Андрей Белый - Маски

• Название: Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

Романы Андрея Белого "Московский чудак", "Москва под ударом" и "Маски" задуманы как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: "…разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигенстком кругу". Но как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.

---

Сверт: и – красный квадрат, подбородок,

всем корпусом —

– черным квадратом —

– ударился в Гузика:

– Вздор этот – тоже «с историей»: лорд Рододордер построил свое заключенье о том, что в Мельбурне Друа-Домардэном себя называл Домардэн – на досье дон Ма-маво, а «дон» этот – зять дон Пэхалеса, – попросту Пэха, двоюродного брата, – на Гузика, – брата берлинского Пэхо-ва; Гузик – «история»: лапу Берлина и лапу Парижа связал музыкальными лапками… Ишь как, – и ухом наставился: – О, дон Мамаво: лалала, лалалала, – юркая ножкою, он подпевал.

Вдруг себя оборвал:

– Потому что – Жозеф Гужеро, орьентация Пуанкаре – Панлеве, – общий дядя: Пэхалеса, Пэхова, Пэха и Гузика.

«Пле-пеле-плё», – переплескивал клавиш: под пальцами Гузика.

– Вздоры историй сплетаются этими трелями в бич и в бабац чемодана; а впрочем, история – вздор: лалала.

Клака клавишей, как оплевание, как оскорбление: прянно раздряпана, дрянно разляпана – в онемение, в мление, в тление!

Вляпана: клякой пощечины!

____________________

Дама, уйдя в перелепеты, вляпана позой портретною в волны полос, синусоид, свиваемых кольцами, сизо-зелеными; а меломан обессиленно клонит лицо в меланхолию сизо-оливковых фонов; а завтра он с Керенским – в обморок.

– О, дон Мамаво: лала-лалалала, – фаготовым голосом бзырил, как бык.

Он Бодлера сумеет прочесть!

Что вы думаете?

Вдруг подбросил свои – три – морщинки; и щелками глаз укусил:

– Арестована Застрой-Копыто: сношение с Пэхоо, поджог чердака; Гужеро с Домардэном прислал ей валюту.

И ножка проюркала:

– Ставка – за нами!

Морщинки, – три, – плакали. Красный квадрат подбородка – под ухо; и жилы, – две, – выпыжились; и пан Ян, не герой, содрогнулся: вот клоп!

– С нею виделись?

– Вам что за дело?

Сказать не сказать.

– Булдуков – моет руки, – уклончиво.

– Мы – тоже вымоем: кровью.

Они посопели.

– По-моему, – очная ставка: в присутствии Ставки; пока за бока князя – вы; я, пока, – за бока: Булдукова; выписываю Жюливора, – раз!

Корпус сломал.

– Сослепецкого – от Алексеева: два!

И морщинками в черно-лиловый ковер он безглазо уставился, соображая, —

– что —

– Жюль Жюливор в Хапаранде сидит с Каконасним, словако-хорватом, иль сербо-мадьяром; и там перлюстрирует корреспонденцию; Цивилизац, бывший главный заведующий предприятия «Дом Посейдон» (Сухум, фрукты), отсюда, —

– чрез Жонничку, горничную мадам Фразы, отличнейшим способом их обо всем орьенти-рует; —

– Фраза, любовница Петера Бакена, – с Эммой Экземой, —

– а с Эммой

Экземою —

– он!

Это сообразив:

– Ну, – пока…

Сверт; и мимо зеркал – за портьеру: в наляпанный бархат малиновых бабочек.

Кока: корнет

Ян Пшевжепанский с гадливой иронией думал, что – тот же все, в тех же бегах —

– по Москве, —

– по Парижу, —

– по Лондону, —

– в том же своем котелке, цвета воронова; с тем же самым портфелем тугим, цвета воронова, вылетал и влетал он (во все учрежденья), везде и нигде, принимая участие видное, часто невидимое, из-за пыли, им поднятой, точно за пыльным ковром, выбиваемым палкою: хлоп – Протопопов; хлоп – князь!

Не отхлопавши акт исторический, новый отхлопывал, вовсе не видясь, как маленький клопик; прекрасная, сине-зеленая комната эта; —

– вся, —

– вся, —

– проклопеет!

____________________

Последняя ставка, – да это же царская Ставка: хлоп! С нею история, как от пинка ноги – хлоп!

Капитан, не герой, – задрожал: как рыдван опрокинутый, перегрохотнуло громадное тело России —

– за Минском, за Пинском!

____________________

Пыхтя, —

– передергиваясь, —

– крепким деревом кракая, фыркая дымом, землей, – над окопом покачивалась тупоносая танка; бетон, как стекло, разбиваясь на дрызги дивизий, дрежжал, режа воздух над черным перением шлемов железных!

Как тощая стая собак, хвост поджавших, вдали, – пулеметы оттявкали; воздух высвистывал тихою пулею; не то – зефиры, не то – визг разбитых дивизий…

____________________

Пан Ян, не герой, успокойтесь же: это – за окнами, в окна, —

– бряцало, бабацало, цокало, кокало!

Конница!

Кока, корнет, перед нею прококал конем гнедо-розовым: из ночи в ночь.

Молкнет все

Молкнет речь; молкнет Русь: молкнет ночь – в шелестениях поля несжатого…

Точно последняя ставка, там поезд, из морока черного ясными окнами мокрых вагонов сверкнув, в черный морок летел, к царской Ставке – за ставку: туда, где блистали, трясясь световыми лучами, прожекторы, пересекаясь, взлетев и пав ниц, чтобы вылизать светом полоску травинок: —

– рр —

– ррырр —

– рр —

– приятно порывкивая, морок ухал: орудие дальнее; и уже ближе, взблеснувши, рванулося все, что ни есть, молниеносно ударивши в ухо, как палкою: тяжелобойное! Перст световой показал на поля; поле – затарарыкало, плюнув свинцом: пулеметы!

Сквозь них, как раздеры материи шелковой – ppp – оры – роты – из проволочных заграждений.

И – «бац»: отблистало; и – «бац»; все – затихло: нет роты; а в том самом месте, – те же оры и дёры: туда прошел полк.

____________________

Из купе (первый класс) – треск отрывистых фраз:

– Рузский.

– Штюрмер.

– Тох-тох, – грохотало: и ясные окна летели из моро-ков.

– Списочек.

– Жак Вошенвайс… Неразборчиво что-то… Цецерко… Цецерко…

– «Кинталь?»

– Немцы… Тоже – профессор Коробкин.

– Тох! —

– Окна вагонные, врезавши мрак улепетывали: мост!

– Лейпцигская ориентация: перепродажа открытия с ведома изобретателя, или… без ведома.

– Выяснить.

– Изобретатель – больной.

– Если не симуляция.

– А экспертиза?

– Рассказывайте: все возможно… Всего вероятней: Цецерко-Пукиерко, выкрав открытие, скрылся, когда слух в союзную прессу прошел.

«Цац-дза-зац» —

– буфера переталкивались: остановка, огни; из них – ветер выплескивал, – песенкой:

Наш солдатик, – шагом марш!
До Карпат: от Торчина…
Шел, а рожа – скорчена.
И – опять же: «шагом марш» –
От Карпат: до Торчина.

Защищали царский трон
Мы, а наши олухи –
Раздавали в эскадрон
Вместо пушек и патрон
Палки да… подсолнухи.

Брудер, брудер, – вас ист дас?
Как залопалися враз
Бомбы красным отброском:
Продавали оптом нас
Под Ново-Георгьевском.

«Тох» – и —

– ясными окнами темных

и мокрых вагонов —

– сверкнув, —

– в черный морок экспресс несся дальше: из черного морока: из царской Ставки – в Москву!

Рожа скорчена

Третий, четвертый класс!

Все – солдатня; лом тел в стены: ни взлезешь, ни вылезешь; кто-то порты менял; тихий мужик из Смоленска сидел с перевязанною бородою и с клеткой, поставленной в ноги; достав конопляное семя, украдкой щегла кормил с кряхтом.

– Толичество…

– Что?

– Да калек.

– Надо прямо сказать, что избой – мировой!

Но брань сдавливалась, поднимаясь от брюха поджатого иком пустым.

– Поле упротопопили!

Поле телом посейчас,
Точно скатерть, стелено:
Порадела, знать, за нас
Вырубова-фрелина.

В тыле – воры; в тыле – срам;
Вороги да воргии…
Микалай Калаич нам
В рыло – крест Еоргия…

Удирали от фронтов
Роты наши втапоры.
Барабанили про то
Рапортами прапоры.

Кант серебряный и голубые рейтузы (корнет) и высокий худой офицер перетискивались меж шинелью из первого класса чрез третий; глядь – под сапогами лежит голова – носом, вмятым в подошву; на носе – каблук.

– Ездуневич, – задание ваше…

– Так точно!

– Собрать о бумагах: какие, где, сколько; составите списочек; обиняками – об этой Цецерке; вы служите штабу и русской общественности…

– Точно так!

– Не жандармам.

Щелк, дзан – перетиснулись через вагон: он – взорал

Тифами кусает вошь;
Земец рыщет по полю,
К горлу приставляет нож:
«Законстантинополю!»

От Мясницкой прямо в Яр –
Спрятаться под юбкою, —
Храбро лупит земгусар,
Клюкнув красной клюквою.

Смолкли.

Рассвет: под бережистой речкой, – костер; выше – травы ходили, гоня от фронтов свои дымы как полк за полком, на Москву – в безысходном позорище, а не в России, которая выплакала на юрах безысходное горе в бездомное поле.

Протез было мало

Москва, —

– желтизна, оборжавившая за военные годы предметы, —

, – в окне, как в налете; тела, вскрики, ящики; перли; корнет Ездуневич, сщемленный шинелями, перепирал локотню; погон розовый, ражая рожа, наверное, правора, дергала: в пёры и в дёры.

– Гого!

– На побывку!

Худой офицер с синевой под глазами – высматривал.

– Штабс-капитан Сослепецкий?

– Так точно!

– Из Ставки?