Андрей Белый - Маски

• Название: Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

Романы Андрея Белого "Московский чудак", "Москва под ударом" и "Маски" задуманы как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: "…разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигенстком кругу". Но как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.

---

И – глаз: погас.

– Вы?

И беличье что-то в ней дернулось:

– Где и когда?

Он надулся усами и ей не ответил.

Она закусила свой ротик; и стало ей горько: зачем он таится:

– Я – не понимаю!

Ее посерело лицо: от усилий понять.

– Я уже!

– Что?

– Сказал-с!

И – расставила ноги; и – рот растянулся:

– Про что?

– Про открытие.

Сосредоточенно выслушала:

– Вы сказали тогда Синепапичу, что никакого открытия нет, а теперь говорите, что есть: как же так?

– Оно – сделано-с; но-с… Мне открылось, – так и посмотрел, будто глазом зажечь хотел снег.

– Оно – вздор-с!

– В каком смысле?

Нос – в ноги:

– Ну, – ясное дело: открытия вроде как нет!

И пошел, давя снег, как на гору; и шубу тащил за собою по снегу; из меха морозом нащипанный нос вылезал.

Ее гневное личико, точно на крыльях: на плещущих мехом наушниках, – дернулось.

Он повернулся к ней, точно из сна:

– Что вы это? Я – так-с.

И уставился в сон, расстилавшийся инеем; иней от доха слетал.

Выражение гневное свеялось, будто слетающий иней; и отсвет улыбки явился в лице: это просто – шарада.

– Герон, – и серебряная борода появилась из меха, – писал свои дроби, лепта, – гладил бороду, – буквой со знаком.

Уловка: укрыть настоящую мысль; он, как с мышкой, играл:

– Так: две пятых писалося: «бэта», – два-с – черточка.

В синие тени плыла его шуба.

– А «эпсилон»[107], – выставил нос, – пять, две черточки-с: знак знаменателя, – ясное дело.

Локтями прижавшись к бокам, распахнулся мехами клокастыми; и на усах, как стожары; и – млечная, вся, борода. Взяв за руку ее,

показав ей, как прйзорочит —

– там —

– цветами из света: сквозными и розовыми, как миндаль!

Показал ей на сон бирюзовый

С любопытством вгляделся: вон – черные валенки; серо-зеленый армяк; мех – с отжелчиной; морда – безглазая: кучею меха на морду он двинулся через нацоки ледышек.

И прыгнувши, грохнулся носом и ботиками, как тяжелая кукла:

– Вы, – что-с?

Человечек – вскочил.

Серафима – кузнечиком прыгнула.

Ус – из мехов; из усов нос, мортирою выстрелив, точно в кусты, сел в усы; и усы ушли в мех:

– Это – хмарь!

Рогом котиковым на сосулечник, через блещак, стал от-рустывать; но под серебряной крышею, бросившей яхонты, встал:

– Хмарь: такая есть станция!

Помнил: —

– стояли жары; липы зыбились в дымке; их лист – замусоленный; кто-то таился за листьями; взглядом поймал – человечка, который себя догонял на обоях его каби-нетика: черно-зеленый и желтый, —

– с обой убежал!

Серафима же силилась высмыслить:

– Хмарь – аллегория?

– Хмарь, – он впечатлял морщиною, – дачное место такое, где жили мы с Наденькой; коли направо идти, будет лес, а налево – зеленое поле под серою пылью; там желтые тучищи; пыль-с, буерачники; там оборванцы ютились; и – тропка оттуда вела.

Он прошел этой тропкою:

– Моль-с!

Серафима же думала, что аллегории.

– Что вы, профессор?

Ударами ботиков закосолапил:

– Оттуда гонялись за мной!

– Кто?

– Да он, человечек: с собой; а его растереть между пальцами: моль-с желтоватая!

– Вы объяснитесь, профессор!

– Ну-ну-с: ничего-с… Заведем нафталин.

Возмущалась на эти шарады глазами, огромными, синими, ротик зажавши с достоинством горьким; и серыми ботиками за ним топала; и не вникала; берег ее: —

– девочка-с! Как ей сказать, —

– что ходил он дорогой, которой никто не ходил?

Ровно несся по снегу, блаженным пространством дыша; он, дорогою страхов пройдя, не боялся.

И – там: —

– синева отдаленных домовых квадратов – совсем голубая; как в паре опаловом; розово-желтыми персиками пронежнел – красный дом; тот, вишневый, – вино; а этот, беленький, – розовый воздух невидимый.

Он ей сказал, точно светом облещивал:

– Не обращайте внимания, – в корне сказать… Я тут, – ясное дело, – шучу!

Изумлялись: —

– вершина сосны, схватясь ветками в облако, розово вспухшее, свесилась каре-янтарного, ставшего ясным, ствола; ствол сосновый, вот этот, как смолотый кофе; и карий, и красный; березовый ствол, как коралл; —

– дом, —

– лимон, —

– апельсиновый!

Сделал рукою с достоинством ей пригласительный жест:

– Ну-с, – мы завтра отправимся с вами: ко мне-с!

Красным носом – к земле, точно знак подавая стоящим в низине:

– За томиком Клейна… Там в томике, – листики, кое-какие мне нужные: для вычисления.

Заговорил в первый раз с ней о доме своем; шарчил в черч ветвей – на прозор заревой: через розовый иней.

Как шапки миндальных цветов, возникала за дальними купами купа лесная; и лес над лесочком висел, точно в небе, —

– дымеющим облаком!

Медленно шел под деревья, с которых свевались охапками иней, – на бирюзу; и – на облачко, облачко срезавши шапкой; и – шапкой означился: в розовом фоне забо-Рика.

Тер-Препопанц

Огнецовой блесной стали тяжести красочных линий; поскрипывал стол:

– Уезжаете?

– Мое почтение, – скрипнуло кресло, в которое сел над столом; десятью задрожавшими пальцами бегал.

Внырнула в себя, вздернув плечи под окнами; стиснула пальцы, растиснула: белые пятна остались; рванулись навстречу.

И думала: он затаил про себя свою главную мысль.

Наблюдала за ним, как кричал:

– Дроби, дроби, – «лепта», скажет грек.

И схватяся за голову, вздернувши плечи, качнулся – налево и вниз: точно голову, сняв с головы, – бросил в пол ее:

– Чорт побери, надробят челюстей: и налепят затрещин!

Пошел, выбивая ногами, как на плац-параде солдат:

– Тоже, – дроби, взять в корне!

Унять не умела его.

Наблюдала: ладонь, как лягушка, прыжком пролетела в жилетный карманец; и нож перочинный явился подскакивать в воздух (ловил превосходно его).

Равновесие восстановилось.

Над дальним забором, в окошке поблескивать стала звездиночка: зирочка.

Видел малютку —

– в зелененьком платье,

поправивши золото мягких волос и сиренево-серую шаль завязавши в изящную, венецианскую шапочку, билась, как птичка.

И стало ему и добрее, и лучше: от шлепов двух ножек.

И он разразился сентенцией:

– А Диофант, – к ней поехал он носом под носик, – писал свои дроби – «лепта», скажет грек, – как и мы-с.

И поставил два пальца себе:

– Ставя букву под буквой и их отделяя чертой.

И стоял перед ним Пифагор, как фантазия мысли, и точной, и образной.

____________________

Крытую бархаткой лавочку в ножки поставила; ножки – на лавочку.

Личико из-за коленок заигрывало: то в открытки, то в прятки; и напоминало ему щебетливую мордочку ласточки; выставив очень задорненькии носик, скосив его, зубками нить перекусывала, улыбаяся мило малиновым ротиком, очень задорненьким; что-то такое она вышивала: узорчик лилейчатый строился.

Ушки прислушались: ножки с подлавки слетели.

– Шаги?

И округлым движеньем, как в ветре, – прыжком: мягко вылетела; промельканьем зеленого платьица —

– «фрр» —

– погналась, неизвестно куда, неизвестно зачем.

– Вы чего?

Ножки – «топ»; и – попала к окошку; и беличье что-то в ней выступило.

Синина

Тук!

– Войдите!

В пороге, конфузясь, стоял… Препопанц; нос Тиглата-Палассера в красные пальцы дышал.

И составила чашечки чая, жалея о чем-то: сдвиганьем предметиков; Тер-Препопанц стал являться к вечернему чаю совсем не как доктор, а – просто; с профессором был безупречен; сидел, опустивши свой нос; и молчал: мировоззрение Тер-Препопанца с недавнего времени стало: ее лицезрением.

И усмехнулась; чтоб скрыть этот внутренний просмех – в шитье; откусила без нужды и выплюнула шелковинку, когда Препопанц заикнулся о том, что…; себя оборвал; и глазищем расширился, ножку увидевши:

– В психиатрии есть много еще нерешенных вопросов, решаемых жизненно…

Видел: звездою над нею ночует свободное небо.

Ей он не советовал: нерв изучать.

Она ножку свою под себя подтянула: морщинки, как рожки, боднулись со лба: мала птичка, – остер коготок; Препопанц засопел, покраснел; Серафима подумала, что при профессоре можно ходить нагишом.

Препопанц же вскочил и ушел.

Про себя рассмеялась; и – ямочки в щечках; и – ямочка на подбородке; и личико стало котеночком: сколько мальчишества?

____________________

Синие линии выступили; иней – призорочил; вдруг за стеклами с треском сосулька упала из жолоба; тень пересекла окно; и пятно – лицевое.

– Подглядывают!

И себе улыбался профессор: подглядывал тоже.

Прилипла к стеклу: никого: синерод, выглубленный и прыснувший ярким, глазастым согласием.

____________________

Он шарахнулся от ее беленькой ласточки, —

– ручки, —

– которая, – «порх», – опустилась на голову.

– Я – тут…: придремнул-с.

И так нежно расшамкался:

– Добрая ручка моя.

И проехался носом под носиком: