– Так-с, сударь мой, – так-с: переверт всего дела военного! – Было ли сказано? Было. —

– Так был он убийцею – не городов, паровозных котлов, броненосных эскадр – человеков.

Колено свое положив на колено, хватал двумя пальцами крашеный клок бороды, похохатывал тихо в усы над —

– детьми, над еще не рожденными, но обреченными в ряде веков разрываться под действием «пси»: —

– год тринадцатый: осень!

____________________

– Так где ж была совесть?

Как не наложил на себя он руки?

Лоб, как камень, дробящий пустые скорлупы, раздрабливал – собственный лоб, сотрясением мозга грозя… задрожавшему Мите, который —

– схватился за лоб, отступая с порога: за дверь.

– Кто ж преступнее?

Носом стеная, схватяся руками за голову, вздернувши плечи, качнулся отчаянно, наискось, сняв с головы свою голову, точно стеклянный футляр, его шваркнул о пол, чтоб – разбилась она; руки сжав, стиснув пальцы, качался своей бородой над раскоканным прошлым:

– Убийцы – мы: все!

Митя вздрогнул, схватился за голову, всхлипывал под прорастающий голос профессора:

– На основаньи какого ж закона?

– Механики! – путался «тот», кем он был.

– Так с механикой – можно; а так, как тебя убивали – нельзя? Скопом – можно, поодиночке – нельзя?

И себя переживши убийцей, склонясь над убийцей своим, его видя у ног, локоть свой на ладонь, чтоб в другую ударился лоб, точно камень.

Он – всхлипывал.

Грохнулся в пол головой:

– Удар – дар!

Из стеклянного глаза, как у судака, слеза капнула – в слезы визжавшего плачем преступника: слезы смешалися. Трупы не плачут:

– Я – ты!

– Мы – есьмы!

– Победили!

____________________

– Отец!

Митя ринулся в двери и, став на колено, оттаскивая от отскобленных следов красной лужи растрепанного старика, захватившего пальцами кончик штанины верблюжьего цвета, которую он сорвал с кресла, и слезы свои отирал.

Но увидевши сына, – отдернулся, усом всторчася; с кряхтением чистя колено, поднялся; штаны – отшвырнул; щеки – вспыхнули; пальцы вонзив в подбородок, разгреб ими бороду; и не усы, а два белых клока, как клыки, отделясь от седин разделившихся, вдруг забодались на сына, а зубы блеснули из-за бороды его, как электрический свет:

– Сколько времени жил я с тобою: и ты не узнал меня, Дмитрий!

И глаз закатил мордотрещину сыну.

– Отец!

– Никогда не любил ты меня!

Руку выбросил, точно с мечом, отсекающим руку, и ею с размаху отсек:

– Мне осталось недолго с тобой говорить!

И слезу кулаком отеревши, прошел мимо сына.

А Митя стоял пред стеной, как прозревший на… пол только мига: —

– разъялися стены в стенах.

Но – задвинулись стены: и пережитое в полмиге ничем не мигнуло ему в остававшемся кончике бедной, еще до рожденья загубленной жизни его: —

– через несколько месяцев будет он —

– труп!

Сошел в пыль

Серафима ждала в кабинете; профессора – не было; грохот раздался – из-за потолка: с того места, куда он показывал; тотчас, – столовая грохотом стульев ответила; серою ящеркой прошелестела профессорша, точно сухою травою, – по лестнице; прошелестела обратно.

К ней выскочили: Задопятов, корнет, капитан; Митя – дернул наверх; а она в Серафиму вцепилась.

– Скажите, – всегда он?

– Что?

– Так безобразничает?

Задопятов не выдержал:

– Шэр – не то слово!

Лорнеткой грозила туда, куда палец показывал:

– Вы посмотрите-ка!

И Серафиму тащила с собою наверх.

Задопятов тащился им в спины; за ним потащились корнет с капитаном чириканьем шпор; в темноту они тыкались пальцами, точно пугая друг друга.

Но Митя, заухавши сверху, ладонями рухнул на всех:

– Оссади!

– Оссс…

И опять сиганул сапогом кверху; и каблуком, надо лбами взлетевшим, как камень, пронесся во тьму, у которой, казалось, – нет дна.

И все прочие —

– топ-топ-топ-топ —

– покатились – нице: в серые пыли: – по лестнице в серые пыли.

– Шу!

– Шу!

Точно стая мышей.

Забабацало сверху: подсвечниками; каблуки, как каменья, грозили свалиться по лестнице; всхлипывал кто-то: и гудом, и дудом.

____________________

Забацали бубнами; ухнули трубами; брякали, рявкали:

– Рраз!

– Пррр-аво!

– Арррш!

Барабанными палками маршировали папахи; под окнами; дружно шинели прошли безголовые:

«Трра-та-та-та!»

Ездуневич, просунувши голову в тьму и от этого видневшийся безголовым, как конь боевой, из ничто вострил ухо на трахнувший марш: —

– Под двуглавым орлом!

И как конь боевой, забивавший копытом, он стал подчирикивать шпорой; задергался ухом, чтобы дернуть к окошку.

Прошли пехотинцы.

И голос профессора, рявкая, грохолся над потолком.

– Говорите, что – тих, – верещал из теней капитан Серафиме, – а может быть, он представляется?

Тут Серафима не выдержала; свои ушки заткнула она, убежав в кабинет, чтоб кататься и мяться головкой, не видя, не слыша.

Услышала: рывом отпрянули.

____________________

«Он» – опускался, —

– бросая торжественно правую руку над космами прядавшего животом Задопятова; левую руку он выкинул над темнотою, в которой корнет с капитаном, сцепяся руками, носами друг другу показывали на его восклицающий вид, – что он —

– в памяти! Ей же казалося: не из-под крыши спускается он, а из вогнутой бездны.

Со строгою твердостью шел, разговаривая сам с собой, как конец с бесконечностью, чтобы отчет ему дали: зачем жизнь – зигзаг вверх пятами в отверстую —

– даже не бездну, а пыль?

Голова его, вовсе не нашей планетной системы, кусалась, как пес.

И глаза отвела, чтоб не видеть

Расставшись с собою самим, он прошел мимо них в кабинет, чтобы томик коричневый взять.

Еще раз —

– прокривлялась желтявым прокрасом та черная тень человечка —

на фоне обой.

И свой взгляд перевел от нее на присутствующих, будто сделал открытие.

Встали подробности «случая»: рапортовали ему деловито и сухо: делец, —

– фон-Мандро, чернобакий, с сигарой в зубах предлагает четыреста тысяч, которые он отклоняет; Мандро он наносит визит; он чудачит с какой-то девчонкой; в передней кота надевает на голову, с шапкою спутав кота.

Так Мандро! – дрр-дрроо-дорр!

Барабанил он пальцем по креслу:

– Права человека-с!

– Да, да-с!

Все – летит, пролетает, как облако в облако; зрячие слепнут; слепцы прозревают.

Он вспомнил теперь лишь, что ехал тогда он в Москву, чтобы след уничтожить открытия, он – не преступник; и тут показалось ему, что все тяжести, перевалясь через плечи, – свалились за плечи.

Лицо изменилось его ярким черчем морщинных растрес-ков; и стало оно точно выбитое из столетий резцом Микельанджело; и борода, и усы, – точно слиток серебряный; а два вихра, как два каменных рога, от каменного, высекаемого из столетий, чела, протопырились справа и слева; и строго, и благостно; взгляд его… —

– тут Серафима глаза отвела, чтоб – не видеть…

Но взгляд этот – лет улетающей звездочки.

Скрывши усами свой рот, он пошел деловито и сухо в столовую в сопровождении сына, жены, Серафимы и двух офицеров, как будто добился он цели; и не было верха.

Все сели: кривилось в глазах, потому что сидели, туск-лея, – кривые пред ним.

Он не сел.

В чем же истина-то?

Он на сына смотрел, бросив руки по швам: наступила неловкая пауза.

– Такты – на фронт? Ну, я – я-с…

И запнулся; лицо онемело, как маска, с покойника снятая; взгляд прокричал о мирах неизвестных.

И Митя потупился.

Он же – ладонями:

– Все это – рухнет!

– Так вы против нас?

Все попадали в обморок.

– Вы, – провизжал капитан, – против цивилизации?

– Ты – против мира всего? – провизжала профессорша.

Выбросил грудь:

– Не всего, а – се-го!

Серафима подпрыгнула.

Щурясь, профессорша из-за лорнетки кривилась: всем, всем.

– Можно думать, – перечить пришел?

Задопятов глаза с тихим ужасом выкатил:

– С неба свалился ты?

Вышло – «из желтого дома свалился».