Андрей Белый - Маски

• Название: Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

Романы Андрея Белого "Московский чудак", "Москва под ударом" и "Маски" задуманы как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: "…разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигенстком кругу". Но как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.

---

Но собралась: лишь в зубах дроботок оставался.

– Итак, решено, – интонировала Тигроватко, с мизинца свергая лорнетку молочного цвета: в стакан.

– Я же – не специалист: я – статистик.

И громким щелчком, как отрезал:

– Отказываюсь!

Не свернешь.

– Ник, – милорд?

И лорнетка прыжком из стакана на «Ника».

– Я – жду вас, – к Леоночке.

– Вы почему не бываете у Ташесю? – снисходительно: Тителеву.

– Извините же…

– Сделайте милость…

– Я… мы…

И все, встав, загремели и быстро прощались друг с другом.

И с силою, с натиском мускулов, перемуштрованных в нервы, он, ставши галантным, по-польски, ее выпроваживал; и шелестящая но, с гиацинтовым просверком, мантия легким полетом шушукнула в дверь.

И за мантией —

– выбритый, чисто одетый, душистый, но старый пижон, перещелкивая каблуками, летел с котелком.

И снежиночки, бледные цветики, падали, плача: все – минуло; все – прожитое.

Под черным мотором

А черный мотор, тараторя дымком, у ворот передрагивал, черный шофер двумя черными стеклами ел колесо рулевое, вцепяся руками в него, чтобы стужей стальною не сшибло.

И сумеречно; двери огненным отброском бросили.

В черном, моторном окошке, склоняся на палку, следила а вьюгою бритая серо-базальтовая голова; еле сырые волосы злились под черным цилиндром.

Уже начинался закат; и над Козиевым полетели косматые тучи: в закат.

Тут калитка расхлопнулась. Перья мадам Тигроватко махнули к. подножке мотора; не двинулся лорд перевернутым корпусом; глазки открылись, которых и не было;

– протыки под череп, откуда белясо и фосфорно мыслью мигнула материя серого мозга; и воздух куснул электрический ток, когда —

– Тителев, скорчась, мадам Тигроватко за локоть подсаживал; выюркнул локоть; ладонь же осталась повешенной в воздухе; клин бороды глянул в вырез мотора, откуда лицо показалось.

И, точно железо к магниту, —

– два глаза – в два глаза —

– сверканием, произнесли роковой монолог.

И, как хвост скорпиона, расщербом морщина прожалила лорду базальтовый лоб: и прожалился лоб расколовшийся Тителева —

– потому что —

– потому что —

– он лорда узнал по портрету.

И кто-то ударил из воздуха – воздухом – в воздух; и снегом набился без вскрика разорванный рот; и он – шмыг: за калиточку.

Лорд —

– Ровоам Абрагам, —

– ставши серым, блиставшим мерзавцем, за ним головой прянул в вырез; и в спину глазами своими хотел —

– изомститься!

Но черный мотор, громко гаркнув, как десять козлов, фыркнул вонями; и тараторя, отпрянул.

И тотчас же прянул – вперед, перемаргивая на заборах расширенным диском; – фырчит —

– и —

– уносится…

И отварганивал он

Никанор, отварганивши доброе дело, – стыдился, как нищий с рукою протянутой; он настоящих монет не стыдил ся; при Тителеве состоял и протягивал руку, в которую Тителев скороговорочным бряком совал за монетой монету:

– Не я-с!

– Поручители…

Брал: с подфыфыком:

– Добрит кашу масло!

Так думая, он засигал к флигелечку; и – в дверь; мимо пестреньких комнаток перемелькнула рябая фигурка седыми клоками по переплетению синих спиралек с разводом оранжевым; креслица, в аленьких лапочках, в белых ромашках, стояли, готовые брата, Ивана, принять; Никанор засигал мимо них в неказистый чуланчик; махнул рукавом: брякнул ножик, упав:

– Будет гость!

Он ходил, опаленный Терентием Титовичем, точно молньей, – с того разговора: субъект, обещающий в рог соснуть… мир!

Так фигура Терентия Титовича над Москвою, из Козьего Третьего, выбухнула дымовыми столбищами.

И Никанор раз пятнадцать на дню перерезывал двор, постоянно выскакивая (не полиция?) из уважения, смешанного с опасеньем за брата, Ивана, который ведь – будет себе выздоравливать здесь!

Он – дурак дураком: как оплеванный ходит: в Ташкенте мальчишки однажды приклеили… к креслу!

Схватил папиросу и в дыме исчез; снял очки; и, почувствовав веред (лопатою мышцу себе раструдил), повалился в кровать, подскочив на пружине на четверть аршина: кряхтунья кровать; да и – детская; сам себе выбрал в конюшне из старбени: не оказалось нормальной; ему ж предлагали… двуспальную!

Скрипнул; и – набок; таким завалюгой лежал; подушонку скомчив, подложив себе руку под щеку; и функции мозга справлял в подзасып; разговор Гнидоедова с Психопержицкой поддел:

– Передать, и – скорее: Терентию Титычу!

Ликвидировали типографию – правда: машины-то – где? Если переносили, он видел бы; нет – ни тюков, ни шрифтов.

– Она – в воздухе!

– Посередине гостиной?

– Так-эдак!

– На пересечении диагоналей, которое – воздух?

Мардарий Муфлончик, Трекашкина-Щевлих и доктор Цецос проходили в гостиную; в ней – …исчезали! Дверей, кроме той, коридорной, в ней нет; и замазаны окна.

Она, типография —

– в воздухе?!? —

– Терентий Титыч жегромыхает свинцовыми валиками прямо в хор… голосов… бестелесных – из воздуха!?!

– Надо бы брата, Ивана, серьезнейше предупредить!

Он себе самому пересказывал это, и прыгал кадык; и из этих Себе самому пересказов —

– опять —

возникала —

– Леоночка!

Кошка горбатая

Это ж – разрыв окончательный!

И Никанор прядал задом, и ржавой пружиной визжал, и подметкой глядел на растреск потолочный, откуда опять перед ним возникал «этот случай».

– Чудовищно-с!

Третьего дня, проходя черным ходом из дома, увидел он: двери наружу – открыты; Леоночка в них подставляет метелице грудь; ветер снегом охлестывает и рвет юбку; глаза сумасшедшие выскочили в рыв забориков.

И пережив это все еще раз, Никанор развизжался пружиною.

____________________

Как гренадерик в штанах, а не барынька, в снег по колено, она, вздернув юбку – на хворост, через веретенник, бормочущий пусто, царапаясь за сучья, – так чч-то: опустил он глаза; все же цапаясь, фыркая и вереща, —

– Леонора Леоновна! —

– в хворост – и он; но – скатился!

Она же, одною рукою схватившись за зубья забора, – в метелицу: шейкой и ручкой с платочком.

Он, выкинув руку, подпрыгнул: за юбку стащить.

На него как зафыркает:

– Бросьте вы, – брысь!

Рысь, – не дамочка!

Ну – махать: в ветер!

Тогда он – к калитке; да – в Козиев, голову вставив.

И —

– с изголовья тормашками – вверх; из постели – на угол; сигнул меж углами; и – рухнул опять, чтобы —

– пересказать!

____________________

Снявши черные стекла очков, иностранец, брюнет синеватый глазами ужасно живыми, – ужасно живыми, – Лео-ночке передавал без единого слова из бури об… ужасах, стрясшихся, видно, над ним; разлетаясь мехами с плечей упадающей шубы, подставив крахмалы и бронзовый просверк своей бороды, ударяющей буре, – рукою, затянутой черной перчаткой, он снял свой цилиндр под фонарик, затрезвонивший с ветром.

И ветер цилиндр, – вырывая, – так странно ужасно качал.

Точно гипсовый труп, белизною лица, темно-бронзовым сверком пробора вырезывался на заборе; и только живели его неживые глаза, точно ввинченные бриллианты – в такие же ввинченные бриллианты, которые из-за забора стреляли в него.

Над забором, как кошка горбатая, в режущем скрежете жолоба, скалясь, готовилась прыгнуть за гвозди забора – – Леоночка!

Миг, и Леоночки – нет, иностранец же, взмахом цилиндра черпнув бурю, уже тащился сутуло, оскалясь в снега.

И тащились по снегу меха.

Фрр —

– и все перестроилось, —

– только морковный, кисельный и синий процвет, как неясные пятна в потопе, обрушенном на Никанора; стоял: отдышаться не мог, трепачка наддавая зубами; и – перкал, и – перкал, и – перкал.

Из гребней какой-то под ухо:

– Пардон! – Я – Мердон: господина в цилиндре, Мандр…

«Ррр!» – буря.

Он – не расслышал.

Расслышал:

– Разыскиваю.

И какой-то прохожий:

– В цилиндре?

И – выбросил руки в метель:

– Вон – идет…

И все странно, ужасно, разъялось в душе Никанора.

И вспыхнула цепь фонарей, а из морока снежного черный мотор с перекрестка проглазил, свернув в ор – и в деры пустых рукавов.

____________________

Все же к – «ней»: все же – впустила.

Ну – вид! Грудь – дощечка дрежжащая; точно раздавлена:

– Вы-то – при чем?

– Леонора Леоновна, – я… Вы напрасно меня понимаете…

Так трепанул он рукой, что манжетка бумажная, вылетев и описавши дугу, тараракнула в пол.

А она:

– Домардэн: публицист из Парижа…

– И все!

– И – не думайте…

– Думайте все, что хотите…

– Все – вздор.

Узкогрудой дурнушкой захныкала:

– Жалко его!

Да и он, Никанор, прослезился:

– Вы – что?

Он – шарк, бац – вверх тормашками: в дверь; и – ходил с той поры без манжетки.

____________________

С тех пор у нее разгулялась метелица злая в душе; на кого опрокидывала раздраженье, того как кусали мурашки.