Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

• Название: Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
• Автор: Стефан Грабинский
• Издательство: Энигма
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94698-005-X, 5-94698-007-6

Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского, работавшего в жанре «магического реализма».

Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке — все это мир Грабинского.

---

Над безмолвным уже не один год взгорьем зазвучали смех и эхо веселых голосов. Даже Перо, большой цепной барбос с белым пятном на ухе, был явно доволен новой конурой у рощицы, в подтверждение чего весело погавкивал и размашисто вилял хвостом.

Роецкие решили кухню в доме не держать. Марианна, прежде бывшая стряпухой, теперь считалась горничной. Обедали и ужинали в лучших городских ресторанах или распоряжались доставлять еду на дом. Меру эту, хотя и не совсем удобную, пан Анджей признал необходимой в целях безопасности: таким образом отпала нужда разводить на кухне огонь, а вместе с тем и одна из вероятнейших причин пожара.

Несмотря на все свое трезвое отношение к «бредням», Роецкий торжественно поклялся себе быть осторожным. Пренебрежительно отмахиваясь от всех кривотолков, если в них содержался хотя бы намек на «заколдованное место», он обнаружил естественную причину, против которой не восставал его здравый рассудок: по его мнению, частые пожары объяснялись здешними атмосферными особенностями — пространство, замкнутое кольцом елей и пихт, сверх всякой меры насыщено кислородом. Первые владельцы не сразу сориентировались, вели себя неосторожно, а потом… потом… тут в рассуждениях пана Анджея наступала короткая неприятная пауза, и он старался поскорее заполнить ее примерно так: а потом эти вздорные слухи о «роковом месте», этот глупый суеверный страх стали вызывать что-то вроде самовнушения, психической скованности, чреватой промахами: безотчетное движение руки, пагубная неловкость, ну и… тут как тут огонь.

Вот почему Роецкий решил быть осторожным, предельно осторожным. Как бы то ни было, а он разомкнет цепь вымыслов, опоясавших место его теперешнего обитания, разорвет кольцо огня раз и навсегда, зальет его холодной струей здравомыслия.

Керосиновые лампы, свечи, горелки на спирту и тому подобные светильники и обогревательные приборы были все до единого удалены из «Огнищева». Вместо этого от трамвайного депо подвели электричество, ток бежал по разветвленной проводке, освещая и отапливая виллу. Завтраки и полдники подогревали на электрической плитке, снабженной системой реостатов.

Правда, чтобы зажечь папиросу или сигару, Роецкий пользовался бензиновой зажигалкой, но делал это со всеми предосторожностями: становился обычно посреди комнаты, на приличном расстоянии от мебели.

В первые недели пришлось не без труда приспосабливаться ко всем этим устройствам и новому домашнему укладу, но мало-помалу все вошло в привычку. И жизнь в «Огнищеве» потянулась неспешной чередой милых сердцу будней.

Пан Анджей работал в городском архиве с восьми утра до полудня, потом возвращался домой, чтобы провести остаток дня в «лоне семьи». Близость леса — всего в двух километрах за речкой — располагала к частым предвечерним прогулкам, с которых Роецкие возвращались бодрыми и в превосходном настроении. В пасмурные дни они прохаживались круговыми, посыпанными белым гравием тропинками и аллеями своей хвойной рощицы. На одном из склонов Юзь обнаружил гранитные плиты, меж которых сочилась струйка воды; находчивый мальчик сложил из камней подобие корытца, и теперь у них был свой родничок — излюбленная цель прогулок, источник прохлады в знойные летние дни. Тем временем в городе самой притягательной темой для пересудов продолжали оставаться Роецкие и их «Огнищево». Ни одна партия в винт или soiree не обходились без таких разговоров. Сами они вели уединенную жизнь — хотя бы потому, что кобрыньское общество сторонилось «Огнищева». Люди побаивались даже час-другой провести на опасной вилле. Роецкого необычайно забавляли любопытные мины, какими сослуживцы встречали его по утрам; лица этих почтенных господ излучали неприкрытое изумление:

— Как дела, дорогой коллега? Пожара еще не было?

Почти каждый день знакомые, завидев его на улице, участливо заглядывали в глаза и, с чувством хватая за руку, заботливо допытывались:

— Как поживаете, пан Анджей? Не случилось ли чего?

Архивариус, что называется, живот надрывал от смеха, рассказывая жене о таких встречах. Но находились и смельчаки, рисковавшие наведываться в «Огнищево», — главным образом старые холостяки, которым нечего было терять. Но и они сидели в гостях как на иголках, озираясь по сторонам как затравленные звери. Эти визиты всегда вызывали у Роецких веселье. В конце концов пан Анджей посоветовал одному из гостей навещать их непременно с эскортом пожарной команды. Гость обиделся и больше к ним носа не казал…

Так, в спокойствии, прошли знойный июль и август, прошел щедрый дарами природы сентябрь, уже клонился к исходу затканный паутиной октябрь. В «Огнищеве» ничего не случалось. В общественном мнении наступил явный перелом. Люди стали поглядывать на обитателей виллы с видимой растерянностью и одобрением. Сколько Кобрынь себя помнит, ни один дом на «горельщине» не продержался и четырех месяцев, а тут уже четвертый кончается — и до сих пор все тихо. Миновал и октябрь, наступил меланхоличный ноябрь. Роецкий торжествующе потирал руки, с усмешкой принимал поздравления и знаки признания в связи с благополучным концом критического периода. Гости все чаще и дольше засиживались в его доме, постепенно улетучивались беспокойство и нервозность жестов. Приятно и весело было в «Огнищеве», ибо хозяева оказались людьми на редкость гостеприимными. Веселая и непринужденная атмосфера переходила даже в подчеркнуто гомонливую, брызжущую шутовством. Роецкий безжалостно, с улыбкой превосходства иронизировал над предрассудками, пани Мария дружески препиралась с женой судьи насчет «фатальных» дней и мест, Юзь же тем временем гонял по роще и окрестностям; даже Марианна, ныне «горничная», обычно степенная и серьезная, сыпала шутками в кухне и смеялась по пустякам.

Мало-помалу, незаметно, сложились в доме новые вкусы и привычки.

— C’est drole! — заметила однажды после визита в «Огнищево» красавица пани Сулимирская. — Роецкая с некоторых пор взяла манеру носить огненно-красные туалеты, уже пятый раз подряд мы застаем ее в таком наряде.

Замечено было метко. И впрямь Роецкие возымели слабость ко всему алому и оранжево-красному; пани Мария уже с месяц ходила в платьях исключительно двух этих цветов, разнообразя разве что тона и оттенки. Супруг имел удовольствие убедиться, что ей это очень к лицу, и, чтобы соответствовать ее стилю, решил носить вызывающе огненные галстуки.

— А цвет-то у него красный, — завел назавтра старую песню один из коллег.

— Ничего страшного, — ответил Роецкий спокойно. — Мне нравится этот цвет, да и жена считает, что мне к лицу. Так что сойдет.

И через несколько дней сменил галстук на другой, кирпично-оранжевых тонов.

Но и Юзю, видать, они пришлись по вкусу, потому что вскоре он стал домогаться от родителей нового наряда тех же цветов! Как-то, по случаю именин, ему тоже справили красный костюм.

Чтобы уж до конца выдержать стиль, пан Анджей в последние дни ноября приказал оклеить все комнаты красными, в темно-желтые ирисы, обоями.

— Какая здесь теперь теплая, приятная гамма, — говаривала пани Мария супругу о новшестве, внесенном в интерьер дома.

— Правда, дорогая? — радовался он, целуя ее красивые бархатные глаза. — Такое ощущение, что от стен исходит тепло — благословенное, согревающее душу тепло.

Но в городе считали все эти нововведения чудачеством, а уездный лекарь Лютовский относил их даже к так называемой эритромании[1]. Диагноз каким-то образом достиг ушей Роецкого, дав ему пищу для новых насмешек.

— Эти добропорядочные мещане, — изливался он перед женой, — подозревают, что мы свихнулись на почве красного цвета, а самим невдомек, что у них-то, бедолаг, бзик во сто крат серьезнее — пожаромания.

— Ты прав, — согласилась пани Мария, глядя на железную спираль электрического радиатора, размещенного вдоль стены. — По-моему, все эти меры предосторожности, которые мы тут соблюдаем, вообще излишни и даже смешны. Вот смотрю я сейчас на эти мертвые трубы радиатора с его мрачным теплом, и жаль мне наших старых добрых печей. Так хорошо сиделось у огня за разговором — треск дров, на стене играют красные блики…

— Согласен, Маня. Мне то же самое пришло в голову. Но не поздно еще все поменять. Завтра же прикажу поставить печи, будет у нас огонь, запах живицы от чурок, снопы искр.

— Ура! — вскричал просиявший Юзь. — Будут печки! Будет огонь! Золотой, красный, желтый, милый огонь! Ой как хорошо, папочка, прямо здорово!

И вот уже в первые дни декабря дом стали отапливать как заведено — кафельными печками, а в салоне, в большом старопольском камине, весело запылал огонь.

Раз отступив от намеченной тактики, Роецкие постепенно стали менять заведенный в доме порядок. Осмелев от безнаказанности, совсем расхрабрились. В том же декабре перестали брать обеды из ресторана, возвратив домашней кухне ancien regime; Марианна вернулась, к огромной своей радости, на свой кулинарный пост.