Андрей Белый - Маски

• Название: Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

Романы Андрея Белого "Московский чудак", "Москва под ударом" и "Маски" задуманы как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: "…разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигенстком кругу". Но как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.

---

И – задержь, замин:

– На каком основании?

Двинулся корпусом вместе с рукой: полновесно.

Профессор, упавший на локти, как ждавший атаки солдат, из окопа штыком вылезающий, – носом на князя полез из-за столика:

– Для упраженья ума-с!

И отбросившись к спинке, на ручку припавши, рукой Синепапичу высказал:

– Я держусь мненья, что Спенсер был прав, выводя из игры достижения высших способностей, – и облизнулся, как кот перед мясом, на мысли свои, – меж игрой и фантами нет перехода; и нет перехода меж знанием, – выпрямился, озирая их всех, – и фантазией; так полагал Пирогов.

И огладился.

– Так полагаю и я.

Явно – князь не понравился; явно – по адресу князя он выбросил:

– В ком нет игры, тот едва ли способен к культуре, – что? – к князю.

Но Спенсера князь не читал; Пирогова не знал; он уныло осекся; и хлопал глазами в окно, под подъезд, над которым баранная морда, фасонистый фавн. – – Николай Николаевич, —

– пучился.

Тут Синепапич, забыв про экзамен, со вздохом, исполненным сентиментального воспоминания, – в нос: для себя самого.

– Гераклит полагал, будто вечность – младенец играющий.

– Темным его называли, – отрезал Пэпэш.

Синепапич, – вот шельма: ломал дурака?

А профессор очками блеснул:

– Диалектику мысль Гераклита ясна.

Но согласие экзаменатора с экзаменуемым в пику Пэпэшу – пощечина.

И Николай Николаич напучился в окна.

Там тень появилась из ниши: суровые, сине-лиловые ниши пред вечером; фоны фронтона – багровые.

Твердая морда из сумрака —

– в черные ночи —

– морочит.

Теория чисел

Бит экзаменатор, князь, – экзаменуемым!

– Шахматы, лучше заметить, – теория чисел «ин стату насценди»[90]…

– Теория чисел имеет историю? – бросил вопрос вперебив Синепапич.

Профессор, как конь боевой, отозвался:

– Начальный трактат по теории чисел написан Лежандром в средние столетия.

Встал:

– Восемнадцатого.

Распрямился.

Но вдруг перегляд Синепапича и Куланского; кивок Куланского, что – «так»; «настоящий экзамен» – прошлось в Серафиме Сергевне:

– Он выдержит ли?

– Извиняюсь, профессор, я – не специалист, – Синепапич опять вперебив и с какими-то тайными целями выставил нос из-под пуза Пэпэша, – как вы характеризовали б теорию чисел?

Он только что выбил теорию чисел историей чисел; теперь выбивал он историю чисел теорией; так он, вбивая вопросы в вопросы, сбивал; генетический «приус» – «постфактум» логический; сколькие сбивом таким заставляют ответчика глупо разыгрывать неисполнимую роль: коли ты о хвосте, – сади в голову; о голове – сади в хвост!

Узнаете себя, мои критики?

Явно гримаса Пэпэша означала: цель Синепапича бьет мимо цели; он выразил мимикою, что научная память больного, – одно, а больной – совершенно другое; так: знание математических принципов – не доказательство здравости; с неудовольствием видел: беседа свернула с дороги.

Профессор ответил:

– Теория чисел – теория групп числовых: она – царь математики.

Князь вильнул корпусом:

– Что, если свергнуть царя?

Что за глупость?

Профессор – небрежно, с достоинством, разоблачая намеренье князя: запутать.

– Не я выражаюсь так: Гаусс![91]

Он жаловался Серафиме Сергевне пожатьем плечей и глазами:

– За что меня травят?

И взглядом во взгляд: точно ветер сквозь ветер прошелся; в нем вспыхнуло:

– Да, ты – еси!

Он стоял, как гвоздями, глазами припластанный к камню тюремному.

Точно снежинка, слетела ей в сердце; и – стала слезой: как жемчужина, павшая в чашу.

И екнуло в ней:

– Ты – еси!

И ее он почувствовал.

Тенью немою и белою на подоконнике полусидела, схватяся руками за край подоконника, чтобы слетать на предметы и их подавать по команде Пэпэша, который, увидевши здесь Плечепляткина, выпер его бросом носа:

– А вам-то тут – что?

Он, как деспот, желающий встретить схождением с трона почетных гостей, оставался нарочно без стула, вскарабкавшись над Синепапичем на край стола.

Препопанц распластался халатом на двери.

Нильс Абель[92]

– Мы – слушаем: Гаусс… Что Гаусс? – ввернул Синепапич, напомнив профессору, что он – с гостями, а не в безвоздушном пространстве.

Профессор, себя обретя, руку бросил, как кот, зарезвившийся с мышкою: с экзаменатором:

– Гаусс – создатель теории чисел комплексных, в которой рассмотрены свойства больших числовых совокупностей.

– Так, – прошептал Куланской, скрипнув стулом.

То шею вытягивал он: из-за князя; то – прятался вовсе: за князя.

Профессор докладывал князю:

– И Эйлер[93] работал в теории чисел; а мысли Лагранжа к теориям Эйлера нам упростили знакомство с теорией этой.

Искал разрезалку.

Движением из-за профессора —

– Вот разрезалка! —

– ему Серафима Сергевна: и – из-под руки, разрезалку искавшей, схватила ее; и – просунула в руку.

За каждым движеньем глазами следила, из них выливаяся: два колеса, – не глаза!

И улиткой под домиком, пузом, свернувшийся, тихо поник Синепапич, ликующий, что дал беседе уклон, вызывающий негодованье Пэпэша.

Князь взвешивал, не понимая:

– Пустые слова: Абель, Абель!

– Нильс Абель…

– Да, да, – не стерпел Куланской, перебивший профессора, – Нильс Генрих Абель, которого имя – скрижали науки, – он князю.

Профессор как бросится;

– Абелевы интегралы, – рукой к Куланскому, – и Абелевы уравнения, – кто их не знает?

Рукою ему Куланской:

– Доказательство Абеля не было понято, – он через голову.

И голова, князь, – отдернулась.

– Абель писал: пока степень простое число…

– Затруднения не представляется, – перебивал Куланской.

– Когда сложное, – перебивал Куланского профессор.

Но тот, перебивши профессора:

– Вмешивается…

– Сам дьявол, – пропели друг другу они, соглашаясь: носами, очками, руками.

И вспомнив, что тут же – профаны, носы повернули к профанам; и им разъясняли:

– Имея в виду, – разъяснял им профессор, – решение алгебраического…

– Ческого, – эхом пел Куланской.

– Уравнения…

– Енья, – вибрировало басовое, воздушное тремоло: эхо.

– Должны мы…

– Должны, – сомневался тремоло, не представляя себе, что «должны мы».

– Почтить Галуа[94], – уже кавалерийской атакой ударил профессор.

– Ну, что же – почтим, – согласились глаза Куланского.

– Его оценили Бертран и Долбня, – бомбардировал психиатрический фронт Куланской.

– В нем теория групп числовых – геометрия тела, вращаемого в многомерном пространстве.

Профессор на головы выдвинул «танки» свои из имен, никому не известных, из мыслей, которыми эти ученые люди не пользовались: Синепапич читал Гераклита, – не Абеля, а Николай Николаевич – ни Гераклита, ни Абеля.

Но параноика бледная маска за окнами шмыгала; встала в окне, замигавши глазами оранжевыми; и – язык показала; и – спряталась: под подоконник.

Профессор увидел ее; и – споткнулся.

– Труд Клейна…

Молчал.

– Какой труд? – раздалось из-под пуза.

И все, что дремало, – проснулось, понявши, что – сбился; так стая мышей: заскребется она, – зашуршит:

– Что?

– Какой же?

Как будто штаны отвалились; он помощь искал в Куланской; Куланской, не припомнивший также труда рокового, за князя ушел головою, ужаснейшим скрипом ответило стуло, – не он.

Дыра в памяти, —

– черный квадратец заплаты, —

– для всех подчеркнулся. И – факт, что – белей полотна, что – морщинист, что шрам стал лиловый, что руки тряслись; наблюдали, ловили, записывали с откровенным злорадством, чтоб после рассказывать, чтобы с фальшивым сочувствием доброе имя подмачивать.

Мучился!

И Серафима Сергевна, взяв руку, – глазами в глаза, потому что зловещее ухо Пэпэша, которое он, приложив к нему руку, вытягивал – ширилось; пузом провесясь и пузом отпрянув, он ножкою воздух бодал:

– Сами видите!

Клейн

Дверь – врасхлоп; голова заглянула – архаровца старого: серенькой, рябенькой ящеркой, дверь притворивши, на цыпочках переюркнул по стене Никанор, перевиливая между стульями; быстрый кивок, жест руки, отражающий брата, Ивана, рванувшегося через голову князя с «мое вам почтенье-с».

– Я – нет: не мешаю.

И – брату, Ивану:

– Так – чч-то: продолжай!

К Серафиме Сергевне, которая место ему уступила, юркнула, сложив руки и ноги скрестив; всем закидом ершей выражал, что он слушает, что ничего не случилось.

Носы – на него.

Тут профессор, с курбетом, отшаркнул и брата поднес, как на блюде – носам:

– Никанор, – говоря откровенно, – Иванович, брат! И взглянув – дело ясное – в корень вопроса, его разрешил рационально:

– Докладывал я, – он забыл, что еще не докладывал, путаясь, – Das Ikosaeder und die Auflцsung der Gleichnungen vom funften Grade, труд Клейна, дающий возможности нам перейти от решения алгебраического уравнения к геометрическому в изучении свойств многогранников, в «эн» измерениях, в «энных» мирах.